Complicated

— Фитц?  Голос звучный, мелодичный. Даже в этой короткой фразе слышен британский акцент. Как же приятно его слышать… Она всегда говорит так. Говорит, если можно так сказать, домом. В ее голосе слышны тихие дожди, ласковое солнышко, щебетание птиц и такая родная Британия. Она, конечно, об этом не знает. И не узнает, если я ей не расскажу. И вообще, мне многое стоит ей рассказать. — Симмонс? — вопросом на вопрос. Как и обычно, нас двое в этой комнате. В светлой лаборатории, где можно сделать практически все, что угодно. Но только на столе у меня вовсе не пробирки и не очередное устройство, а пицца — простая еда для простых людей, которыми мы оба так давно перестали быть.  — Пицца, Фитц? — конечно, она принимает условия игры в вопросы. Просто нечего сказать и нечего ответить.  Да, пицца, круглая, с толстым тестом и тянущимся сыром, с приторно-сладкими вялеными помидорами, подсохшими шампионами, тонкими кусочками колбасы и темнеющими на  красновато-оранжевом фоне колечками маслин. Самая обычная пицца, которую я достал невесть где, и наверняка она невероятно вредная, а в той замызганной пиццерии вряд ли слышали о санитарных нормах. Сижу перед кулинарным «чудом» и будто бы и впрямь ожидаю от него какого-то волшебства, не решаясь нарушить целостность круга, взяв кусочек. — Пицца, Симмонс, — первое предложение без вопроса в конце. Опять она побеждает, даже в такой глупой игре.  — Не думала, что ты ее любишь. — Нет, просто хочу чувствовать себя частью общества. Присоединишься?  — Вообще-то, я надеялась, что ты предложишь, —, а я, в свою очередь, надеялся, что она надеялась. Она медленно садится рядом, совсем близко, на что у меня замирает сердце. Смешно, но в детстве я всегда воображал себя роботом, не способным чувствовать что-то подобное.  Она — Джемма Симмонс, чертов гений в биологии, которая однажды почти выпрыгнула из самолета. Она видела во мне героя, хоть и вслед за ней на парашюте прыгнул совсем не я. Она великолепно готовит мой любимый сэндвич, заканчивает за мной предложения, когда взволнована и абсолютно не умеет лгать. — Знаешь, пиццу можно есть, запивая чаем, к примеру, — как бы невзначай говорит она после минутной тишины. — Или «колой». — Так делают нормальные люди. — Но мы-то вовсе не нормальные. — Всего лишь немного умные. Смеемся, потому что сейчас любая шутка покажется очень веселой. Это какая-то степень нервного расстройства, кажется — истерически смеяться, как наркоман под кайфом. Смех — ничто иное, как способ защиты. Она медленно тянет руку к пицце, желая взять кусочек, но я, сам не зная зачем, хватаю ее руку: — Джемма!  — Фитц, что-то не так? — Просто дай мне… Собраться с мыслями. И вообще, знаешь… — почему этот глупый, неловкий момент, почему он? Я абсолютный дурак в выборе момента. — И вообще, я люблю тебя, Джемма. Шокирована. Конечно, моя маленькая, шокирована, и я шокирован — взбрело же в голову сказать сейчас! Симмонс смотрит на меня, а потом внезапно я чувствую вкус ее губ на своих. Она так близко, такая родная, такая нужная, безумно великолепная и неподражаемо умная. И я, чёрт побери, люблю ее. Мою маленькую рыжую Джемму Симмонс. Открываю глаза, лежа в постели. Улыбаюсь приятным воспоминаниям, и смутно думаю о пицце — съесть ее, наверное, не судьба. Ищу рукой Джемму, но единственное, что чувствую — ком теплого одеяла.  А потом понимаю, что в очередной раз это было лишь галлюцинацией. И то, что Джемма знает, как сильно я ее люблю. И именно поэтому Симмонс давно уже ушла. Ушла из команды, став работать под прикрытием. Ушла, потому что ей меня жаль, ведь она не может ответить взаимностью. Но, кажется, без нее дела у меня становятся хуже и хуже.