Побег из 101-го

      Беженец резко открыл деревянную дверь и упал на землю, переводя дыхание. Сердце колотилось как бешенное, отдаваясь гулом в ушах. Мало того, яркий свет, не похожий на тот, что он привык видеть в убежище, резко ослепил его, да так, что пришлось зажмуриться. Пальцы дрожали, но продолжали сжимать пистолет, данный ему Аматой сразу после пробуждения.       Он проснулся от того, что Амата чуть ли не с криком тормошила его и заставляла подняться с кровати. Что было удивительно, он только что видел ее во сне. И там она отнюдь не собиралась будить его, а даже наоборот. Но Амата выглядела слишком растерянно и напугано, голос дрожал, а по щекам чуть ли не катились слезы. Пришлось подавить в себе все, что он говорил ей утром при встрече: комплименты в шутку, какие-то свежие новости, хотя она и без того их знала, и многое другое, о чем могли говорить только близкие друзья. И, как оказалось позже, такие разговоры по утрам могут вскоре навсегда прекратиться, как и его существование. А ведь единственный выход – бежать из убежища вслед за отцом.       Отец.       Не так давно они с отцом поссорились. Ему не очень-то и нравилось, что сын, самое дорогое, что у него есть, не может прожить, опираясь на его постоянную помощь. В основном эта помощь заключалась в обрабатывании ран после стычки с «Туннельными змеями». Конечно, горячая кровь так и бурлит, не давая решить конфликт мирным путем, но можно же иметь хоть какую-то меру.       Он ушел, а они так и не успели помириться.       В коридорах все словно перевернулось с ног на голову. Охранники нападали на сына сбежавшего врача, на них – радтараканы. Бежать или помогать, да и кому помогать, – непонятно.       Что он, черт возьми, наделал?!       Он убил Смотрителя. Застрелил его прямо на глазах у Аматы... Он сделал это, конечно, в состоянии совершенно невменяемом. В нем смешался страх и ярость.       Ярость.       Раньше он думал, что ярость - это тот самый момент, когда он становился свидетелем того, как "Туннельные змеи" оскорбляли Амату возле дверей класса. Тогда его охватывало нечто подобное, и через пару секунд Бутч получал по челюсти. Но нет, это была не ярость.       Ярость захватила его, когда он увидел мертвое тело Джонаса. Он знал, кто сделал это. И он хотел возмездия.       Но не крови.       В его планы входило лишь выстрелить Смотрителю в ногу, чтобы тот помучился от боли пару недель или месяцев.       Рука сама по себе подняла пистолет на уровень головы Смотрителя, и палец нажал на спусковой крючок.       Беженец выдохнул из легких весь воздух почти в то же время, когда и Смотритель. Потом глухой стук тела о пол и крик Аматы. А дальше все как в тумане.       Сразу же вспомнился мистер Бротч с его веселым замечанием по поводу итога К.О.З.Ы.: «Кто знает, не говорю ли я с будущим Смотрителем?»       Нет же, он говорил с будущим убийцей вашего любимого Смотрителя.       За что отец научил его стрелять?       Воздух на поверхности обжигал легкие. Неприятный запах забил нос и вызвал сильное головокружение. Сбежавшему пришлось перевернуться на спину и убрать руку от живота.       Ладонь в крови.       Выброс адреналина все это время не давал почувствовать боль в животе от ранения. Но теперь рана ужасно болела. В нее словно положили раскаленные угли, и высокая температура начала плавить края кожи. Но ему повезло еще больше, чем тому охраннику. Ему-то и вовсе проломили голову битой.       Пальцы сильнее вцепились в пистолет.       Черт возьми, парень, чувствовал ли ты себя когда-нибудь еще хуже?       В голове творилась полная каша. Сожаление, страх перед неизвестным, непонимание того, что сделал отец, скорбь и ненависть к самому себе бурей носились по голове, отбиваясь от стенок черепной коробки и со скрежетом разнося мозг по кусочкам.       Лучше бы пуля попала ЕМУ в голову и избавила бы его от всех этих мыслей.       И снова в голове появился образ Аматы. Да, на ее бы месте он точно бы пристрелил себя. Но она помогла добраться ему, не смотря на то, что он сделал пару минут назад.       Хотелось просто лечь возле убежища и умереть.       Руки от пистолета он все же убрал и поднес свой Пип-бой поближе к лицу, чтобы разглядеть, что же написал его отец. Но буквы плясали перед глазами, и даже прищур никак не помогал.       Казалось, что воздух, не совсем избавившийся от радиации, разъедал кожу и одежду, проникал в душу и изымал её по кусочкам.       За что отец обрек его на это? Что ему нужно было на поверхности?       Рана снова дала знать о себе ужасной болью, чем-то напоминающей удар током. Такой, что пришлось приподняться и жадно глотать воздух. Постепенно дрожь уходила, а все вокруг темнело. Ближе к ночи он окончательно смог прийти в себя. Но нельзя сказать, что ему было лучше. Стимулятор, тот единственный, что беженец прихватил с собой, уже был использовал. Боль немного утихла, а кровь перестала фонтаном литься из раны.       Можно ли это считать его перерождением? Началом новой жизни?       Или же это просто чья-то глупая, совершенно не смешная шутка?       Пусть оно катится все к чертям!       Он должен выжить в этой выжженной пустоши, до тошноты безобразной, но невероятно манящей. Он должен найти отца.

Ты обязан выжить…