Чудо

Канда прекрасно понимал, что это просто замена, уловка, попытка исцелить самого себя. Это то, что было правильно, то, что необходимо было сделать. Он каждый день напоминал себе об этом, касаясь чужих светлых прядей, просыпаясь в чужих объятиях и целуя тонкие губы, которые всегда были растянуты в фальшивой улыбке. Возможно, это было утешением для обоих, потеряв что-то, они оба пытались – каждый по-своему – найти это друг в друге. Может быть, у Мояши даже получилось это сделать, потому что он «ожил», по словам Линали, которой тоже было тяжело, но она держалась, продолжала идти вперед без какой-либо поддержки со стороны. Выглядело иронично: те, кто всегда ее защищали, сейчас были сломлены всего лишь ... Это чертово «всего лишь» преследовало везде, и японец многое отдал бы за то, чтобы его отпустило. Потому что, смотря на то, как мелкий расчесывается с утра, мечник вспоминал звонкий смех, чувствовал прикосновение теплой подушечки пальца к кончику собственного носа и слышал: «Ну что ты, Юу, длинные волосы тебе очень идут. В нашей паре они могут быть только у тебя». И эти воспоминания преследовали бы его целую вечность (в чем Канда был уверен на сто процентов), если бы в один прекрасный момент он не обрезал волосы мечом. Стало легче и голове, и разуму, но настойчивое «знаешь, Юу, я слышал, что отверженные девушки обрезают себе волосы, чтобы поскорее забыть мужчину, который разбил им сердце. Как ты думаешь, это работает?» то и дело возникало в голове. Канда не знал, не хотел думать и знать не хотел. Поэтому с утра Аллен ходил еще довольнее обычного, а мечник лежал на быстро остывающей постели, смотрел на место рядом с собой и вспоминал бледную спину с еле заметными веснушками, по которой он любил водить кончиками пальцев и чувствовать, как чужая кожа покрывается мурашками, как сбивается чужое дыхание от таких простых прикосновений. Аллен так не мог, не умел и не хотел. Куда девать внезапно накопившуюся нежность, японец не знал – просто давил ее и ждал. Чего? Сам не знал. Удивительно, но с тех пор, как Канда произнес те два слова, внутри будто и правда что-то сломалось. Он познал множество чувств – сожаление, одиночество, боль – то, от чего раньше уберегали и трезвый ум, и рыжий идиот, просто не дающий возможности познать их. Канда научился ждать, надеяться и притворяться. Фыркать, когда Мояши насмешливо интересовался, с чего это тот взялся за книги, и отвечать, что это не его ума дело. Мелочь фыркала в ответ и уходила по своим делам. А Юу продолжал перечитывать любимые книги Лави, пытаясь стать хоть немного ближе к тому времени, когда в его комнате пахло жасминовым чаем и старыми свитками. Короткие волосы щекотали шею, книг в комнате становилось все больше, ровно как синяков на теле шпенделя. Мечник не хотел, но злость на себя, Орден и судьбу была слишком сильна. Аллену нравилось, он был просто в восторге, а Канда уходил тренироваться на весь день, стараясь сбежать от себя и своих мыслей. Сначала он старался подавить ее, потом выплеснуть на тренировке, но ее стало так много, безумно много, что она, в конце концов, пришла и туда, где ей было комфортнее всего – в постель. Уолкер извивался, стонал и подавался навстречу, а перед глазами у Канды были красные щеки и глупо-счастливая улыбка, рыжие пряди, прилипшие к мокрому от пота лбу и тихое-тихое «Юу…». Выбросить из головы эти воспоминания было невозможно, не злиться на себя в такие моменты – тем более. И все довольны, все рады, никто ничего не замечает. Еще бы, ведь «Юу, если не пытаться тебя понять, то можно и не заметить, что ты чувствуешь. У тебя всегда такое серьезное лицо». Тогда он ворчал, что оно самое обычное, а теперь был благодарен за то, что никому и в голову не придет, что там у него внутри. С каждым таким днем уверенность в том, что он поступил правильно, гасла, уступая место какому-то уже больному отчаянию и пониманию того, что так нельзя, надо что-то делать, как-то исправлять все происходящее. Но, как это часто бывает, идей никаких не было, оставалось лишь ждать. Неизвестно чего, как обычно. Можно было даже сказать, что ему в какой-то мере нравилось это состояние, потому что оно было сродни тому, когда они все вместе проживали каждый день как последний, ожидая атаки то Ноев, то акума. Нельзя было сказать, что Канда подсознательно стремился к войне, пусть она и была лишь внутри него самого. Так просто было привычнее. Иногда гораздо привычнее, чем все остальное, за исключением одного, конечно. Впервые за всю свою жизнь японец хотел сбежать так далеко, как только мог. Его ничто не держало в Ордене – ни странные отношения с Уолкером, ни «друзья», ни тем более долг. Свой он выполнил, как только Граф был повержен, ничего более должен не был. Оставалось просто придумать, как это сделать – они потеряли одного друга и еще не до конца оправились, а он собирается отнять у них еще и себя. Лави постоянно говорил, что нужно следовать за своим сердцем, ведь оно знает все, оно мудрое и никогда не подводит. Как говорил, так и делал. А Канда так не умел, не рисковал никогда, дважды думал. И к чему это привело? Сам же сказал «все кончено», не пришел попрощаться, просто сидел в комнате и смотрел на гору книг, которые ученик Книжника так и не успел убрать. И вот, впервые за три года после окончания войны и своего личного ада, он решил рискнуть и пойти за своим сердцем, затыкая голос разума. Да, это уже не Лави, да, уже не помнит, да, не узнает. Есть ли разница, если можно будет просто быть рядом с ним? *** Канда никогда не думал, что для того, чтобы успокоить всех внутренних демонов, перестать злиться на весь мир и просто спокойно выдохнуть, ему будет достаточно присутствия рыжеволосого Книжника рядом. Повзрослев, став серьезнее и перестав менять имена, «Лави» отчасти оставался таким же рыжим идиотом, каким и был. Чаще хмурился, молчал, но любовь к чтению сказок народов мира и жасминовому чаю осталась. Мечника он, само собой, не помнил, а может, лишь делал вид, но спустя пять лет поисков Канде стало плевать. Его единственной целью было найти Историка, а дальше… Да будь, что будет. Пока рыжий был рядом, все было хорошо и весь мир мог идти нахер. Особенно когда тот засыпал у него на плече в поезде или, лежа рядом на сырой земле, прижимался, то ли пытаясь согреть, то ли просто так, по старой и давно забытой привычке. Никто никогда не говорил, что идти за своим сердцем будет легко, а получить желаемое можно лишь взмахнув рукой. Магии в этом мире не существует – Юу знал это совершенно точно. И, тоже по старой привычке, никогда бы не признался себе в том, что она может существовать, что его магия и его чудо любит вишню, старые книжки и спать до обеда.