system

Fear of oblivion.

4:14 am 21.02.2119

– Босс сказал, что если будет хоть ещё один косяк с твоей стороны, то ты уволен без права на восстановление, – хриплый голос Пигуна непривычно резок среди царившей в комнате тишины – вечной темноты с блеклым тёмно-красным, слишком кровавым цветом. – Ты сам знаешь жестокие методы нашей великой корпорации, Согун. Бросив взволнованные слова, парень с накинутой на плечи курткой стандартной формы служащего устало присаживается на единственное свободное место. Он сразу же поворачивается к синеволосому юноше, в душе которого нет ничего, кроме странного горького тумана любимых сигарет – запутанных мыслей и насмешливого «эти твари убивают без какой-либо жалости». Пигун хмуро кивает, невольно, скорее, даже машинально соглашаясь с напарником, что в их пропащем веке наивно пытается подняться, стать кем-то большим, чем обычным человеком за монитором и камерами слежения – сторожевым псом. Пигуну кажется, что на их шеях вполне реальные чёрные с острыми шипами ошейники, надетые хозяином-богом для полного контроля. Что на крепких когтистых лапах – ржавые цепи, которые гремят в тишине беззвёздной ночи. А они сами просто-напросто в стальных клетках людских правил – законов, где не существует секретов от всеми любимого хозяина. На руке у Сэхёка выбит чёрный серийный номер глупого бойцовского пса. Приговор. А Хёнхо озлобленно скрывает проклятые цифры под плотной тканью рабочей одежды и ухмылкой-оскалом. Как глупо. – Я не виноват, что в моём секторе живут такие бунтари-недоучки, что они не способны сделать эту чёртову революцию, – отвечает Согун, кивая на стоящий ряд мониторов с мелькающими яркими картинками – камеры работают без сбоев всю жалкую человеческую жизнь, снимая каждый шаг любого существа без права на тайну. – Этого бедного парня, Джин Хёсана, уже забрали, да? – Босс сказал, что Кидо, как гласит его досье, скорее всего отправят на «промывку» Дженове. Точно так же, как и его сообщников, – Пигун равнодушно пожимает плечами, спокойно замечая, как недовольно исказилось лицо напарника. Ему противно одно упоминание о засекреченном проекте. Сэхёк за долгие годы работы привык к таким жестоким случаям, где человеку не дают даже самого слабого шанса на жизнь в здравом сознании, где есть одна несправедливость и полный контроль личности, где грань между «я должен быть, как все» и «я хочу стать лучше других» стирается странным, каким-то нечеловеческим Дженовой. Страх забвения страшен. Это, наверное, даже хуже предрешённой смерти в пламени очищающего огня. И в их таком долгожданном будущем больше нет надежды – есть лишь уродливость реального мира. Тут просто существуешь подобно глупому зверю. Тут человек готов душить себе подобного голыми руками за драгоценное место под солнцем. Тут не существует тайн – даже мысли сознания невозможно скрыть от чужих взглядов и хитрых улыбок правительства. От Пак Сэхёка, который в их красно-багровой системе, кажется, самый лучший – без предательских сбоев черногривый пёс. – Нравится отправлять людей на скотобойню? – Согун скрещивает руки на груди и гневно смотрит на старшего. Очередной упрёк в сторону напарника. – Только радуешься этому режиму убийц, да? Хёнхо всем пока что человеческим сердцем ненавидит Пигуна и его чёртовы замашки послушной скотины, когда Пак выполняет требования хозяина, склонив голову, словно вполне реальная дрессированная тварь без разума. Он покорно играет по правилам их мира – их жалкого будущего в тёмно-багровых тонах. Предатель прошлого. Раб людских законов. Каждый выживает, как может. Сэхёк всем сердцем дрессированного пса ненавидит Согуна и его невыносимый нрав бунтовщика, где парень пытается нарушать несправедливые законы цивилизации, сам же находясь в самом центре системы. Он ждёт нужное время, чтобы уничтожить режим смерти изнутри, чтобы разрушить чёрные оковы на своей шее, чтобы вырезать ножом инкубаторские цифры с нежной кожи и стереть в прах стальные клетки – загоны для скота. Хёнхо – наивный революционер, выжидающий определённого момента на часах монитора. И его время, наверное, никогда не наступит. Согун, вообще-то, уже давно должен быть в забвении. – Радуешься, что пока что жив? Пигун сам не знает, почему до сих пор прикрывает такое пропащее существо, как Хёнхо, в досье которого несколько ещё подростковых статей и сроков вместе с не самой лучшей характеристикой – гнилой человек. Но он находится в самом сердце их корпорации. Наверное, злейшего врага стоит держать рядом с собой? Скорее всего. Полный контроль. Наверное, Согуна скоро ждёт забвение – долгожданная встреча с Дженовой? Да. Немой диалог со смертью будущего. Конец. Пак Сэхёк – пёс, что следит за порядком в душе этого парня, в тёмных глазах которого лишь неистовое отчаяние. Он готов действовать. – Радуюсь, что скоро всё сгорит в синем пламени. В этом прекрасном очищающем огне, что предрекают нам, – ухмыляется Хёнхо и поворачивается обратно к мониторам – своей монотонной работе раба. Пигун слишком спокоен от очередных речей горе-революционера. Он, кажется, уже привык к дерзким словам напарника, сам прекрасно понимая, что какой бы у тебя не было уверенности и сумасшествия в сознании – систему не сломать. – Я уничтожу её, – словно прочитав мысли, бросает через плечо Согун и переключает несколько камер на квартиры обычных людей, что в поздний час мирно спят. – Или система уничтожит тебя. Она разрушит жизнь каждого живого существа без права на помилование и последний предсмертный вздох. – Ага, конечно, уничтожит! – зло усмехается Согун, резко оборачиваясь к напарнику. Он, наверное, никогда не устанет твердить свою мантру восстания. – А, может, лучше твоего дружка? Или тебя самого, Пигун-чёрт-возьми-хён?! Цепной пёс злобно сжимает ладони в крепкие кулаки, но покорно молчит, беря предательские эмоции под контроль – Хёнхо не должен вывести его из себя. Это совершенно не для него, Пак Сэхёка, что бездумной тварью чтит чужие, пускай и такие несправедливые правила. Чувства вообще под запретом – суровым приказом хозяина-бога. – Не трогай его, – Пигун опускает руку на плечо напарника и заглядывает в тёмные глаза Хёнхо, которого не способен даже назвать другом. Знакомым. И вовсе человеком. Согун совершенно ничего не боится. Его смысл жизни – это разрушить их чёртов режим ценой своей судьбы бунтовщика. Ему наплевать на других. На невинные жертвы. Сэхёк же готов слепо порвать любого за покой будущего мира – за одного единственного человека.

x

6:45 am 21.02.2119

Пигуну неуютно без привычной формы рабочего – он ушёл чуть позже окончания своей ночной смены, когда Хёнхо уже давно исчез с обыденными безумными планами и «у меня сегодня встреча, которая должна изменить всю нашу судьбу, запомни этот день». Согун смешон из-за своего человеческого сумасшествия и давнишней идеи-фикс, а Сэхёк устало мечтает оказаться дома – в своей квартире, неотличимой от других тюрем строгого режима, где его ожидает одно белобрысое чудо. Только спокойствие. Бёнджу встречает Пигуна пугающим молчанием и красными от детских слёз глазами, в которых отражается хрупкая душа. Живой. Пока что. Он, почему-то, не спал всю ночь, внимая своим мрачным мыслям и чужим словам, где пугающее «Сэхёк утащит тебя к огню вслед за собой» и слишком заговорщическое «не бойся, пойдём с нами» манили за собой. Друзья детства звали туда – к жалкой попытке устроить сбой системы, к предрешённому приговору забвения. Но мальчишка с выбеленными волосами упрямо остался дома, когда-то давно пообещав черногривому Пигуну, что не сделает слепую глупость, что не поставит под удар себя – их, как пару – и спокойствие цивилизации. Любовь. Подобие любви. – Ты видел новости, хён? Опять восстание и... – мальчишка хрипит, виновато поджимая пухлые губы, с болью понимая, что не способен сказать необходимую правду старшему. – Кажется, среди них был Санвон. И Чангюн. Он, Биджу, со слишком правильным досье для их прогнившего мира, вновь врёт близкому своему сердцу человеку – Ким видел, как стражники скручивали упрямых детей, как чересчур знакомый силуэт Чангюна с плотной маской на лице кто-то схватил стальной цепью за хрупкие кости. Как старого друга Со Санвона... – Босс сказал, что живых отправят к Дженове, и... Извини, – Сэхёк делает шаг навстречу, заключая юношу в крепкие объятия, прижимая к себе, – но Яно числится мёртвым. Кроткий кивок. Бёнджу с искренними слезами на глазах видел, как глупого младшего Санвона убил один из охранников – без жалости отрубил голову бунтовщику, устраивая на камеры телевидения настоящее представление. Прилюдную казнь, где алая кровь юноши капает на пол, а чьи-то шаги невольно рисуют загадочные узоры чужой жизнью. Уроды. Они уверены, что насилие необходимо для полного контроля и без того бездумного населения. Жестокий режим новых времён. И лишь Бёнджу не понимает, зачем нужна была неповинная смерть человека, который всего-лишь хотел жить лучше, чем какой-то раб – тупое животное. Наверное, Ким тоже желает разрушить кровавую систему в багровых тонах – в цвете боли и убитых жизнях. – Вновь Хёсан-хён, – Бёнджу утыкается лицом в крепкое плечо старшего, обнимая за талию. Юноша ищет спасение в чужом тепле тела. – Он самый настоящий дурак. Убийца. – Главное, что с нами всё хорошо, – шепчет старший на ухо мальчишки, еле касаясь губами холодной чужой кожи, медленно переходя к заплаканному лицу. Пигун целует чересчур легко, слабо соприкасаясь губами, но слишком сильно прижимает Бёнджу к себе, будто норовя сломать хрупкие кости. Сломить душу. Если Пигун – дикий пёс, которого приручило тяжелое время, то Биджу – его жертва, наивная добыча, что не способна выбраться из смертельной хватки зверя. Что готова подчиняться, вместе с горячими ладонями зверя ощущая и странную защиту. Бёнджу, кажется, и не хочет бежать. – Люблю тебя, Джу, – устало проговаривает Сэхёк, вдыхая родной запах младшего. – Я знаю, хён. Ким пахнет чем-то невообразимым для их прогнившего мира – нечто восхитительное и вне жестокой системы, всего их безумного мира. Пигун даже не способен описать этот вкус, слепо вдыхая нежные нотки. У него пугающая потребность в родном запахе, будоражащем душу родного зверя. Бёнджу – чёртова зависимость до глубины сознания. И единственное слабое место в жизни цепного пса. Животное готово убить даже хозяина-бога, когда кто-то трогает его добычу. И, к сожалению, это знают другие. Биджу слишком грустно улыбается.

x

11:11 am 21.02.2119

Им Чангюну не хватает драгоценного кислорода в подбитых лёгких – почему-то свежая кровь капает с уголка дрожащих губ вместе с остатками сил и былой уверенности в яркой победе. В таком необходимом сбое системы. В свержении режима их жестокого общества. И просто надежды. Мальчишка с болью вспоминает горящий взгляд лучшего друга детства, Санвона, и его последние слова перед безжалостной смертью на камеры телевидения. Срывающимся голосом Со сказал ему держаться своих упрямых мыслей – идеи о лучшем мире – даже если он остался один на один со злейшим врагом, чьим-то слепо любимым хозяином-богом. И лишь потом тихо добавил мрачное «не бойся смерти – забвение страшнее». Яно не боялся умирать. – Следующие Им Чангюн и Джин Хёсан. Когда темноволосого юношу со взором загнанного в угол дикого волчонка тянут за тяжелую цепь, заставляя встать, что-то резко меняется. Приходит осознание конца. Он устало поднимается с места и следует за охранником в форме, внимая чужой хромающей походке впереди себя – Хёсан держится всё так же уверенно, несмотря на раны и неизбежную операцию. И, кажется... Он счастлив? – Всё будет хорошо, Айэм, – твердит старший, с улыбкой оборачиваясь назад. Его лицо в застывшей кровавой корочке, и Чангюну сложно понять, чужие ли это следы или Джину вновь сломали нос и рассекли бровь. Но юноша точно уверен, что тёмная кровь на худощавых ладонях их лидера точно принадлежит Со Санвону – Хёсан до сих пор не верит, что любимый младший умер так глупо. Одним из первых. Обычная жертва кровавой расправы для устрашения глупого народа. Кажется, Кидо просто сошёл с ума. Он первым ступает внутрь медицинского кабинета с гордо поднятой головой и уверенностью в тёмных глазах – «я знал, на что шёл, но не сдамся так легко». Глупец. И чёртов эгоист. Хёсан до сих пор желает изменить режим их будущего ценой крови младших, но он не думал, что так больно будет терять родных людей. Вести за собой народ прямо к проклятому забвению. – Ты убийца, хён, – тихо хрипит Чангюн привычным басом. Всё, что ему остаётся – это винить другого, не в силах спасти свою жизнь. Айэм, вообще-то, сам мечтает изменить мир к лучшему – когда-то мечтал – чтобы была хоть какая-либо справедливость в звериных законах, чтобы жили настоящие люди с правом на свободу, чтобы не убивали беззащитных. Матерей. Отцов. И давно забытую системой младшую сестру, чья потрёпанная фотография вечно возле самого сердца. Но все надежды рушатся на острые мелкие осколки, что вонзаются в нежную кожу, когда подобие медицинского кабинета встречает мертвенным холодом и тусклым светом брошенных душ. А Хёсан жутко, почти что истерично смеётся. – Я знаю, что ты тут, Дженова! Услышав знакомое название, кажется, просто имя, Чангюн слабо вздрагивает, звеня цепями на тонких запястьях. Забвение считается засекреченным проектом, о котором словно специально знают все жители мира будущего – Дженову не видел никто из людей в здравом сознании, а усмирённые уже не в силах рассказать о тайной фигуре, держащей в страхе многих. Кто-то говорит, что он самый обычный человек – та же самая пешка в ловких руках правительства. Кто-то в тишине шепчет, что он наполовину механический робот с искусственным сердцем и вовсе бывший преступник, который когда-то чуть ли не в одиночку устроил самую страшную в истории революцию. Кто-то же упрямо твердит, что он лишь миф и не более. Чангюн недавно слышал, что Хёсан-хён назвал Дженову другом. Безумец. – Может, вы лучше нас убьёте? Мальчишка, хмуря брови и чувствуя на себе удивлённый «смеёшься?» взгляд Кидо, обращается к единственному охраннику в кабинете, что держит в руках какие-то документы, а на крепком бедре покоится оружие, которое и вправду могло бы помочь. Смерть, по словам потерянного Санвона, лучше забвения. А ведь Чангюн, чёрт возьми, человек – он боится. – Вы сами поставили на себе крест – приговор. Стражник слабо, даже как-то по-доброму улыбается заключённому, зарождая в душе странное тепло, и освобождает его из тяжелых оков, направляя вперёд – к медицинскому креслу, рядом с которым пугающие приборы. Шприцы. Зачем-то скальпель. На это просто больно смотреть, и юноша отворачивается, вновь устало внимая молодому охраннику. И если бы он, Чангюн, мог повернуть время вспять, то он бы точно отказался от дурной затеи Хёсана – революция. Это же смешно. Это нереально. Система уничтожит тебя быстрее, чем ты подберёшься к ней сам. – Присаживайся, – спокойно проговаривает охранник, вновь закрепляя ноги и руки Айэма в очередных тяжёлых креплениях, на холодном металле которого застыли багровые капли чужой крови. Наверное, чтобы точно не сбежать, когда наступит тот самый момент. Отступать слишком поздно – просто некуда. – Как тебя зовут? – неожиданно выдаёт юноша, заслышав неподалёку усмешку революционера Кидо. Плевать. Терять уже нечего. – Ты и есть этот Дженова? – К счастью, нет, – с грустью в удивительно живых для стражника глазах отвечает парень. – Я Шону. – Шону, – вторит чужое имя Айэм и улыбается в ответ, неспешно двигая кистью руки, стараясь осознать всю безвыходность ситуации. Вены постепенно проявляются на бледной коже, предвещая нечто плохое. А Чангюн лишь чувствует привкус смерти на самом кончике языка. И страх. Но этого Шону он, почему-то, не боится. Охранник с раскосыми глазами ещё раз проверяет крепление и невольно склоняется к самому уху юноши, шепча неожиданное «извини». Просто когда-то давно, будто в далёком прошлом его звали Сон Хёну, и он на самом деле любил жизнь – хитрая судьба давала испытания, посильные его человеческой душе и желанию быть настоящим человеком с любовью в груди. Но всё изменилось с появлением Дженовы – проекта забвения – и с жестокостью их режима. Ему пришлось стать одним из инкубаторских прирученных зверей. Те же чёрные серийные номера на коже, те же неотличимые друг от друга команды хозяина-бога, та же собачья преданность делу. Он устало склонил голову, став чей-то послушной игрушкой. Рано или поздно, сломаются все. – Шону, всё готово? Чужой, будто прокуренный голос страшным эхом разносится по кабинету слишком мрачного для белого помещения цвета. Дженова. Он – не чёртов миф. Чангюн видит своими тёмными глазами миниатюрную фигуру и жуткую улыбку на чужих устах. Конец близок, а страх проникает миллионами иголок под нежную юношескую кожу. Всё меняется, когда забытый всеми и даже своей ничтожной жизнью Хёсан резко срывается с места, гремя цепями. – Тэян! Силуэт лишь звучно ухмыляется, скрещивая руки на груди и наблюдая за очередным представлением – Шону болезненно останавливает заключённого слишком сильным ударом по худощавым ногам и рывком в грудь. Кидо с чересчур громким хрипом заваливается на твёрдый пол, кажется, слыша, как ломаются хрупкие кости. Он смеётся. Или, кажется, просто плачет. Хёсан безумен. А вполне реальный Дженова делает шаг навстречу, присаживаясь рядом с таким глупцом, как Джин Хёсан. Он лениво проводит ладонью по своим белым жёстким волосам, бросая на революционера взгляд куда хуже своей прогнившей души, если, конечно, её осколки остались в груди. Полностью выжженная белым цветом радужка, которая бывает лишь у тех бедных людей, что прошли приговор забвения. Он тот, чьим именем пугают беззащитный народ, но Дженова сам ничем не лучше обычной твари. Кажется, он сам уже давно не человек. Чангюн нервно поджимает губы и дёргает правой рукой, пытаясь вырваться из стальных оков – помочь своему горе-лидеру, который, гонимый предательскими эмоциями и «я должен», спасительно хватает ртом пропащий воздух их нового мира. Хёсану поздно помогать, но спокойно смотреть на этот ужас, как подобие человека уничтожает пускай и глупого старшего – невозможно. – Я же пришёл за тобой, Тэян, как и обещал, – шёпотом произносит Кидо, стараясь подняться с пола – на лице новый след от удара и первые свежие капли алой крови. Отчаяние, что затмевает былую уверенность революционера. Он медленно тянется рукой к чужой коже, дотрагиваясь длинными пальцами будто до самой сущность холода, что способно рисовать узоры инея. Как же смешно. Как больно разбитой душе. Ведь холод именно там – под хрупкими рёбрами, которые готовы вскоре сломаться под грузом праха сожжённых надежд. Дженова – нет, именно Ким Тэян – изменился. – Что они сделали с тобой? – еле слышно бормочет Кидо, чувствуя во рту металлический, такой горький привкус боли. – Он сделал меня настоящим. Чистым. Но без человеческого сердца, вместо которого теперь бьётся нечто другое: холодное, металлическое – хозяин-бог не пожалел своих сил, чтобы сделать самую любимую игрушку идеальной. Без людского сострадания, что словно лишняя деталь в новом механизме будущего – режим не терпит слабостей, ненавидит светлые стороны обычный людей, стирая их эмоции как какую-то ненужную вещь. И без такой заветной любви. Без Джин Хёсана. Кидо всё так же надрывно смеётся, резко прерываясь хриплым кашлем с яркой кровью. Он сильнее цепляется пальцами за миниатюрное тело и старается подняться, чтобы заглянуть в когда-то родные глаза. Ведь Хёсан до боли помнит настоящего Тэяна, а не проклятого Дженову-призрака. Помнит рыжеволосого парня, который любил улыбаться младшим и в особенности ему, Кидо, что был н(е/а)много больше, чем просто другом. Который всем сердцем помогал родным и верил в свои слова, убеждая в правоте других – его слушал каждый и всегда прислушивался кто-либо. Тэян, который когда-то смог почти что уничтожить их ужасный режим правления и добраться до самого хозяина – говорят, он даже видел его лично. Их это не спасло, и лишь погубило старшего. Система зла – она сделала из бывшего великого революционера обычную конвейерную куклу, дав ей самую грязную работу по уничтожению сознания. Она сотворила глупую марионетку с искусственным сердцем, в механизме которого есть лишь жестокость и собачье послушание высшего бога. Это не Тэян, в которого когда-то влюбился дурак Хёсан, что из-за своей же глупости и потерял родного человека. Он теперь просто Дженова. Просто существо. – Пойдём со мной, хён, – хрипит Кидо и хочет добавить искренне «я тебя люблю», но слова комом застревают в горле. Вместе со странным холодом в районе живота. – Как же ты не поймёшь, что у меня есть уже своё место, Хёсан, – голос Дженовы не становится теплее. Всё те же безразличные осколки льда. – Ты совершенно не поумнел за это долгое время. Всё с теми же амбициями героя-неудачника. Но нас не сломить, а меня уже не вернуть. Система вечна, я видел это своими глазами. И даже самая близкая к хозяину тварь не сможет уничтожить бога. Поверь мне. Я – не смог. Заточенный металл в ладонях Тэяна рисует загадочные узоры, будто ещё один серийный номер на бледной коже Хёсана. Цифра за цифрой. Буква за буквой. Разрезая нежную плоть и шепча странное «надо было сделать это раньше». Дженове стоило ещё в прошлом остановить такого человека, как Кидо – остановить самого себя. – Я не могу бросить тебя, Тэян... Делая рывок из последних сил и ощущая, как холодное лезвие лишь сильнее входит в тело, Хёсан прижимается к чужому силуэту, притрагиваясь окропленными алым цветом губами к коже Дженовы. Он не целует, и лишь чувствует безразличие когда-то самого любимого человека. Чёртов Ким. Чёртова система. Чёртова жизнь. Хёсан не умеет дышать без своего Тэяна. – Это мой прощальный подарок, Кидо, – проговаривает парень с выжженными белыми волосами. – Смерть. Последний хриплый вздох, и Джин просто обмякает в чужих руках, но со странной улыбкой на алых устах. Хёсан всё же сошёл с ума от безумной любви и уверенности в своих силах – образ Тэяна слишком затмил его суровую реальность, где не бывает счастливых концов, словно в сказке, где тварь убивает тварь без зазрения совести. Молчавший Чангюн сильно зажмуривает глаза и втайне даже гордится поступком своего глупого хёна – он добрался до своей цели, пускай и погибнув в конце. Точно. Герой-неудачник. Вечный бунтарь, которого поджидала участь намного лучше, чем забвение. И, наверное, Кидо теперь и вправду счастлив, успев прикоснуться в последние секунды жизни к своей судьбе, которая его же и погубила. – Ладно, хватит представлений, – аккуратно опуская чужое тело на пол, бормочет Дженова, поднимаясь на ноги и вглядываясь в кровавые, слишком завораживающие разводы на своей светлой одежде. – Нас ещё ждёт операция. К счастью, теперь на одну меньше. Заслышав чужие слова, Айэм предательски вздрагивает, с болью понимая всё, а затем чувствует на своих щеках чужие тёплые пальцы – стоящий рядом Шону неловко стирает капли соли, говоря предрешённое «это твои последние эмоции, малыш». Слёзы. Вены мальчишки горят холодным пламенем от новой, всего лишь одной жалкой иглы под кожу. Чангюн знает, что ненужный покой совсем близок. Хёсану, кажется, повезло.

х

7:37 pm 21.02.2119

Жарко. Липкое, такое долгожданное тепло буквально течет по его искорёженному телу, проползая влажной дорожкой между сведённых лопаток и плавно стекая на поясницу и ягодицы. Он с трудом стоит на дрожащих ногах, и лишь чужие крепкие ладони не дают окончательно завалиться спиной на кровать. Как же, чёрт возьми, приятно. Кажется, это – единственные эмоции, что он способен ощущать в новом прогнившем мире. – Пожалуйста... Юноша с длинными чёрными волосами, что уже давно пропахли знакомым запахом разврата и животного желания, тихо умоляет, цепляясь аккуратными пальцами за широкие плечи. Стонет. Просто шлюшка, которая просит пустить себя по, вроде бы, только второму кругу. Просто Шин Чихо. Стараясь спрятать взгляд под спутанными тёмными прядями, он лишь сильнее прижимается к чужому телу. Ничего не меняется – всё те же люди, что используют его, как обычную вещь, всё те же лица, которые он не способен отличить друг от друга. Картинка предательски плывёт перед потухшими глазами – жизнь в чёрно-белых тонах. Если бы Чихо мог мечтать, то он бы пожелал вновь стать настоящим человеком. Но металлический холод после туманной встречи с Дженовой даже сквозь жар наслаждения пробирается по венам, что проявляются сквозь тонкую бледную кожу – приговор слабого существа написан у Шина старыми шрамами на тонких запястьях. Он не способен чувствовать эмоции, как другие люди. Он не видит живых снов, погружаясь в чёрную бездну – пустоту беззвёздной ночи. Он не знает, где найти своё заветное спасение. Проклятое забвение. – Я не слышу, Джеро~ Масляный взгляд парня, что заплатил ему за несколько бесконечных часов, скользит по острым юношеским плечам и неестественно белой коже. Дыхание сводит окончательно, и Чихо со стоном опускается на кровать, утягивая за собой и временного хозяина. В такие развязные моменты для Шина не существует их жестокой системы – у него свой маленький мир, в котором он всеми силами старается ощутить хоть что-либо. – Я хочу ещё~ У этого парня с удивительно янтарными глазами слишком го­рячие гу­бы, и влажные паль­цы, сколь­зя­щие по худым бо­кам Чихо. Он давит на неестественно торчащие рёбра, будто собираясь сломать хрупкие человеческие кости – это слабая искра цвета в сером сознании Шина. Усмирённым быть до безумия тяжело, и лишь редкие моменты дают шанс почувствовать жизнь полной грудью. Подобие жизни. Джеро оказывается лежащим на животе. Он глухо сто­нет и вы­гиба­ет­ся, чувс­твуя, как в искусственной крови появляются новые нотки холода – чужой язык изучающе скользит по по­яс­ни­це. Хозяин издевается, шепча тягучее «Джеро-я». Вот уже какой раз. И Чихо сам не может сказать, почему вновь-вновь просит большего. Он вообще слабо помнит своё далёкое прошлое до очищения – сейчас в памяти всплывают лишь мелкие кусочки нынешнего режима, где вполне реальный хозяин-бог выбрал ему участь офисного раба. Чихо вправду шёл приталенный костюм и бледно-красная рубашка. Ему кто-то заговорщицки говорил, что он создан именно для этого занятия – монотонных действий, где не задаёшься вопросами о своей обыденной судьбе. Бездна сна. Серая работа. Одиночество. Вновь беззвёздная ночь. Он лишь существо – робот, которому неведомы человеческие эмоции. Может, забвение не так уж и плохо? Но шрамы на лице, подобно вечно застывшим слезам, и полностью чёрные без былого огня жизни глаза постоянно напоминают, что усмирение хуже даже предрешённой смерти. Словно перекрыли драгоценный кислород – мир вокруг стал тусклым. И Чихо даже не способен отличить когда-то лучшего друга от первого встречного. В горящих холодом венах есть лишь установка на жизнь послушного пса. Шин наивно старается сбежать. Но он – вечный раб своего хозяина, чья личность никому не известна. Система будет существовать и без одной ничтожной детали, просто Джеро, в досье которого до забвения нет ничего выдающегося – юноша как жил в тени, так и умер для своих близких и друзей. Ничтожно. Даже хуже чем неудачники-революционеры, что раз за разом пытаются свергнуть прогнившее будущее ценой своей крови. Чихо – серая пыль общества. И только он смог найти ту маленькую лазейку в идеальном методе усмирения людей, в тайном проекте Дженовы. Отыскать, как почувствовать хотя бы слабые эмоции вместо хладнокровия и пустоты в потухшем сознании животного. Секс. Джеро ощущает себя человеком на целый вздох полной грудью, когда кто-то влажно целует его в покусанные губы. Когда кто-то жарко шепчет на ухо «хочу тебя», обжигая горячим дыханием. Когда кто-то прикусывает нежную кожу, даря прекрасные метки, что вскоре проявятся яркими цветами. Когда кто-то его просто трахает. Подобие настоящих, наверное, инстинктивных чувств – наслаждения. – Расслабься, – чужая ладонь резко бьёт по ягодице, оставляя след от грубого удара и пробуждая от странного состояния. Будто Шин вновь мог мечтать. Чихо удобнее подхватывают за бёдра, словно безвольную, но до безумия желанную куклу. Он стонет что-то неразборчивое и ощущает, как в него толкаются сразу на всю длину – Шин забывает, как дышать в очередной раз за день, слепо всхлипывая в белую простынь. Внутри черноволосого юноши неприлично влажно и жарко. Шлюха, которой, кажется, только нравится. Какой уже раз его тупо трахают? И кто? Неважно. Чужие пальцы зарываются в длинные волосы, оттягивая голову назад – очередной резкий толчок внутрь, и юноша приоткрывает рот в немой мольбе. Он почему-то уверен, что такой грубый секс, где в него вбиваются без лишних слов, принесёт необходимый цвет жизни. И перед глазами вместо пелены наслаждения вправду есть что-то странное – ярко-синие пятна, словно новая напасть сломанной жизни. А затем кто-то жадно сминает покрасневшие губы Чихо, выдыхая горький сигаретный дым в чужие лёгкие вместе с безумными идеями. – Не мешай, Согун, – недовольно хрипит чей-то голос за спиной Шина. Парень оставляет на торчащих подобно поломанным крыльям лопатках красные следы от ногтей. – У нас осталось мало времени, а ты всё развлекаешься, – Чихо старается поднять мутный взор на чужое лицо, но вновь не способен различить чьи-то очертания. Лишь ярко-синий цвет коротких волос. – Он подойдёт нам, поверь, Вонхо. – Верю. Джеро теряется в чужих голосах, не в состоянии отличить силуэты друг от друга. Согуна от Вонхо. Наслаждение от боли и неожиданного отчаяния вместе с сигаретным дымом. Чужая горячая ладонь об­хва­тыва­ет член всхлипывающего Шина, рез­ко дви­гая от ос­но­вания к го­лов­ке – Чихо все­го скру­чива­ет. Он скулит и распахивает глаза, с ненормальной улыбкой замечая яркие краски жизни вместо чёрно-белого забвения. Вот она долгожданная агония и реальность. Ему нравится. Он чувствует. Живёт. Кажется, именно черноволосый Вонхо, что сжимает бока юноши, чувс­тву­ет приб­ли­жение раз­рядки, де­лая ещё нес­коль­ко рва­ных тол­чков – он кон­ча­ет, из­ли­ва­ясь пря­мо внутрь. Цвет. Чихо резко от­ки­дыва­ет го­лову на­зад, ого­ляя ос­трый ка­дык, и ощущает пухлые губы на своих вместе с горьким сигаретным дымом и «ты очень красивый». Сходить с ума уже поздно. Реальность давно потеряна. – Он хорош, – смеётся Вонхо, а Шин лишь рвано дышит, даже не стараясь прислушиваться к чужому разговору парней, что отошли к окну, где медленно опускалось солнце. – Где ты его достал? – Джеро сам меня нашёл, – впервые в голосе Хёнхо появляются грустные нотки, которые тут же пропадают за очередной затяжкой. – Только не помнит этого, грустно, да? Согун улыбается, как умеет лишь он – оголяя острые резцы, но скрывая свои грязные тайны и зарождение восстания. Всему своё время. И даже Вонхо не способен узнать всё до конца. – Мы обязаны разрушить систему ради таких мёртвых людей, – согласно кивает он, слабо улыбаясь в ответ. – Ради своих надежд. У каждого из них личная, столь заветная цель свержения прогнившего режима и проклятого хозяина-бога, которая заставляет объединиться когда-то бывших, таких далёких врагов. Вместе они точно смогут изменить чёртово будущее. – Именно. И лишь Чихо совершенно не понимает, что происходит вокруг – мир вновь стал блекло-серым с ужасным равнодушием в груди. Снова забвение. Снова замкнутый мир тупого раба без права на вдох полной грудью. Шин проводит ладонью по лицу, стирая невидимую соль с бледной кожи. Бархатистый голос, кажется, Согуна, которого он почему-то не помнит, тихо шепчет заветное «скоро тебе станет легче». Джеро слепо верит.

x

11:56 pm 21.02.2119

Когда до полночи остаётся меньше пяти минут, Пигун понимает, что что-то не так – привычные багровые цвета системы становятся более тусклыми, скрываясь под тяжестью пепла чужих надежд и боли. Отчаяние чувствуется покалыванием под тонким слоем смуглой кожи. Сэхёк на самом деле беспокоиться за шаткую грань их мира, внимательно вглядываясь в экран камер слежения, когда за спиной раздаются чьи-то звонкие по металлу шаги. Хёнхо. Согун странно молчит и, медленно подойдя к напарнику, аккуратным движением руки зачем-то поправляет воротник рабочей куртки Пака. Он опускает широкие ладони на чужие плечи – в комнате царит та же тишина, которую никто не решается нарушить. Сэхёк видит в отражении привычную насмешливую улыбку пропащего человека с безумными «они вполне реальные» идеями. И лишь серая рябь проходит по изображению камер. – Хёнхо? – бормочет цепной пёс, чувствуя, как крепкие пальцы сильнее сжимают плечи. Как предательски учащается пульс. – Мне казалось, ты сегодня взял отгул за свой счёт. Да, точно. Босс сказал, что ты приболел. Как же наивно. Пигун почему-то невольно вспоминает, как час назад его Бёнджу цеплялся за плотную ткань униформы, всеми силами уговаривая старшего не идти на работу. Просто нарушить привычную жизнь, где невозможно преступить предрешённую судьбу, где есть лишь обыденный приказ хозяина-бога, что без жалости управляет людьми в своём личном мире, где даже единственный родной человек не смог остановить от прозрачного долга и «я должен». Дурак. Сэхёк слишком подвластен правилам системы в ярких тонах, чтобы остаться рядом с любимым младшим. Надо было послушать Биджу, что ещё никогда не ошибался в своих словах, словно его хрупкая душа способна чувствовать исход дня – чей-то жребий. – Я пришёл к тебе. Последнее время Хёнхо слишком много курит, хрипло вдыхая лёгкими горький дым отчаяния и не скрывая новое пристрастие от недовольных взглядов других – ему нет дела до вполне реальных законов системы. Он неразумный бунтарь даже в привычных мелочах жизни, пока что человеческой душой стараясь верить в своё жалкое восстание. Ещё один революционер. Согуна уже давно ждёт забвение. – Зачем? Звонко засмеявшись, синеволосый парень спокойно склоняется к старшему, ловко обвивая руками вспотевшую, наверное, просто от волнения шею Сэхёка. Он шепчет на самое ухо заговорческое «смотри», а затем указывает пальцем на один из экранов слежения. – Пора. На часах сменяется время – беззвёздная полночь, что так привычна для животной, с примесью бледно-розовой серости жизни Пигуна и его серийному номеру послушного пса. «12:00 pm». Новый день, но всё та же старая судьба, которую никто, даже уверенный в своих великих силах Хёнхо не способен изменить. Приговор. – Что? С гулким вопросом Сэхёк искренне удивляется, понимая, что неожиданно вечные камеры начинают отказывать друг за другом, оставляя после себя чёрную пустоту, похожую на зияющую пасть бездны. Разрушая привычное понимая самой системы. Такое впервые. Ещё никто не смог – просто не посмел – начать восстание со всевидящего ока хозяина, лишая бога необходимого зрения. – Играть в прятки. Чёртов Хёнхо. Простодушный гений. Через несколько секунд после звонких в царившей тишине слов Согуна исчезает и свет в помещении – во всём их чёртовом режиме. Будущее в один миг погружается в полную темноту, где даже не существует ярких звёзд – надежды – на небе, чтобы осветить непроглядный мрак. Затихают все. И даже человеческие, такие хрупкие души каждого живого существа. И только Пигун тяжело дышит, со странной паникой пытаясь осознать происходящее. Прятки? Губы Сэхёка неожиданно подрагивают в улыбке, а Согун вскоре отпускает старшего, делая небольшой шаг назад и позволяя обратиться к себе. Революционер доволен до пугающего адреналина в своей алой крови. Он – первый, кто устроил настолько огромный сбой системы, где даже хозяин-бог стал послушной игрушкой, не в силах сделать что-либо с очнувшимися псами. Да, Хёнхо гордится. – Сначала придёт покой бедным душам, что познали забвения. Привычный серый мир погружается в куда более тёмные краски, а по холодным стальным венам начинает течь новое чувство – всепроникающий ужас. Вместе с хрупкими рёбрами ломается сам вопрос жизни, как сделать вдох полной грудью, если разум молчит? Как позвать на помощь, если звонкий голос исчез? Чихо, чьё тело, подобно сломанной кукле, сжато в комок на всё той же кровати, уже не думает об этом – он почувствовал покой с возвращением в квартиру того странного Вонхо и его «всего один укол». Просто вакцина. Он сказал, что это должно помочь ему – всего один укол вернёт былые краски нынешнего мира. И Шин единственный доброволец, кто всё-таки попробовал заветное лекарство, которое со слезами на чёрных глазах Джеро распространило долгожданное тепло по искусственным венам. Вонхо даже улыбнулся ему в ответ, словно дав надежду на возвращение эмоций и человечности. А затем сердце замирает. – Смерть? – с болью осознаёт Сэхёк, склоняя голову вбок. – Это куда лучше роли тупой скотины. Заслышав звенящую тишину, Айэм хватается дрожащими ладонями за свои плечи и тяжелым грузом падает на колени, кажется, окончательно разбивая нежную кожу в кровь о холодный металл. Всё стало другим. Он не может отличить новый мир, что для него до сих пор словно белый лист – непривычные только серые тона безразличия после забвения кажутся безумными. А теперь просто беззвёздная ночь. Всепоглощающая тьма. Кажется, ему вправду больно там, где раньше касалось острое лезвие Дженовы и его бледные пальцы убийцы, но ведь хозяин-бог бархатным шёпотом обещал Чангюну прекрасный покой. Он только стал другим – новым, а теперь вновь умирать? Его ждёт дурак-хён Хёсан и лучший друг Санвон. – После усмирённых придёт очередь чёртовых псов-убийц, что слепо проповедуют власть своего хозяина. Когда Чангюн заваливается на пол, шепча странную мантру своей боли, Шону сразу же понимает, что происходит, предчувствуя исход слишком долгого дня. Он склоняется над застывшим с неожиданными слезами на бледных щеках младшим и дотрагивается до запястья, где горят свежие шрамы – лезвия Дженовы никого не жалеют. Не чувствуется холод жизни. И сам хозяин-бог, кажется, в страхе пропал вместе с появлением тьмы. Он их бросил? Чьих это рук дело? Шону ощущает знакомое покалывание на подушечках пальцев, что роем боли переходит куда-то в широкую грудь, туда – под рёбра. Человеческое сердце отбивает ровно три неотличимых друг от друга удара, словно выстраивая очередную мелодию жизни, и охранник – обычный цепной пёс – отпускает чужую руку Чангюна. Шону устало опускается рядом с юношей, чувствуя металлический привкус крови во рту и тишину в груди. Сердце замерло. Кто настоящий убийца? – Дженова, – хрипло смеётся Хёнхо, вкладывая в лишь одно слово ненависть многих лет. Гнев, изъедающий бунтовщика изнутри. – Он, наверное, должен был быть первым. Главная деталь в когда-то идеальном механизме. Тэян сгорбленной фигурой сидит в своём пустынном кабинете на месте, где обычно держат в крепких тисках пациентов, лишая их всяких эмоций и воли. Да, он убийца. Хуже самой смерти. Он бросает мутный взгляд полностью белых глаз на тёмные и уже давно застывшие следы алой крови посреди помещения – всё что осталось от Хёсана. И даже никому не нужный серый пепел сожженной мечты развеян по ледяному ветру. Наверное, Дженове стоило уничтожить себя, чем лишать жалкой, но настоящей жизни худощавого Кидо, чей срывающийся голос и «я пришёл за тобой» застыло где-то в сознании. Вместе с тьмой для Тэяна приходит и необходимая лёгкость – вполне реальное тепло в искуственной крови. И он, кажется, точно знает, кто же из забытых силуэтов прошлого мог начать такое восстания. Вонхо. Он, наверное, второй человек во всём их жестоком режиме после Дженовы, кто мог бы совершить подобное. Ким не зря учил его, когда на небе ещё сияли звёзды. – Ты добрался даже до него? – неверующе качает головой Пигун, отгоняя хмурые мысли. Нет, не может быть. Всё это слишком смешно и безумно. Но в стиле Хёнхо. – Дженовы больше не существует, – с триумфом отвечает Согун, скрещивая руки на груди. Победа уже в его руках, осталось совсем чуть-чуть. А где-то механический Тэян просто с слабой улыбкой на бледных устах прикрывает глаза, будто погружаясь в свой личный бесконечный сон – в бездну ужаса. – И самым последним будет твой любимый хозяин, Пигун-хён, – Хёнхо указывает ладонью на дверь из комнаты, будто приглашая старшего покинуть тёмное помещение. – Беги к нему, собачка. – Я? – Ты сказал, что я не смогу уничтожить систему, – слишком кошачья улыбка на устах синеволосого напарника, от которой у Сэхёка стынет кровь в жилах. Согуну плевать на других. – А ведь я почти что закончил. Но вот только осталась последняя деталь – это ты, гонимый желанием защитить своего белобрысого дружка. Бёнджу. Искренне проклиная всем своим собачьим сердцем ненавистного революционера Хёнхо, что решил играть по своим правилам, Пигун резко вскакивает с места. Осознание ужасно. Но куда страшнее потерять своего единственного хрупкого человека, зависимость от которого, кажется, будет преследовать Сэхёка всю жизнь. – Сделай верный выбор, пёс! Хёнхо бросает громкие слова вслед быстро удаляющейся спине и звонко смеётся. Система пала? Да.

х

12:09 pm 22.02.2119

Вонхо хищно облизывает губы и переступает знакомый порог. Он так давно не был в этом месте, где привычный яркий кровавый цвет хозяина сменился пугающей чернотой погасшего мира. Всё разом погрузилось в то самое забвение – будто сам воздух вдруг стал пропитан дымом отчаяния. Черноволосый парень делает уверенные шаги по холодному металлу, гонимый лишь своей целью. И если синеволосый Согун, который на деле не лучше цепных псов, просто наивно грезит великими изменением мира, то у него, Хосока, куда заветнее желание дурака-революционера. Куда человечнее. – Хозяина может убить лишь его самый верный и любимый пёс. Ты сам придумал такую глупость, м? – размеренно произносит Вонхо, когда его взгляду попадается та же неизвестная пустота. Но, почему-то, он точно знает, что его слышат. Система работает даже в царившей тьме. – Знаешь, это нечестно, что она выбрала тебя, – Хосок, кажется, хмурится и на секунду останавливается, чтобы оглядеть их режим изнутри. Самое сердце, где обычно звучит завораживающая мелодия стали и манящий женский голос. Шёпот, проникающий в глубину самого сознания, медленно сводя с ума. Её выбор пал, почему-то, не на Вонхо. – Ведь, я заслуживал занять место бога, а не ты! Хосок громко вскрикивает в непроглядную темноту, пытаясь призвать своего призрака прошлого и того нечеловека, что когда-то, кажется, был настоящим другом. И он, наверное, хотел бы его искренне ненавидеть – за болезненное предательство, поражающее изнутри. За то, что много лет назад бросил на произвол хитрой судьбы, погнавшись за магическим голосом системы. За то, что выбрал загадочную мелодию металла, а не его, Вонхо, пение. И просто за разбитое сердце. За убитую душу. Парень медленно зарывается рукой в чёрные волосы, нервно перебирая пальцами жёсткие пряди. Тишина. Никого? Не зря же он так долго ждал? Не зря же Хосок учился у проклятого убийцы Дженовы этим механическим операциям? Не зря жил в тайне, скрываясь от самой системы? Не зря же нашёл того безумца – Согуна, чтобы добраться до пса? Вонхо так и не увидит его? – Ты придурок, Шин. Даже шёпот системы не сравнится с до боли родным «придурок». И Вонхо странно вздрагивает, внимательно вглядываясь в бездну тьмы, сам не веря своим глазам. Он видит перед собой его, что даже не изменился с последней их встречи. Всё та же нежная кожа, те же почти что чёрные прищуренные глаза с искринками смеха и тот же алый ворох на макушке. Красный – цвет крови. И любви. – Я пришёл тебя убить. Вонхо говорит прямо, прекрасно зная, что в этом месте – сердце системы – невозможно скрыть свои мысли, что стоящий напротив юноша с лёгкой, но всё-таки искренней улыбкой ждал. По крайне мере, Хосок надеется. – Это может сделать лишь один человек, – ничего не боясь, хозяин пожимает плечами. Он вечен, как и та прекрасная система, что взяла его под своё механическое крыло, и правдивое «у тебя будет всё». – И этот человек, Вонхо, явно не ты. Пытаясь примерно понять время в этом месте, Хосок прикрывает глаза. Пёс, почему-то, слишком опаздывает, хотя при встрече Согун клялся своей кровью, что зверь, гонимый страхом потери, сделает всё что угодно, чтобы спасти того ничтожного ребёнка. Что Пигун сможет без промедления перегрызть глотку даже своему любимому богу. Где он? – Подождёшь немного, Кихён? Кажется, хозяину самому смешно от своего давно забытого человеческого имени. Ведь, оно ему даже не нужно в прекрасном и таком жестоком режиме, где его куда чаще называют богом, чем каким-то Ю Кихёном. Наивным мальчишкой он был тогда, долгие годы назад, что покрылись пылью и прахом людей после встречи с очищающим огнём – смертью. – Конечно, – слишком легко соглашается юноша, указывая рукой куда-то вдаль, приглашая следовать за собой. – И не забудь милого Бёнджу. Вряд ли без него ты заставишь действовать пса. Тут невозможно скрыть мысли. – Не боишься умереть? – усмехается Вонхо, когда возвращается с чужим сгорбленным силуэтом, от которого веет болью и нескрываемой обидой. – Не боишься краха своего гениального плана? – Кихён поворачивается к бывшему другу, что, в отличие от него, за прошедшее время изменился. Появилась та вечная озлобленность на судьбу в глубине необычных ореховых глаз, где раньше горел огонь жизни и привязанности. – Нет. Хозяин делает шаг навстречу, сокращая дистанцию и заставляя сердце Вонхо забиться в разы быстрее. Но Ю лишь тянет руку к молчавшему – лишь тихо всхлипывающему – юноше, на лице которого горькие слезы отчаяния вперемешку с алой кровью. Бёнджу вправду страшно. И, почему-то, мальчишка чувствовал нагнетающейся тьмой, что он окажется в этом мрачном месте. Его предупреждала система. – Разве можно так поступать с этим прекрасным ребёнком? – Кихён за тонкую кисть тянет Кима, легко прижимая дрожащего парнишку к себе. Биджу даже не сопротивляется этим прикосновениям бога. – А с Джеро, на котором ты испробовал своё изобретение? Или другие усмирённые, что разом погибли из-за вашего с Согуном восстания? Даже мои любимые псы заснули вечным сном. И столь полезный Дженова. Ю звучно вздыхает, упрекающе качая головой, и краем рукава своей одежды вытирает лицо Бёнджу от алых разводов, приговаривая розовыми губами «хорошо, что ты жив». – Эти жертвы были необходимы, – вторит Вонхо слова синеволосого Хёнхо, что на самом деле почти что изменил их мир будущего. – Последуешь их примеру? – неожиданно предлагает Кихён и задумчиво склоняет голову набок. – Что? Это совсем не то, чего желает Хосок, невольно отступая назад. А Ю одним взглядом заставляет замереть на месте – по-доброму улыбается, но Вонхо уж точно знает, что человек перед ним изменился за, кажется, целую вечность в симбиозе с системой. Стал жестоким. Стал настоящим хозяином, которого следует убить. Им нужен новый правитель. – Тебя не возьмут на эту роль, – спокойно пожимает плечами Кихён, словно произнося вслух слова самого режима. – Ты уже давно поддался своим грязным грехам. Да и зачем новый хозяин, когда есть я? – Какие, к чёрту, грехи? Ты вообще слышишь себя? – скрикивает Вонхо, сжимая ладони в кулаки. – Кихён, подумай, что... Хосок даже не успевает договорить, как резко перехватывает дыхание, заставляя беспомощно хватать ртом воздух в надежде спасти свою жизнь. Но любому живому существу приходит конец, в особенности, такому бунтарю, как Вонхо. Каждый, почему-то, думает, что он лучше другого, что может позволить себе невинные жертвы и что сможет занять место бога. Слишком ответственная роль для простолюдина Шин Хосока. Кихён бросает быстрый взгляд за широкую спину Вонхо, который так и норовит упасть на колени, постепенно задыхаясь, и приветствующе кивает, замечая знакомую фигуру любимого черногривого пса. – Пигун, убей его. Проходят считанные секунды прежде, чем Хосок оборачивается назад, замечая перед собой гневный взгляд зверя, у которого забрали его добычу – Бёнджу. Всё просто-напросто обернулось против бунтовщика. Напрасно прожитые годы в ожидание встречи, которая закончилась так до боли смешно. Ещё один труп. – Вот же глупый, да? – Кихён обращается к застывшему рядом Бёнджу, что перестал дрожать и теперь с ужасом смотрел на окровавленные руки бойцовского пса. Пигун никогда не предаст. – Такое представление и огромные жертвы ради чего? Чтобы посмотреть на живого меня? Эти люди никак не запомнят, что система вечна, что нас невозможно уничтожить. Бедные души, что старались сломать систему. Кихён тяжело вздыхает, вслушиваясь в приятный женский шёпот. Новые приказы – очередное восстановление системы. Всё надо начинать заново. Псы. Усмирённые. Вернуть в очередной раз умершего робота Дженову. Будто зря прожитый, столь бесконечный день – Можешь идти, Пигун, – вскоре отвечает хозяин, отпуская бледную ладонь Бёнджу. У революционеров вновь ничего не получилось – и никогда не получится. Сколько бы раз люди не начинали бессмысленные сбои, все они заканчиваются скромной улыбкой Кихёна и спокойного «опять». Он приказывает Сэхёку вернуться на своё предназначенное место вместе с белобрысым юношей, но пёс, почему-то, не двигается с места. Бёнджу еле слышно шепчет заветную мантру, что не в силах разобрать даже стоящий рядом Кихён. – Что с тобой, ребёнок? Ким проводя ладонью по своим бледным щекам, вдруг улыбается уголками пухлых губ. – Сэхёк-хён, а ты можешь уничтожить своего хозяина? Выбирая между вполне реальной властью и своей зависимостью, Пак не способен здраво мыслить, чувствуя, как под смуглую кожу вонзается миллион игл страха – страх потерять любимого бога, чьи ладони когда-то надели на него чёрный ошейник раба. Страх лишиться единственного живого человека, что заставляет чувстовать жизнь. Слишком сложно. Слишком предрешенно. Хруст. Бёнджу невольно вслушивается в приятный женский шёпот, который пророчит нечто странное «не хочешь занять его место?». Система хитрее всего существующего мира. Она и есть – будущее, которое без сожаления обрезает крылья свободным птицам, которое закрывает в стальных клетках диких животных, приручая их к послушанию. Жестокая система играет даже с хозяевами. Время правления Кихёна прошло. Вглядываясь в покорное лицо старшего, который медленно опускается на колени, а затем вовсе склоняет голову, Биджу постепенно понимает происходящее. Безумие. Но ведь он и ранее чувствовал лёгкое прикосновение судьбы, разве нет? Может, Бёнджу будет куда лучшим хозяином? Богом. – Джу, – лишь хрипит Сэхёк, с болью на собачьей душе осознавая, что даже сам не заметил, как его добыча неожиданно стала хозяином. Как мир и вправду невольно меняется – словно по заветному желанию чёртовых бунтовщиков. – Я тебя буду любить даже таким. Ощущая странный прилив сил и призрачные женские руки на своих плечах, Бёнджу тихо смеётся. Ему нравится склонившийся у ног послушный Сэхёк. Ему нравится заманчивое предложение жестокой системы получить нечто большее, чем ту прошлую жалкую жизнь обычного человека. Ему просто нравится. Ким зарывается миниатюрной ладонью в чёрные волосы Пигуна и, склонившись, легко прикасается мягкими губами ко лбу, слабо целуя. – Хороший пёс. Его, Биджу, пёс. Систему не сломать. Она будет жить вечность, пока существует то самое слабое человечество, готовое подчиняться другим. И Бёнджу на самом деле готов принять новую, столь приятную роль, в наивной надежде сделать мир лучше.

х

7:21 pm 09.06.2122

Хёнхо окончательно стирает ладони в кровь, когда в очередной раз падает, встечаясь с твёрдой землёй. Ему хочется плакать навзрыд, взывая к высшей, пускай и лживой силе, только чтобы закончилось его личное безумие, не дающее сомкнуть глаза даже беззвёздной ночью. Ничего не изменилось. Кажется, Согун уже устал бежать, чувствуя за собой бесконечную погоню сторожевых псов этого проклятого Биджу, ощущая где-то рядом тяжелое дыхание зверя Пигуна, что так и норовит сомкнуть пасть. Но они его не поймают. Не убьют. Не отправят на забвение к вновь ожившему Дженове. Хёнхо не сдатся так просто чёртовой системе, и рано или поздно изменит сумасшедший режим. Он клянётся кровью последнего живого человека в их прогнившем мире.