Город N

Вслед за своим капитаном Ренджи привык считать, что Мир живых меняется с огромной скоростью. В отличие от Сейретея, закованного в традиции, словно в сияющую белую броню, Генсей так и переливался потоком цветных стеклышек в детской игрушке, и в этой переменчивости для Ренджи таилось ни с чем не сравнимое очарование. Командировки «на грунт» воспринимались чаще всего как бесшабашные каникулы, время там ложилось яркими мазками, цвета были чистыми, а битвы – краткими и острыми, как лезвие занпакто. Да, так было раньше, в привычных городах Японии и чужих, гайдзинских, где странное, незнакомое отпечатывалось, казалось, на самой сетчатке широко распахнутых глаз лейтенанта. Но в ЭТОМ городе время остановилось. С некоторых пор Ренджи неодолимо влекло сюда,- к низкому небу и угрюмым домам, к свинцовому плеску волн о серый гранит старой набережной, к якорным цепям, звенящим от сильного ветра. В ЭТОМ городе ничего не менялось, и не раз Абарай, бредя вдоль нескончаемых улиц, ловил себя на опасении столкнуться с другой такой же озябшей фигурой с растрепанными ветром алыми волосами и руками в карманах черной кожаной куртки. Казалось, что с каждым посещением этого странного места он оставляет здесь часть собственной души, и этот призрак, этот бессонный страж в его отсутствие бродит по улицам, стоит, облокотившись на парапет, на набережной – терпеливый и печальный, как брошенный пес с тоскливыми глазами,- и ждет того, кто, вероятно, никогда за ним не вернется. После улиц было кафе, как всегда, наполненное теплыми запахами кофе, коньяка и сигарет. Ничто не менялось и здесь,- все тот же медовый полумрак, те же фотографии на стенах, тот же обманчивый призрак надежды, витающий где-то между барной стойкой и уютными столиками. И только одна деталь предсказуемо отсутствовала – глаза Бьякуи, отстраненные и обещающие одновременно. Такими он помнил глаза своего капитана только здесь - и в скучном «люксе» городского отеля, где они как-то проторчали неделю наедине, так много успев и не успев узнать друг о друге. Бьякуя тогда изящно курил и отогревал Ренджи дорогим коньяком и несбыточными ожиданиями. А Ренджи любил. Любил, как дышал – безыскусно и не задумываясь, раз и навсегда вручив свое сердце тому, кто так и не понял, нужен ли ему этот подарок. ...Кофе обжигал губы,- странный, так и не ставший привычным напиток Мира Живых. Даже несмотря на полных две ложки сахара, на языке все равно чувствовалась горечь. Вся его жизнь, если задуматься, была пропитана этой яркой кофейной горечью, в которой таял, растворялся сахар бесконечных дней, так похожих один на другой, под нечитаемым взглядом его капитана, глухим, словно задвижка печи крематория. Там, внутри, мог бушевать какой угодно огонь,- но снаружи царила спокойная и строгая тишина. Когда Ренджи вышел на набережную, было уже темно. Против обыкновения, ветер стих, небо прояснилось, и в его глубине переливались большие мокрые звезды. Океан накатывал на берег мощными, неспешными валами, и этот звук казался единственным - размеренный и тяжкий, бескрайний. Ренджи спустился по выщербленным ступеням вниз, к самой воде, присел на корточки, потянулся к волне ладонью, будто желая погладить – океан вздохнул и лизнул протянутые пальцы. Абарай улыбнулся одними губами, упруго поднялся и пошел привычным одиноким маршрутом - по гальке, вдоль кромки прибоя. Мелкие камешки шуршали под ногами, волны все так же бились о берег - и Ренджи, завороженный этими звуками, постепенно уплывал, выключался из реальности, как вдруг неожиданно поднял голову и понял – больше он здесь не один. Ночь вдруг перестала быть просто фоном, она обрела форму, имя и смысл, потому что наверху, у парапета, стоял, покачиваясь, и смотрел на него не кто иной, как Кучики Бьякуя. « И все-таки это правда»,- одна эта мысль билась в голове Ренджи, пока он несся по лестнице вверх, пока преодолевал стремительным шагом расстояние между ними. « Ты ведь тоже приходишь сюда, как и я. Только не уходи сейчас, прошу... не уходи». Выдрессированное многолетней службой тело само сделало все, что нужно,- Абарай опустился на колени перед изящным мужчиной в длинном черном пальто и белом шарфе, ткнулся лбом в сложенные руки. - Приветствую, тайчо. - Вставай, Ренджи, здесь не Сейретей и мы не на службе. Голос был тих, и в нем проскальзывали неожиданно мягкие нотки. Потом рука Бьякуи опустилась на плечо лейтенанта, потянула вверх. Ренджи достаточно было взглянуть в его бледное лицо, чтобы понять – капитан здорово пьян. - Я не хотел сюда идти, Ренджи,- слова произносились слишком старательно, слишком ясным голосом. – Но пришел почему-то. И Ренджи расслабился и улыбнулся успокаивающе, будто перед ним стоял, шатаясь, перебравший Шухей или Кира, которого нужно было без шума и пыли доставить домой. - Ничего, тайчо. Мы уходим. Где вы остановились? И еще прежде, чем Бьякуя разомкнул губы, Абарай уже знал ответ. ... В отеле ничего не изменилось,- профессионально приветливый портье, тихие коридоры, безликий номер. Ренджи не мог бы сказать с уверенностью, что это тот же самый номер, однако принципиальной разницы, как он полагал, не существовало. Двухкомнатный «люкс» был, казалось, насквозь пропитан запахом дождя и одиночества, тени ветвей за окном зыбко плыли по светлым занавескам в гостиной. Ренджи не зажег света - полумрак скрадывал алые пятна на его щеках, прятал в глазах тень беспричинной надежды. Бьякуя расположился в кресле – вольготно, в непривычно небрежной позе, чуть разведя бедра и откинув черноволосую голову, демонстрируя взгляду лейтенанта белую беззащитную шею и узкое запястье правой руки, в которой он держал сигарету. - Налей нам выпить, Ренджи. - А вам не хватит, тайчо? – Ренджи отвернулся, уставившись на окно. - Возможно. Разговор не клеился, молчание давило на грудь мокрым песком. Да и о чем им говорить,- в Сейретее капитан слова мог не бросить, кроме приказов, и день, и два... И с чего Абарай взял, что Бьякуя здесь ради него? Наверное, и не думал, и не вспоминал – отпустил ненужное, невозможное, и только он, Ренджи, все еще заходился внутренним стоном, вспоминая те дни, когда они были почти близки,- под шум ветра за окном, укрытые душным уютом казенных комнат, исхлестанные дождем на бесприютных улицах, в сигаретном дыме и полумраке маленького кафе. И кто сказал, что этот ветер, и дождь, и улицы могли когда-то стать их общими? - Ренджи, посмотри на меня. Ровный голос, почти без интонаций,- и мучительно хочется ослушаться и ни в коем случае не смотреть. Не видеть жестко сжатые губы, бледные щеки и равнодушный взгляд – сквозь. Насмотрелся, хватит. И Абарай, не поворачиваясь, шепчет: - Я лучше к себе пойду, тайчо... Отдыхайте. - Посмотри на меня, Ренджи. И что-то было такое в этом тихом голосе, вдруг разом утратившем привычную холодную непреклонность, отчего сердце у Абарая споткнулось на половине удара,- а когда возобновило ритм, все вокруг уже выглядело иначе. Комната не казалась плоской декорацией, наполнившись теплом; из приоткрытого окна тянуло терпкой солью океанского бриза, тени в углах больше не были сгустками темноты, но трепетали неизведанным, тайным... Бьякуя улыбался. Открыто, с облегчением,- будто бы сделал, наконец, то, на что не решался очень-очень долго. Ренджи многое мог бы сказать, - за бесконечное время отчуждения у него накопилось достаточно горьких мыслей и обид. Но вместо этого он опустился на колени между колен капитана, положил ему на бедра горячие ладони и, глядя вот так, снизу вверх, на его улыбающиеся губы, улыбнулся в ответ. И, когда Бьякуя поцеловал его, Ренджи показалось, что до этого момента между ними никогда ничего не происходило. Все начиналось здесь и сейчас... Бьякуя целовал его – так горячо, будто где-то внутри у него прорвало плотину, запускал пальцы в густую алую гриву, путался в длинных прядях, невольно причиняя боль. А Ренджи просто стоял на коленях, опустив безвольные руки вдоль тела, не пытаясь прикоснуться,- но весь растворялся в давно желанных ласках, что вдруг столь щедро пролились на него, как из пресловутого рога изобилия. Он даже дыхание затаил, боясь поверить в заведомо невозможное, он выпал из реальности - и лишь широко распахнул глаза, услышав тихое: - Ну что же ты, Ренджи?.. Не хочешь? И тогда Абарай протянул руку и погладил Бьякую по щеке,- невесомо, нежно, будто не веря и каждую минуту ожидая, что тот развеется дымом, растворится во влажном ночном мраке. - Хочу... не поверишь, как хочу – только не знаю, как будет правильно, как тебе нужно... давай ты сам, хорошо? А мне все равно – если с тобой... До кровати они так и не добрались, так и остались тут – у кресла, и Ренджи, одетый, полулежал прямо на полу, опираясь спиной о холодную кожаную поверхность, и легко целовал нависшему над ним обнаженному Бьякуе живот и жесткие темные волосы в паху, чувствуя, как мурашки по спине бегут от его прерывистых вздохов и неразборчивого, сорванного: «Еще!» Ренджи обхватил ладонью член, повел горячей головкой по своим губам, по щеке, шалея от вседозволенности, от ощущения нежности тонкой влажной кожи, от ни с чем не сравнимого мускусного запаха желания. Чувствуя, что Бьякуя на пределе, Ренджи просто приоткрыл рот, впустил его, жадного и распаленного – и лишь придерживал слегка за бедра, пока тот, задыхаясь, брал его глубоко и резко, как будто в последний раз. Бьякуя закричал, кончая, и Ренджи зажмурился, чувствуя, как по щекам стекают слезы, а из уголка рта – соленая сперма. Бьякуя тяжело осел сверху, обнял, прижался, - горячий, дрожащий после оргазма, невозможно близкий в этот момент. Ренджи хотел его до звезд в глазах, и, уже не думая ни о чем, заставил его развернуться и встать на колени,опираясь локтями на сиденье кресла. Бьякуя снова был возбужден, когда Ренджи начал целовать его спину, спускаясь влажными дорожками от шеи вниз, прикусив копчик, проводя языком по ложбинке – легко, не пытаясь проникнуть глубже. - Можно?.. Вопрос повис в воздухе и Ренджи, приняв молчание как согласие, слегка надавил Бьякуе на поясницу, заставляя прогнуться и открыться, и, разведя ягодицы, толкнулся языком внутрь, почувствовал, как Бьякуя со стоном двинулся навстречу. Если бы Абарай мог думать в этот момент, ему трудно было бы сопоставить весь холод и отчужденность последних месяцев и эту бесстыдную, жадную страсть, с которой Бьякуя теперь отдавался ему, не сдерживаясь, одним махом сметая все барьеры и границы. Но мыслей не было,- только сносящее голову чувство единения и абсолютного доверия, завладевшее ими обоими. И когда Бьякуя снова выстонал его имя, Ренджи, переместившись, одним длинным движением скользнул внутрь, задохнувшись, когда тугие мышцы сжали его член, и задвигался нетерпеливо, стремясь за желанную грань и подводя к ней Бьякую, и когда оргазм накрыл их почти одновременно – Ренджи показалось, что он ненадолго потерял сознание, таким ярким и всепоглощающим было переживание. Как абсолютное счастье... - Нам, наверное, надо поговорить, Ренджи,- прошептал Бьякуя, не открывая глаз. Ему не нужно было сейчас смотреть на Абарая, он и так стоял перед внутренним взором, все еще не раздетый до конца,- только джинсы расстегнуты и приспущены,- расслабленный и теплый, изученный вдоль и поперек, и одновременно новый. - А надо ли? – Ренджи улыбнулся счастливо, обнял. – Неужели непонятно? На службе все останется по-прежнему, но здесь все будет только так, как сейчас. Я прав? - Я так предсказуем? - Абсолютно. Честь клана, служебные обязанности, общественное мнение, бла-бла-бла... Я понимаю, что все это важно для тебя и еще долго будет важно. Я подожду. Только не поэтому ведь ты отталкивал меня, правда? - Нет. Я просто сам не знал, нужно ли мне... нам... все это. - А теперь – знаешь? - Ну, я же здесь, с тобой. -Что же, с этим не поспоришь, пожалуй,- усмехнулся в темноте Ренджи, нашаривая в кармане помятую сигаретную пачку. - Я – с тобой,- упрямо повторил Бьякуя, ловя губами фильтр сигареты, которой только что затянулся Абарай. Ренджи сдернул с себя джемпер и молча прикрыл его озябшие плечи. Они уснули под утро, обнявшись, делясь друг с другом теплом. Скоро они вернутся в Сейретей, к условностям и правилам, к отчуждению на людях, ко взглядам и прикосновениям украдкой. Но им теперь останется этот ветреный и дождливый город, затерянный где-то в Мире живых,- то место, где и они тоже смогут почувствовать себя по-настоящему живыми...