Пока он спал

– ...ты все спишь и спишь, а Вениамин Игнатьевич говорит, ты давно должен очнуться. Даже он не понимает, что не так, ты ведь... у тебя уже и швы зажили... Дэнька, просыпайся, пожалуйста. А то нам очень за тебя страшно. Впервые он открывает глаза, когда человеческое дыхание из прерывистого со всхлипами становится тихим и размеренным. В помещении медотсека щадящее освещение. Пахнет спиртом, корвалолом, земляничным шампунем, свежими яблоками, дезинфицирующим средством... Тяжесть на груди – теплое одеяло. Не больничное. Его. Из его каюты. В светло-синем пододеяльнике, на уголке – пятно от сгущенки. Заметно, если скосить глаза. Когда-то давно. "Двадцать три дня назад". Нет – просто давно. Он осмелился взять сладость в каюту. Две банки и полную кружку чая. И всю ночь смотрел фильмы. Потому что было можно. Тяжесть на левом предплечье – человеческая голова. Полина. Полина спит, обхватив его руку, и от ее волос пахнет тем самым ягодным шампунем. Неудобная, нелогичная поза для сна. Зачем? Полина шевелится, вздыхает – и он закрывает глаза. Еще не сейчас. * – Ну-ка, что у нас тут... Отлично, швы совсем чистые. Ну, ты прямо боец, Дэн! Давление у нас в норме, сердце – как часы. В сознание только приходить никак не хочешь. Ай-ай-ай... Ну, ладно. Один укольчик – глюкоза тебе все-таки нужна, да? Потерпи. Сквозь закрытые веки – красноватый свет. Значит, освещение в медотсеке полное. Как и всегда, когда Вениамин Игнатьевич проводит осмотр. Чтобы работать со шприцами и склянками, нужен свет. – Вот так, еще немножко... Ох, Дэн, что же ты у нас такой упрямый. Ну, вот. Вот и все. Глюкоза – хорошо. "Уровень питательных веществ ниже нормы. Рекомендуется..." Глюкозы вполне достаточно. * – ...антиграв теперь такой, что пляши в воздухе как хочешь! Очухаешься – покажу. Это с ума сойти можно, там хоть тройное сальто выводи, даже волосы дыбом не встанут! А у нас на учебных машинах знаешь как было? О, там только в атмосферу выйдешь – все, перегрузка – атас, аж кишки к позвоночнику прилипают. Приземляешься потом и три дня жрать не можешь! На третьем курсе только допустили до современных красавиц, так у нас полкурса после первого вылета рыдали от счастья – просто небо и земля!.. Тед говорит. Тед говорит много, громко и так, словно ему отвечают. Приходится контролировать мимику, но мимическая мускулатура то и дело содрогается в микроспазмах. Человеческому зрению их не уловить, вероятность низка, но все же Тед иногда замолкает на полуслове и – это угадывается по движению воздуха – наклоняется ниже. Потом вздыхает, чертыхается, иногда – ударяет кулаком по прикроватному столику. И продолжает как ни в чем не бывало: – А как-то раз мы с приятелем решили над инструктором прикольнуться... * Иногда он слышит шаги. Дверь медотсека открывается и раздается медленная, тяжелая поступь поношенной армейской обуви. Уверенное дыхание. Бывает – покашливание. Бывает – неразборчивые слова. Тогда он замирает. Обычно капитан стоит над ним минуту или две. Иногда – садится на стул. Иногда – зачем-то кладет руку ему на голову. Никогда не держит дольше тринадцати секунд. ...сегодня шаги другие. Сегодня они входят вдвоем – капитан и доктор, шуршание халата и шарканье домашних тапочек смешиваются с отточенным шагом и резким, сбитым дыханием. Они продолжают спор. – ...нам ждать?! А если он вообще не очнется? – Стасик, сто раз говорил и повторяю: очнется. Поимей ты немного терпения! – Немного терпения?! Венька, у меня команда разваливается на глазах! Тед нас вчера чуть в астероид не впечатал! Полли бледная ходит, как тень! Пока не рявкнешь – к еде не притронется! Навигатора вообще нет – валяется куском мяса! – Стас! – Голос доктора совсем рядом, слышится хруст упаковки, шлепки надеваемых перчаток. Звон инструментов. – А ну поди вон отсюда! Снаружи подожди. Закончу – и тебе корвалола накапаю. Нечего мне пациента нервировать. – Твой пациент ни черта не слышит и даже пальцем двинуть не способен... – Все рефлексы у него в норме. – Лучше б мозги у него были в норме! Что там с его процессором, окислился он, что ли?! Доктор молчит, и скоро за капитаном захлопывается дверь. ...почему-то стыдно. * Запах мазута, железа, машинного масла, человеческого пота и ржавчины. Шмыганье носом, сиплые вздохи, глухой звон, монотонная речь – ни слова не понять. Михалыч хлопает по плечу, единственный – не церемонясь и не боясь поранить, но потом смущается: испачкал бинты. Михалыч дежурит тихо, дремлет или сопит, иногда – перебирает гайки и винты, которые рассованы по карманам куртки. Как-то он говорит: – Н пржвй т тк, млчк. Н чт чт кбрг? Глпсть. Т эт... ппрвлйсь, Дн. Дэн. Они все почему-то зовут его по имени. * В этот раз все иначе. Капитан заходит решительно, не закрывает дверь, а хлопает ею так, что она остается болтаться, постукивая о косяк. Переводит освещение в стандартный для медотсека режим. "Обнаружена угроза", – рапортует система. Угроза чуется и так. Кажется, что он стоит перед капитаном навытяжку, как в первый день после стычки в магазине, а не лежит неподвижно, укрытый одеялом по грудь, с выпростанной левой рукой: доктор снова поставил капельницу, и система следит за тем, как поступает в кровь глюкоза. Но капитан, кажется, видит в нем не лежачего, не "пациента", а того самого Воронцова, который умудрился накосячить так скоро. – Значит, так. – И тон у капитана тот же самый. – Надоели мне твои выкрутасы хлеще вареной редьки! Мозги дурить Веньке будешь, он у нас сильно сердобольный, а со мной свои эти фокусы бросай! Я, думаешь, раненых не видел?! Не видел, как человек выглядеть должен, чтоб встать не мог? Здоров ты давно, здоровее нас всех, вот и хватит... Хватит, Денис! А ну посмотри на меня, не то два месяца еще у меня полы драить будешь! Он открывает глаза и спокойно, не морщась от яркого света смотрит на капитана. – Система готова к работе. Он не любит мыть полы.