Боги ходят по этой земле, малыш

Берту не хочется терять свою единственную дочь (но это уже происходит, и он просто не знает, что с этим делать). Он уходит на работу - и ее дома нет. Он возвращается домой - и она на работе. И состыковаться в этой вселенной у них, кажется, просто не выйдет, потому что Церс всячески избегает отца, а их короткие встречи не длятся и пяти минут. Берту больно. Так больно, как было... Впрочем, он старается не сравнивать. Ноги сами приводят в бар, говорит Берт себе. Ноги, не он. Он вообще не хотел сюда идти, не хотел пить, не хотел слишком много думать. Ему бы отоспаться, избавиться от мешков под глазами и немного отдохнуть в теплой семейной обстановке. Только вот в руках стакан с виски, внешний вид ухудшается с каждым днем, а семьи, в принципе, не осталось. Еще несколько проблем в копилку нерешенных. - Может, вам уже пора перестать сюда приходить? - слышится откуда-то со стороны бара, и Берт устало поднимает взгляд, натыкаясь на полные безразличия черные глаза. В них столько пустоты, что в ней можно утонуть, заполонив всю Вселенную этой тьмой. Странно, но раньше он не замечал ее. Может, потому, что ни с кем не говорил в этом чертовом баре. Может, потому, что не слышал, что ему говорили. Может, потому, что ему в принципе нет дела до других людей. - А какое тебе дело? - взгляд перемещается на короткие волосы фиолетового оттенка, сережку над губой, вздернутый нос и кучу ран на шее. Словно ее терзали собаки или - еще хуже - люди. - Слишком частые посещения, слишком много алкоголя, слишком много боли. А мне, вообще, никакого дела до этого нет, если честно. Работа моя такая, людям советы давать. За это, правда, нет доплаты, - она пожимает плечами, забирает пустой стакан и наливает еще. - Ну так если не платят - не занимайся этим, - говорит Берт, выпивает налитое и уходит. Церс он дома не застает. Вместо дочери его встречают голые стены и разбитая ваза на полу, которую дарил ему... Впрочем, он старается об этом не думать. Проснувшись утром, он слышит, как входная дверь громко хлопает, подрывается и медленно проходит в кухню. Церс сидит за столом, уткнувшись лбом в его деревянную поверхность, и произносит едва различимое "не подходи", после которого Берт тут же уходит. На работу - с работы - на работу - с работы. Ничего не меняется (в лучшую сторону). Берт пытается, пытается поговорить со своей дочерью, но она машет рукой и кому-то звонит, надевая куртку. На улице плюс тридцать пять. Когда в его руке оказывается очередной бокал, девушка за барной стойкой ничего не говорит. Она перестала предпринимать попытки избавить Берта от алкоголизма в будущем: лишь смотрит. - Ну что еще? - не удержавшись, спрашивает, вновь погружаясь в пустоту внутри нее. - Ничего. Они молчат какое-то время, а потом Берт не сдерживается. Его внутренний бокал со спокойствием и счастьем был опрокинут уже очень давно. Стены его дома уже слишком давно опустели. Его душа уже давно стала бесконечно одинокой. - Моя дочь колется. И я ничего не могу сделать. Девушка с бесконечной пустотой внутри роняет бутылку, перехватывая ее на лету и упираясь взглядом в своего вечного постояльца. Ей нечего сказать - ему нечего добавить. Они сидят в тишине, в своем собственном вакууме, до закрытия бара. А после остаются у черного входа, взяв с собой две бутылки виски. Лишь под утро она называет свое имя, лишь под утро Берт называет свое. Только с первыми лучами они начинают говорить. Когда Берт возвращается домой, Ацерс лежит в своей кровати: ее тушь размазана по щекам и волосам, колготки порваны, а в руках смята старая фотография, которая всегда хранилась под его подушкой. Берт забирает остатки памяти из цепких пальцев, укрывая дочь одеялом, как это делал... Впрочем, он старается не вспоминать.