Des Teufels Braut

В баре было сильно накурено. Рядом, надрываясь, кашлял Штефан. Тойфель устало прикрыл глаза. Воспоминания острыми иглами пронзали его сознание, раскалённые спицы вонзались в память — Тойфель терпеть не мог вспоминать. Всё, что было в прошлом, должно было там оставаться. Но не оставалось, хватало его за руки, холодными пальцами пробиралось под рёбра, дышало смрадом в лицо. — Она была юна, На личико мила, но больно уж бледна. Рукою тонкой повела — и вмиг меня свела с ума... — тихонько пропел он. — Это ещё что? — тут же перестав кашлять, оживился Штефан. — Новая песня? — Да нет, — пожал плечами Тойфель, — я бы даже сказал — очень старая. — Что-то такой не припомню, — Штефан с укоризной посмотрел на друга, вновь тянущегося за сигаретой. — Не уподобляйся своему дружку. Третья пачка за сегодня! Конечно, Штефан имел в виду Райна и его рак гортани. Но Тойфель лишь слабо улыбнулся, ему это уж точно не грозит. А сегодня было просто нужно, почти что жизненно необходимо. Сигареты и водка отвлекали от воспоминаний, не давая им прорваться слишком глубоко. Они ранили его, но жизненноважных органов пока не задевали — и его это пока устраивало. — И вообще, не хочешь рассказать, зачем ты меня сюда притащил? — в который уже раз спросил Штефан. Тойфель не ответил, затушил сигарету, посмотрел на часы. Минутная стрелка застряла на 01:43, а никто даже не заметил, что время уже час, как остановилось. Тойфель ухмыльнулся лишь, вытащил новую сигарету из пачки, но... Где-то хлопнула дверь, бармен кого-то окликнул. ...не стал закуривать. — Звал? — из дыма выплыла миниатюрная девушка в узких брючках и вытянутой линялой майке с мужского плеча. Тойфель протянул ей сигарету, и она села рядом с ошарашенным Штефаном. — Дитя в невесты взял, Любви что не искал. И страсть свою я ей отдал на вечность дней, — снова тихо промурлыкал себе под нос Тойфель. — Вспоминаешь? — с сочувствием в голосе проговорила девушка, чуть склонив свою аккуратную головку на бок. — Да пора уж. Штефан молчал, боясь и шевельнуться. Между этим двумя словно какая нить существовала, может быть — та самая: красная, не рвущаяся, вечная. И эта нить была так горяча, что даже смотреть на них было нельзя, не почувствовав обжигающей боли где-то в груди. Но Штефан и представить не мог эту парочку вместе, настолько они были разные. Старый, хорошенько потрёпанный жизнью Тойфель и это юное создание, едва ли достигшее возраста совершеннолетия. — И мне всё-таки хотелось бы знать, что я здесь делаю? — Ты хочешь его забрать? — бросая короткий взгляд на Штефана и также игнорируя его вопрос, обратилась девушка к Тойфелю. — Саркома, буквально через два месяца поставят диагноз, ещё через три... Сама понимаешь, — разливая по рюмкам водку, ответил ей Тойфель. Они молча выпили, не чокаясь. А Штефан так и не успел спросить, кто это болен саркомой, кто это через пять месяцев «сама понимаешь», потому что Тойфель внезапно оказался рядом и с чудовищной силой сжал его горло. Штефан не успел и дёрнуться. Пустая оболочка повалилась на диван, а он продолжал судорожно хватать ртом воздух. Всё произошло так быстро, что Штефан даже не успел понять, что умер. — Успокойся, — чьи-то тёплые пальцы коснулись его руки. — Посмотри на меня. Штефан медленно повернул голову и встретился глазами с девушкой. Она ему улыбалась, так тепло и нежно, что страх мгновенно отступил. — Меня зовут Мариэтт. Я рада с тобой познакомиться. — Он только кивнул, не в силах осознать, как говорить, когда уже мёртв. Но тут подал голос Тойфель, по-прежнему сидящий на своём месте с сигаретой в зубах, словно не он секундами раннее лишил Штефана жизни. — Мариэтта моя невеста, — сказал он, нежно глядя на девушку, — вот уже почти двести лет. *** Лёгкий весенний ветерок играл с занавесками в детской, солнце расцветило яркими пятнами старый истёртый ковёр. Снизу доносились громкие мужские голоса. Мариэтт сидела на кровати, наблюдая в окно за игрой младших детей. Мать запретила ходить ей в сад и вообще выходить из комнаты, пока не позовут. Иногда до неё доносились отдельные фразы или слова, часто она слышала имя Наполеона — о нём сейчас не говорили разве что мёртвые на кладбищах. Отец яро поддерживал Бонапарта, и в их доме часто разгорались жаркие споры. Мариэтт это не нравилось, потому что мама очень часто была особенно грустна после таких вечеров, а отец — раздражителен. Девочка прислушалась: голоса затихли. Она встала с кровати и тихонько подошла к двери, осторожно её приоткрыла. Голоса просто стали тише, и кто-то вдруг громко рассмеялся. Такого смеха она не слышала никогда, он будто проникал под кожу мелкой стеклянной крошкой. Она поёжилась и на цыпочках прошла к лестнице, чтобы лучше слышать. Но половица предательски заскрипела, и Мариэтт замерла. — А где же ваша старшая дочь, дорогой мой друг? — донеслось снизу, из гостиной. — Вы говорили, она виртуозно играет на фортепиано. Не хотелось бы верить на слово, — и неизвестный мужчина снова громко рассмеялся. Мариэтт метнулась обратно в комнату, заламывая тонкие ручки. Она же совсем, совсем не умеет играть — одни лишь гаммы, и то ужасно. Какой позор! Зачем же отец сказал такое? В отчаянии она бросилась на кровать. Она подведёт отца и матушку и выставит себя на посмешище. Какой ужас! В дверь тихонько постучались, и горничная Сели заглянула в комнату, она была нема, и Мариэтт уточнила: — Меня зовут вниз? — Селестина кивнула, печально улыбаясь — наверное, понимала, какой позор ждёт её маленькую хозяйку. Мариэтт поднялась, одёрнула платье и глубоко вдохнула, успокаиваясь. Никаких слёз, она ни за что не будет плакать. Пусть будет так, как будет, все же не она попусту хвасталась. И они с Селестиной спустились вниз. Большинство гостей уже перешло в музыкальную. В гостиной, куда вслед за Сели вошла Мариэтт, оставались лишь несколько мужчин и её отец. — Мариэтт, пойди сюда, — позвал он, и в голосе его девочка отчётливо услышала страх. Девочка послушно подошла к отцу, сделала реверанс и встала чуть позади него. Того месье, что смеялся, она узнала сразу. Он сидел в кресле с сигарой в руке, а ведь матушка никогда не разрешала даже отцу курить в гостиной. Он был просто одет и казался на вид грубоватым, а его голубые, чистые, как родниковая вода, глаза смеялись. — Ангел, сущий ангел, — разглядывая её, улыбнулся месье. И Мариэтт густо покраснела, опуская глаза в пол. — Не бойся, дай мне свою прелестную маленькую ручку. Отец подтолкнул её, Мариэтт сделала шаг. Пальцы мужчины сомкнулись на её тонком запястье. Девочка вздрогнула, попыталась выдернуть руку, но месье держал крепко. Мужчины вокруг молчали, отец напряжённо наблюдал за ней. — Бледна уж чересчур! Друг мой, детей нельзя морить голодом, — Мариэтт взглянула на отца, тот был смущён и зло глядел на дочь, будто она была виновата в своей худобе и в том, что он хвастался её лже-успехами. — Ну что же, ангелок, скажи-ка мне — как меня зовут? Мариэтт подняла глаза на мужчину, он всё так же улыбался ей, и глаза его смеялись — смеялись над ней, будто знали всё. — Сожалею, месье, но я не знаю вашего имени, — тихо проговорила она. Но это было не так. Мариэтт знала его имя, и оно жгло ей кожу, острыми стеклянными осколками впиваясь в её маленькое девичье сердце. А мужчина перестал улыбаться, глаза его стали холодны и безразличны. — Никогда не лги мне, мой ангел, — он словно бы и не произносил этих слов, будто прозвучали они только в её голове. Мариэтт испуганно взглянула на отца, но тот стоял неподвижно, разглядывая свои ботинки. — Так как же моё имя? — Votre nom le Diable, monsieur.* *** — И не побоялась же, — улыбнулся Штефан. — Ему нельзя было не ответить, — Мариэтт погладила Тойфеля по руке. — Сам знаешь, он требовательный. В баре время по-прежнему топталось на месте. Бармен протирал бокалы, выслушивая очередную исповедь, и устало поглядывал на их столик, будто просил, наконец, сдвинуть время с мёртвой точки и отпустить его домой. К милой девушке и их маленькому малышу, в уютную однокомнатную квартиру с видом на соседнюю новостройку. Но Тойфель и Мариэтт ещё не закончили свою историю. Штефан молча смотрел на них, стараясь не обращать внимание на тело, лежащее у его ног. Странно было осозновать себя вне тела, вне времени, вне всего того, во что верил. Они сидели и пили водку, Тойфель и Мариэтт курили (Тойфель больше, воспоминания мучили его всё сильнее). — Так ты призналась ему, что не умеешь играть? — наконец спросил Штефан. Мариэтт звонко рассмеялась, её смех тёплыми лучиками прорывался сквозь сигаретный дым. Тойфель улыбнулся криво, отвечая: — Я знал, как тщеславен был её отец. Знал, как боялась она наказания за его же глупость. Поэтому сделал так, чтобы ничего неприятного в тот очень приятный вечер не произошло. — Он поцеловал мою руку, отпуская. И с тех пор я виртуозно играю на фортепиано, — смеясь, проговорила Мариэтт. *** Он стоял у окна, спина его была напряжена. Тихая грустная мелодия разливалась по комнате, подобно аромату цветов, ненавязчиво и легко. Он теребил в руках шёлковый платок, испачканный кровью. Мариэтт сидела за фортепиано. За год она чуть вытянулась, но худоба её стала выглядеть ещё болезненнее. Большие серые глаза потемнели, но не утратили живого блеска. Тонкие пальцы парили над клавишами, нажимая на них будто бы невесомо. Он называл её ангелом и фарфоровой статуэткой, проклятием и спасением, целовал её пухлые губы и нежно приобнимал. Он знал, что может сломать её одним лишь прикосновением. Такой она была тонкой, такой хрупкой. Юное создание в его грубых, жестоких руках. — Почему ты не сообщила мне сразу? — Я не хотела отвлекать вас... — прошептала она, и руки её безвольно опустились на колени. Он видел, как она слаба. — Я просил твоих родителей немедля сообщать мне о том, что здесь происходит. Глупые люди! — он грохнул кулаком о стену, и словно весь дом задрожал. За дверьми музыкальной притаились её родители и прислуга, с ужасом прислушиваясь к их разговору. — Я правда... — но договорить Мариэтт не сумела, страшный приступ кашля сотряс её маленькое слабое тело. Он тут же оказался рядом, приобнял, подавая платок — её шёлковый платок с новыми инициалами, платок, испачканный в её крови. Известие о том, что его милая Мариэтт, его ангелок, заболела чахоткой, застало его как раз тогда, когда Наполеон принимал судьбоносное решение идти войной на Россию. Он немедля оставил все дела и приехал. Конечно, излечить её он мог, но понимал — не поможет. Как бы ему ни хотелось, но отсрочить неизбежное было невозможно. Пускай не от чахотки, так от обыкновенной простуды, но в течение ближайших месяцев она должна была оставить этот мир. Приступ прошёл, он усадил её в кресло и пристроился у её ног. Она коснулась холодными дрожащими пальчиками его щеки. И он печально улыбнулся. — Мне жаль, что всё так вышло, — её голос был тих и слаб, едва не шёпот. Он сжал её тонкую ручку и прижался губами к холодной коже. — Если ты всё ещё хочешь быть моей, то прими это кольцо. И разреши мне быть у твоей постели до конца. Она взглянула на кольцо и вздрогнула. Золотое обручальное кольцо с жемчужным черепком он протягивал ей. Слёзы медленно покатились по впалым щекам, дрожащей рукой она приняла его. — На веки вечные, — прошептала, надевая кольцо на безымянный палец. Глаза у черепка сверкнули. *** — Но почему вы так и не поженились? — Штефан не отрывал взгляда от кольца на правой руке — пустые глазницы жемчужного черепа озорно поблёскивали, казалось, он вот-вот улыбнётся. — Брак дело господне, мне туда соваться... — и Тойфель развёл руками. Штефан понимающе кивнул. Мариэтт сидела, тесно прижавшись к Тойфелю, и напевала ему что-то на ухо. — Что это за старая песня, которую вы поёте? — спустя некоторое время отважился спросить Штефан. — Это поминальная по мне, — ответила Мариэтт. *** Она будто стала ещё меньше и совсем потерялась среди многочисленных подушек. Он держал её руку в своей и тихо напевал. Двери он крепко запер, не пустив ни священников, ни родителей. Они же стояли в коридоре и молили его отпустить её душу в рай. Но отдавать её он никому не собирался. Она сама сказала, что отныне принадлежит лишь ему. — Спой ещё раз, — попросила она едва слышно, когда он закончил. И он снова завёл свою песнь: Она была юна, на личико мила, но больно уж бледна. Рукою тонкой повела и вмиг меня свела с ума. Дитя в невесты взял, Любви что не искал. И страсть свою я ей отдал на вечность дней. Этот припев и куплет он повторял раз за разом, а она тихонько шевелила пальчиками, представляя, что наигрывает мелодию на фортепиано. И он создал для неё иллюзию, будто они сидят в музыкальной, она играет, а он подпевает ей, и всё у них хорошо, и сердца бьются у обоих в груди. И, когда последний приступ кашля сотряс её тело, он допел, наконец, свои слова: Она была полна и света, и тепла, но стала холодна девичия рука. Ступить ей в мой чертог не я совсем помог. Но за чертою этой мы рядом с ней навеки. И с черепом колечко на пальчике её. Отныне моё сердце стучит лишь для неё. В последний миг она улыбалась — улыбка затаилась в самых уголках бледных губ. Он застегнул на её левой руке простой кожаный браслет с кошачьим глазом, сложил руки вместе на груди и закрыл глаза. Его маленького ангела по имени Мариэтт больше не было, но он знал — она вернётся к нему уже очень скоро. Он вышел из комнаты с улыбкой на лице. Её мать бросилась ему в ноги, но было уже поздно. — Гордись, женщина, твоя дочь теперь навеки моя невеста. Священник в ужасе перекрестился и выставил крест вперёд, но он лишь горько рассмеялся и исчез, чтобы встретить Мариэтт в своих чертогах. *** Они покинули бар втроём ровно в 01:44. Штефан оставил своё тело там, последовав за Тойфелем и его невестой. Он шёл чуть позади, с удивлением замечая, что Тойфель уже не тот хорошенько потрёпанный жизнью мужчина. Нет, он не стал молодым, прекрасным юношей, но помолодел значительно, хотя морщинки-лучики у глаз остались. Он держал в своей грубой большой ладони маленькую ладошку улыбающейся самыми уголками губ Мариэтт, такой же болезненно худой, такой же вечно юной. И Штефан чувствовал, как счастье тихой грустной мелодией исходит от них, будто сияние. Череп на кольце невесты озорно поблёскивал пустыми глазницами, а кошачий глаз на кожаном браслете подмигнул Штефану, и тот подмигнул в ответ. Смерть от рук Дьявола куда лучше, чем от внезапно обнаруженной саркомы. И Штефан, чуть поотстав от ребят, обернулся, чтобы увидеть, как его собственное безжизненное тело выносят из бара санитары. Что-то внутри всё же заныло, но он только улыбнулся. Махнул самому себе на прощание и поспешил за Тойфелем и Мариэтт.