Привязанность

Общепринятое мнение, будто наука и поэзия – две противоположности, – большое заблуждение. Учёные те же фантазёры и художники. Они не вольны над своими идеями. Они могут хорошо работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечёт их чувство. В них идеи сменяются, появляются самые невероятные, часто невозможные мысли, они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей живут и для таких идей работают учёные. Учёный, лишённый фантазии, может сделаться ходячей библиотекой и живым справочником – он усваивает, а не творит. Истинный учёный – это мечтатель. Шелдон был тайно влюблён во множество вещей. Математику, например. Он с трепетом относился к своей коллекции супергероев, любил то, как всё размеренно и постоянно у него в повседневной жизни, а ещё проекции вселенных. Шелдон любил то, какие двери в этом доме, потому что ему не приходилось сгибаться, чтобы туда войти. И, краешком подсознания, был привязан к квартире Пенни. Отрицая подобную и вообще любую сентиментальность, он не мог не думать, что расположение с этой стороны улицы как-то благоприятней, что размещение мебели, верно подгаданное, навевает воспоминания о былых временах, когда в его собственном детстве мама настояла на нахождении детского столика у окна, заткнув отпирающегося сына. – Сентиментальность не так плоха, сладкий, – говорит Пенни. – Привязанность к вещам, людям, месту… Мы привязываемся и поэтому остаёмся. – Но я не привязан к дому, – отвечает Шелдон. – Я сбежал, не моргнув и глазом, это уж чрезвычайно странная логическая цепочка. – Тогда почему вернулся? Шелдон влюблён самой трепетной из возможных любовью в то, что он делает. Он влюблён в свою работу, в каждое вычисление, теорию, которой возможно найти подтверждение. Шелдон отдаёт науке всего себя, преданный ей мальчишка, и ластится котёнком Шрёдингера, стараясь не думать, выйдет ли у него или всё опять пропадёт. Шелдон не может всего знать, и чужие мысли – такая запретная сладость, вроде леденцов в кабинете стоматолога – кажутся ему чем-то таким недосягаемым и волшебно-сокровенным, поэтому в душе он глубоко радуется, угадывая какую-то из эмоций. Влюблённый в свою доску, гениальность и чёткость в распланированности потребностей и действий, Шелдон признаёт это, называя единственными человеческими изъянами на своей большой модели. А то, что в кого-то по уши влюблён, признать не может. Да и нельзя это, подумав, назвать любовью. Только… привязанностью. Как бы глупо оно даже ни звучало. Шелдон привязан к Пенни – совместными посиделками, копанием друг у друга в головах, ужинами через силу. Порой Пенни говорит что-то такое, действительно завораживающее. Как математика. Или ещё миллион вещей, в которые он влюблён – привязан. Шелдон Купер совершенно не умеет копаться в людях, чужом сарказме и особенно в шутящих женщинах. Обычно, у них тоже нет времени и желания в него лезть и разбирать. Но с Пенни, с которой поездка не то, что на машине – тандеме, – превращается в экстремальное выживание, происходит всё как-то легче. – Я не уверен, что велоспорт – моё, Пенни. – Заткнись и крути, Шелдон, заткнись и крути! Невозможно быть влюблённым или привязанным к такой девушке, такой шумной, резкой и импульсивной, потому что не могут редкие проблески будоражащих сердце мыслей затянуть пеленой все её недостатки. Но, вероятно, Шелдон лишь любит сложности и капельку невозможное. Шансы их с Пенни тоже пятьдесят на пятьдесят, так что, может, если правильно рассчитать угол, монета опустится вверх решкой. – Наверное, из-за вас и тебя, – проговаривает Шелдон, сидя на её кухне, такой знакомой, приевшейся за уже столько лет. – Вы мои близкие друзья, я знаю вас так же, как и свои открытия. – Ты можешь быть просто милым, а не говорить о своём светлом уме каждый раз? – хмыкая, перегибается через весь стол Пенни, едва не сбивая вазу. – Не будь таким эгоцентриком, Шелли, и люди к тебе потянутся. Ну… как я. – Буквальный смысл тут неуместен, – хмурит Шелдон брови. – Я не люблю, когда малознакомые мне люди до меня дотрагиваются. – Но меня-то ты, сладкий, знаешь, – возражает она, легонько касаясь пальцами его щеки, словно хотя потрепать за неё. И Шелдон думает, что он каплю заинтригован ей, как очередным открытием. Как ещё одной псевдонаукой, которую хочется вывернуть и полностью опровергнуть. Шелдон думает, так невероятно много о ней думает, что, наверное, является единичным случаем того, когда привязанность значит гораздо больше любви. Хотя он спутал понятия, как дурак, и работает с неверными параметрами, обычно кто-то, не знающий ничего ни в математике, ни в науке, ни в формулах, это исправляет. И в этом случае это – Пенни, оставляющая на щеках следы подушечек своих пальцев. Пенни, у которой ему нравится. Пенни, которую взять бы и зазубрить, как глупую задачу, со знанием которой, полностью ненужным, живётся как-то легче. Шелдон влюблён. Самый умный интеллектуально и глупый на социальном уровне одновременно. И это проблема, но Пенни обмолвилась, что вся её жизнь состоит из таких проблем, и она привыкла, знает и умеет их мастерски решать. И, может быть, ему тоже найдётся место в её проблемах, потому что он сам не знает, как ему с этим быть. В Пенни нельзя влюбиться, на такое способен разве что Леонард, но, тем не менее, пульс бьётся каплю чаще, так что Шелдон, сделавший невозможное, может считать себя тоже каким-то странным супергероем. И Шелдону Ли Куперу пора перестать влюбляться в задачи и привязываться к другим людям, потому что всё в этом мире происходит точно наоборот. Но Шелдон – Шелдон, и привязанную к нему Пенни это полностью устраивает