satellites collide

Надо сказать, Марти сразу не понравился новый напарник - тощий такой, мрачный всегда, из него и по делу-то слова не вытянешь, какое там дождаться, чтобы он спросил, как у него, у Марти, дела, а хуже всего с ним в машине ехать, он или будет в окно смотреть пустым взглядом, или как начнет пороть свою философскую чушь, так его прямо стукнуть хочется, жуткий тип одним словом. Но толковый, этого не отнять. Марти понимает, что без него бы, скорее всего, и не справлялся. Толковый парень, умный, а что еще от него надо-то? Вот только Марти дрожь берет каждый раз, когда этот Раст вынимает свой блокнот, и начинает в нем что-то чиркать своими худющими руками - руки у него жуткие, наркоманские какие-то, хотя кто знает, что там у него в прошлом, но Марти почему-то уверен, что ничего хорошего, слишком уж он безразличный какой-то. Зато понимающий, этого тоже не отнять. И когда Марти некуда идти и не с кем пить, он идет к Расту. Голод, который Марти носит в себе вот уже которую неделю - неспокойный, ворочающийся моток колючей проволоки в самом нутре, они пьют уже вторую бутылку, а голод не уходит, наоборот, проволочный еж ворочается все недовольнее, все больнее, прогрызается наружу, нечеловеческий голод по Мэгги, злость на Мэгги, ненависть к Мэгги. Эта сука забрала девочек, моих девочек, все у меня отняла, понимаешь? А я ошибся просто, я могу ведь ошибаться, ну скажи? Раст молчит, смотрит на него своими пустыми глазами, да, кажется, и не на него вовсе, мимо него, ну конечно, весь в своих мыслях, да ему что угодно интереснее собственного напарника. Да нет, или все-таки на него смотрит, странно смотрит, с любопытством каким-то, что ли, ну еще бы, куда ему понять, куда ему представить, что такое, когда у тебя детей отбирают из-за такой ерунды - а потом Марти вспоминает, что Расту это получше него самого знакомо будет, и стыдливо осекается на недодуманной мысли, как будто стебелек травы отломил, а что там в этих глазах - пьяная сине-зеленая муть, и чего только еще нет, но чего именно, и как перестать смотреть наконец, но на что же еще смотреть, на янтарный отсвет в полупустой бутылке, на серые стены, на этого..этого. Марти отчего-то вспоминает слово "инкуб", это из книжки детской, демон-соблазнитель, тысяча и одна ночь, он ее девочкам читал, а Мэгги ругалась, говорила, недетская книга, прекрати, прекрати смотреть на меня так, инкуб. "Инкуб" думает он снова и снова, по кругу, "инкуб", как будто это все объясняет, и все таки сдается, последние остатки разума рушатся, как отсыревший снег съезжает пластом с нагретой за день крыши, голод рвется и грызет изнутри, и Марти сдается и валит Раста на диван, подминает под себя - Раст худой, тонкий и неожиданно тяжелый - прямо как когда впервые в жизни украдкой берешь в руки отцовский табельный пистолет и удивляешься его весу; Раст отчего-то не сопротивляется, и это отчего-то очень жутко; они не целуются, только кусают друг друга с нежной злой горечью, и у Марти уже губы в крови, как в варенье, а у Раста вся шея в брусничных отметинах укусов, и когда Марти наконец вставляет ему - неловко, неумело, сложив Раста почти пополам, навалившись плечами на разведенные колени - Раст скалится, жмурится и - зачем-то очень интимно жмется лбом к шее Марти; чьей-то злой шуткой орбиты планет сбились и до столкновения осталось уже слишком мало, непростительно мало, и уже не сменить траекторию, не откатить систему в стабильное состояние "напарник/напарник", точки восстановления этой самой системы стерты, и кем - им же, самим Марти и стерты, его же собственными губами на шее Раста стерты, его же руками, шарящими пьяно, жадно, голодно по телу стерты, а внутри Раста жар и ад и судорожная теснота, и пальцы ломит от бледной кожи, и Марти кусает его опять, нещадно кусает в жесткие упрямые губы, в торчащую ключицу, в татуировку на руке, кусает до ало-синюшных соцветий кровоподтеков, а челюсти так и ноют мучительно от желания кусать еще сильнее, сжимать зубы на этих чужих, совершенно инородных плечах, на острых скулах, на мягкой коже под коленями так, чтобы кровь струей хлестала прямо в нёбо, чтобы инопланетная жадная железная тварь в животе насытилась, наконец, и перестала грызть Марти изнутри, чтобы эта ревнивая сука поплатилась за все, чтобы вернула ему девочек, чтобы все это прекратилось, и перед тем, как провалиться в искристую остывающую темноту, он успевает зачем-то задуматься, а что же завтра, а как же завтра просыпаться, рядом или не рядом просыпаться, просыпаться ли вообще.