dandelions // одуванчики

чимин лежал в окружении всего белого в больничной палате, бледный и осунувшийся, скулы выделялись особенно сильно, губы потрескались, и глаза были закрыты. методичный писк и зелёные волны его медленного сердцебиения были подобны отчаянному крику в полной тишине о том, что он всё ещё жив. на белой тумбочке рядом с койкой стояла ваза с одуванчиками, принесёнными в разное время, опавшими, завянувшими, гиблыми, похожими на то, какова жизнь чимина сейчас. каждый день, сидя положенное время в палате, а после просто рядом с дверьми, уставший и замученный тэхён во что бы то ни стало, приносил любимые одуванчики к нему: хрупкие и маленькие, с пушистими белыми зонтиками, готовыми разлететься в любую секунду от неверного движения. он ставил их в вазу, никогда не смахивая уже опавшие и не вынимая старые; это было похоже на то, как будто они добавляют ему новый день, ещё один новый день.. и надежду. надежду на то, что глаза откроются, дыхание участится, и он улыбнется той своей счастливой и доброй улыбкой, тэхён подарит ему незаметные и простенькие цветы, смущаясь, как в первый раз когда-то. и всё будет хорошо. хорошо. они встретились полгода назад, и, может быть, их симпатия слишком быстро переросла во что-то большее, но это неважно. они могли встретиться сотни раз до того случая, когда их познакомил, как оказывается, общий друг. они виделись так часто, но не замечали друг друга так упорно, что становилось смешно. чимин любил цветы, танцы и покушать, а тэхёну не нравилось ничего до того момента, когда он увидел чимина. всё показалось таким маленьким и несущественным, недостойным внимания, меркло по сравнению с тем, как дорог стал ему новый знакомый и, можно уже было сказать, возлюбленный. тэхён перестал противиться объятий, а чимин поверил в себя; их переплетённые пальцы все ассоциировали с узелками, или со сплетениями веночков. теплота и счастье, аромат и страсть к жизни искусно окрашивали их отношения, а первый поцелуй значил очень, очень много. тэхёну казалось, что он заново родился, почувствовав чимина. ласкового и ведомого, нуждающегося в заботе и крепких руках. но судьба — сука, потому что чимин в шаге от смерти, и тэхён хочет попросить бога, или кого-то там другого свыше, чтобы помогли. кома высасывала остатки сил из них обоих, и тэхён чувствовал себя слабым и беспомощным, и шептал еле слышно мольбы о помощи, хотя никогда ни во что не верил. он просил чимина, чтоб тот открыл свои глазки; блеск в его глазах осветил бы весь тэхёнов мир, хотя бы слабое сжатие пальцев, хоть что-то, похожее на движение дало бы надежду и желание жить дальше. но имеет значение лишь пронизанный трубками, полумёртвый-полуживой маленький человечек, лежащий перед ним, с сухими губами и бледный, увядающий, как зонтики лежащих на столе остатков одуванчиков. тэхён хотел бы насладиться его искрящейся улыбкой, лицезреть его в дорогущих шмотках, которые он так любит, и не только носить, а ещё и раскидывать кругом, а не в окружении смертельно-белого. всё, что он видел, напоминало ему о смерти. и прогонозы врачей не внушали доверия, потому что если бы "пациент шёл на поправку", он бы не оставался всё так же стабилен, как и неделю, две, три назад. ему говорили, что, возможно, он не сможет много чего вспомнить. возможно, он не сможет говорить или ходить. тэхён верил только в чимина и в то, что он выберется. и тогда, когда трепетно шевельнувшиеся густые реснички запорхали, как бабочки, взгляд приобрёл осмысленность, а мягкая ладошка сжалась вокруг его собственной, тэхён готов был разрыдаться от счастья и расцеловать любимое личико. рассказать ему, как тяжело не наблюдать его, полного энергии по утрам, и не чувствовать его нежности, не слышать клятвы любви, не прижиматься так близко, насколько это возможно. и дышать полной грудью, как он может только рядом с чимином. но когда чимин спросил недоумённо хриплым, но звенящим и переливающимся голосочком тихое, и неожиданное, как нож в спину: "мы знакомы?", тэхёну хотелось умереть.