Я хочу покоя

Он умер, на моих руках, провожаемый моим скорбным воем и брызгами крови моих врагов, которой я умылся в тот день. Люди слишком слабы, чтобы убить меня в открытом бою. Но засада… Серебряная стрела мне в сердце, греческий огонь в глотку. И ни шанса. Потому что на меня одного — тридцать человек, вооруженных до зубов. А когда ты теряешь сознание от боли, причиненной серебром, сопротивляться выходит так себе. — Нет! — Эр кидается наперерез летящей в меня стреле. Серебро наконечника холодно блестит в свете полной луны, черные, жесткие перья индейки с едва слышным свистом рассекают воздух, тетива мелодично тренькнула… Для меня это уже повод среагировать и спрыгнуть с седла, перекатываясь под копытами идущей лошади и доставая клинок из ножен. Только я зазевался. Пропустил нужное мгновение. И тогда, мою жизнь выкупили из когтистых холодных лап небытия ценой кровавой дани. Не спросив меня самого. Жестоко, грубо вырвали. Так, что серая пелена начала застилать все перед глазами. Я не чувствовал себя. Я не чувствовал боли. Не чувствовал, как кровь этих сук стекает по моим рукам, не слышал их криков, не видел мольбы о быстрой смерти в затухающих глазах… Я растерзал их всех. Только потому, что они лишили меня моего друга. Единственного друга. Единственного любовника. Единственного человека, который был предан мне ровно так же, как и я был предан ему. И я никогда не сомневался в нем, оставляя прикрывать мою спину. Теперь же, и он пал. Смешно… Но он никогда не боялся смерти. Верил, что где-то там, куда он попадет, все будет хорошо. И он сможет быть счастлив. Как все мы. Когда-нибудь. Рано или поздно. Он всего лишь человек. Хрупкий, если сравнивать со мной. Старый — Эр разменивал уже четвертый десяток лет своей жизни. И даже я бы не сказал точно, сколько ему еще отведено. Он погиб как и хотел. Почти. Он желал смерти в бою, а не от стрелы, что выпустила какая-то малахольная гнида. Теперь же… Его глаза, серые, с синими крапинками у самого зрачка, остекленели, и я дрожащей, окровавленной рукой закрыл их, пачкая лоб и щеки. По бледной коже расплываются бордовые, остро пахнущие железом капли, словно окрашенная рассветными лучами солнца роса. Пусть эти суки сгорят. В огненной пещере, в которую попадают трусы и предатели. Те, кто убивают со спины. Те, кто ненависть к Иным возвели в культ и лелеет ее в своих сердцах. Пред всеми богами могу поклясться в том, что я любил этого человека. Как брата. Как друга. Как полюбовника. И замены ему я искать не стану. Я… Я хочу покоя. Я хочу отпустить своего зверя на волю и наслаждаться кровавой и жестокой жатвой. Чтобы ни одна дрянь человеческая не смела меня останавливать. Не смела перечить и поднять своей руки на меня. Чтобы в страхе они шарахались от меня и почитали как бога. И… Когда я поставлю их на колени перед собой, когда мне еженедельно будут приносить в кубке кровь их детей… Вот тогда, я достигну покоя. И сердце мое перестанет болеть так же надрывно, как сейчас. Быть может… Я никогда не забуду произошедшего. И никогда не стану искать виновных. Для меня — они все виновны. Без разбора. На этот раз, я был настолько готов к превращению, что мой зверь получил свободу, едва солнце скрылось за деревьями. И… Я слышал только свист ветра. …Он нежно гладит меня тыльной стороной ладони по щеке. А я прикусываю кончики его пальцев и валю на траву, с тихим рычанием, подминая под себя. Он делил еду всегда не поровну. Он старался подложить мне всегда лучший и бОльший кусок, зная, что мне нужно куда больше обычной человеческой порции. Он гладил меня по плечу, когда у нас что-то не получалось, словно снимая груз вини и усталости. И я улыбался ему в ответ… Крики людей в деревне, которую почуял мой зверь. Которая была ближе всего. Люди. С копьями, вилами, луками… …Я кусаю и целую тонкие губы, испивая словно из брачной чаши ответную ласку. Мы сплелись телами, соединяясь, чувствуя жар страсти, который сжигал нас обоих изнутри, заставляя его подчиняться, а меня… Эр улыбался только мне. И заботливо укрывал по ночам одеялом, когда была его очередь дежурить. И иногда пел милые колыбельные, выученные от матери когда-то в детстве. Они кидались на меня то по одиночке, то скопом, пытаясь ранить или убить. Но выходило скорбно. Зверь перекусывал древки копий и вил, отпрыгивал от стрел и бросался на людей, калеча, хрустя их костями на зубах и истошно воя. Не было места этой мерзости. Ни в этой деревне, ни в других, что только удавалось выведать волку. Люди могли ранить, но все заживало практически мгновенно. Даже серебро не столь сильно пробивало серую волчью шкуру, слипшуюся колтунами от крови. Он так сладко стонал, когда я все сильнее и жестче вбивал его в сырую осеннюю землю. Он царапал мою спину ломаными ногтями, кусался, жмуря глаза… Он всегда желал меня, как бы это ни происходило. И никогда не пугался моей звериной грубости и несдержанности, принимая все это, словно синяки и укусы после — лишь свидетельство его принадлежности мне, а боль от них — запоздалая ласка… С ним можно было поговорить всегда и обо всем. Он учил меня именам звезд, учил по ним прокладывать себе путь и читать будущее, а я рассказывал ему байки из своего детства. Он научил меня читать человеческий язык, а я его — звериные тропы… Мы были вместе, кажется, вечность. Неразлучные странники, чей дом — дорога, не знающая конца и начала. Изгои для своих, мы стали всем друг для друга… А теперь… Я стою напротив десятка воинов. Не то, чтобы сильных. Не то, чтобы хорошо вооруженных, не то, чтобы в хорошем доспехе… Просто я наконец-то нашел то, что искал. Кажется. Они стояли, направив на меня арбалеты, заряженные болтами с серебряными наконечниками. И я сомневаюсь, что хотя бы один из них не попадет мне в голову или сердце, Скалюсь, и бегу на них, рыча и брызжа слюной. И не останавливаюсь, пока не становлюсь похожим на ежа, от количества болтов, что они в меня выпустили. Я повалился на мокрую землю, тяжело дыша, чувствуя как быстро и больно покидают меня силы. И услышал как бьется стекло. В таких бутылях носят греческий огонь, я то знаю… Его не остановит ни вода, ни отсутствие воздуха… Даже люди — не остановят. И я — не остановлю. Пламя уже облизывает жаром мои руки и лицо, поедает одежду… А я улыбаюсь, не чувствуя боли. И не видя ничего, кроме него. Эр стоит рядом, смотря мне в глаза. Укоряет одним взглядом. А под глазами залегли серые тени, и сам он осунулся, так, словно он не ел и не спал очень долго. Я хохочу, катаясь по редкой и пожухлой траве, по мокрой и нагревшейся от огня земле, я молочу руками и ногами в диком приступе истерики. И понимаю, что не хочу ничего больше, кроме покоя. Заслуженного. Долгого. Там, где меня ждут.