Resurrect

В русском языке имеется выражение "проснись и пой". Англоязычная версия - куда интереснее: "rise and shine". Восстань и Сияй...(c) L. Side Это страшный мир, брат мой. Грязный, порочный, алчущий всего, до чего дотянутся не может - и не ради обладания, нет. Ради того, чтобы сломить и скинуть в грязь. Веками они творят это над теми, кто слаб или просто чужд их скудным умишкам. Веками они травят нам подобных. Лучше ли мы своих гонителей? Ты часто твердил, что мы могли жить иначе, достойней, добрее. Я смеялась: "Не в этой жизни, Пьетро". Мы кровь и серебро, мы отрава и не станем лекарством в их руках... только пеплом. Мы умирали столько раз, что можно сбиться со счета. Это и страшно и смешно для нас: ты смеялся, я сначала плакала, а потом просто смотрела в небо невидящим взглядом. С каждым разом все труднее, Пьетро. С каждой смертью мы возвращаемся капельку иными. Опустошенней. Злее. Все наше существование - блуждание по лесу среди призраков. Одни опасны, другие нет, но мы... Что будет в конечном счете с нами? Было ведь все иначе. Когда Рунильда подобрала нас, грязных и замерзших, дала крышу и еду двум сиротам. Она была жестока, ее окружала ненависть и нетерпимость людей. Она научила нас защищаться и умирать, когда другого выхода не остается. Помнишь ее чудесный, словно из сказок вышедший домик? Все боялись чащобы, где он стоял: люди, звери. Все, кроме нас, ведь мы знали, что за черными деревьями ждет свет в окошке. Брат, надеюсь, ты не забудешь после воскрешения, как ее убили. Дети, Пьетро, такие же дети, какими были мы тогда! Я слышала ее крики, ощущала на собственной шкуре огонь, пожирающий ее тело... Я не успела. Даже ты не сумел. Вернувшись, мы нашли оплавленные стены Пряничного Домика, а под ними - обгоревшие кости. В тот день сиротство снова пришло по наши души. Настали годы скитаний. Нельзя было долго оставаться на одном месте, слишком узнаваемы стали близнецы Максимофф. Нас преследовали дурные слухи, шлейф проклятой славы волочился по пятам, куда ни подайся. Я была бессильна их уничтожить, ты - сбежать от них. Ведьма и Скороход - так нас стали называть, ты помнишь, Пьетро? Мы всегда уходили, оставляя позади собственную смерть. Давали убивать себя другим, чтоб оторваться от главных врагов - Охотников. Они опаздывали, мы были на шаг впереди. Раньше. Мне больно смотреть на твое бледное чужое лицо, будто бы вырезанное из воска. Ввалившиеся глаза, потемневшие губы. Мне каждый раз больно, брат, как будто в первый раз. Надо бы научиться уже смеяться в лицо Безносой, но я могу лишь скалиться нашим вечным противникам. Они пытались похоронить нас, но не знали, что мы семена. Пытались сжечь, но не знали, что мы воскреснем. Сколько раз уже я вот так же впивалась в твои ледяные пальцы, Пьетро, ожидая отклика с другого света? Сколько раз я до дрожи боялась, что в этот раз не успею? Умирать в одиночестве страшно, но куда страшнее умирать второй. Магия течет сквозь пальцы, алая магия возвращает румянец твоим мертвенным щекам. Трепещут ресницы, слабо вздымается грудь, я слышу робкие удары сердце и плачу от нежности и облегчения. - Ванда, - ты слабо улыбаешься и гладишь меня по волосам. Руки все еще кажутся прохладными, но теперь я уверена: скоро это пройдет. Лунный свет путается в твоих волосах, озаряя каким-то своим волшебством, не похожим на мою кровавую магию. Брат, ты всегда был моим единственным светом в этом мраке... Я утыкаюсь тебе в шею, чтобы не видеть несущегося мимо мира, чтоб слушать твое сердце и просто знать, что мы вновь убегаем как можно дальше. Лучник вновь промахивается, пуская стрелу в то место, где мгновение назад были мы. Его сестра злобно щерится и втягивает воздух, надеясь снова отыскать след. И они найдут его, как находили всегда. Мы снова будем бежать. Снова будем умирать. Но мне всегда страшно, будто бы в первый раз, Пьетро. Скажи, кто воскресит тебя, если меня не станет? И как я буду жить, если однажды не сумею вернуть тебя? Ты в ответ лишь смеешься и повторяешь: " Не в этой жизни такое случится, Ванда, не в этой жизни".