Loser

I’m a loser baby, so why don’t you kill me? Beck ©

Сначала на него падает стол. Да-да, самый настоящий, всамделишный, красного дерева, с овальной отполированной до зеркального блеска столешницей и витыми ножками. Вся эта красота взрывается фонтаном мелких щепок в считанных сантиметрах от лица музыканта. Чудо, что только одна из них скользнула по скуле, легко царапнув бархатистую кожу, и упала в складку мягкого длинного серого шарфа. Казуки дрожащими пальцами вытаскивает её и испуганно отбрасывает в сторону, как уродливое насекомое. Потом минуты три не может прийти в себя, стоит истуканом, ловит воздух ртом, и беспомощно разглядывает изуродованные останки некогда прекрасного предмета мебели. «Как в американском мультфильме», - ошарашено чешет пушистый затылок, и заторможено переводит взгляд с одного окна на другое в доме, из которого только что вышел. «Хорошо, что не кувалда. Вот кувалда с неба это классика». Хмыкает, задумчиво теребит колечко пирсинга в губе. Отходит подальше от подъезда, и понимает, что ничего не понимает. Так и бредёт сонный и запутавшийся по улице, перебирая в уме все возможные варианты решения ребуса под названием «Стол мне на голову». Никто ремонта в их доме не делает вроде бы, рабочих он не видел, грузчиков тоже, все окна точно были закрыты. Какая-то тупая шутка в стиле Джина, но нет, барабанщик, хоть и приколист, не зашёл бы настолько далеко. Так ведь и убить можно чего доброго. И откуда эта жуткая громадина рухнула? Нет ответа. И тут, словно громом поражённый, гитарист замирает посреди тротуара, вытаращив глаза, с глупейшим видом, действительно мультяшка мультяшкой. Часы уже перевалили за 9, город постепенно оживает, наполняется рокотом спешащих по делам людей. Прохожие толкают его, возмущаются в спину. Никто не узнаёт в идиоте, перегородившем всем дорогу, лучезарного паренька из ящика, лидера группы SCREW. Конечно, видок у него ещё тот. Смутная догадка, проскользнувшая в сознании ловким чёрным котом, так ошарашила этого вечного оптимиста, что он стал сам на себя не похож: побледнел, скис, ссутулился. - Да быть не может! Аой-сан! Это всё Аой-сан, - пробормотал Казу себе под нос. - Как я мог забыть! Ну, собственно, удивительно было совсем другое. Как он сумел хоть что-то вспомнить, несмотря на количество спиртного, которое влил в себя. Вот это действительно можно считать чудом. Вчера они засиделись в баре. Даже для двух заядлых выпивох это был какой-то алкогольный рекорд. Казуки, конечно, в очередной раз обогнал в этом деле знаменитого гитариста The GazzettE. Если честно, с семпаем он вообще плохо себя контролировал, пил слишком быстро, болтал слишком много, забывал о закуске. Это при том, что обычно этого нахалёнка за уши от еды не оттащишь. Но с Аоем дело другое. Как, скажите на милость, не глотать кружку за кружкой, бокал за бокалом, когда перед тобой в полумраке маячит, словно чеширский кот в ветвях, это снисходительно ухмыляющееся лицо, в обрамлении чёрных мерцающих волос. Аой в жизни был подозрительно, непристойно прекрасным, как какой-нибудь клятый тысячелетний вампир, намного соблазнительнее, чем на сцене. Без успокаивающего с таким рядом не усидишь. По крайней мере у Казуки не получалось. Поэтому встречи с коллегой неизбежно заканчивались для лидера SCREW полнейшим моральным падением. Начиналось-то всё в принципе неплохо. Как обычно - с небольшого унижения: - Алло-алло! Аой-сан, доброго дня вам! - Кто это? - Аой-сан, приветствую! Это Сатоо-кун! - Пока! - Аой-сан! Подожди! - Хммм, определённо, вы ошиблись номером. - Аой-сан, что ты делаешь вечером? - Спасибо, до свидания, я ничего не покупаю по телефону. - Ну семпааааай, ну, пожааалуйста! - Я вешаю трубку! - Жестооо-кий! - Юноша, баловаться по телефону нехорошо! Вашим родителям должно быть стыдно. - Аой-сан, пойдём выпить? - В 9, чудовище. Опоздаешь на минуту, уйду без тебя. Конечно, он не опаздывал. Прибегал, как миленький, ещё и на полчаса-сорок минут раньше. Правда, дверь подъезда открывалась только в назначенный срок, выпуская черную гибкую фигуру старшего гитариста. А потом они шли куда-нибудь вместе. Аой любил сначала побродить по узеньким улочкам старых районов. Ломанные, путанные, тихие линии «только для своих», там, где не встретишь туристов, и всё живёт собственной жизнью. Какое дело, например, 90-летнему старичку в уличной лавке, торгующему никуманами, такими же, как и его дед торговал, до каких-то там рокеров. Он знать их не знает – эти мальчики все на одно лицо. А пирожки-то вкуснющие. Казуки чудом запихивает в рот, кажется, по два сразу, не переставая трещать без умолку и отчаянно жестикулировать. Раза в два быстрее своей обычной скорости, а значит почти на пределе человеческих возможностей. Кто бы знал, что он такой от смущения. Смущающийся Казу – нонсенс! А Широяма привычно шёл сзади, расслабленно, неспешно, пружинистым мягким шагом пантеры, руки в карманы, ментоловая сигарета в зубах и вечная ухмылка. Кто бы знал, что Казу стал курить ментоловые из-за него? Эта гадость стала уже такой родной… Чувствовать его дым на языке… Даже в самый холодный день во время общих уютных прогулок, выдыхая маленькие облачка пара в озябшие ладони, младший гитарист чувствовал дурманящие запах и теплоту летней ночи, исходящие от этого человека. Смеялся, обгонял семпая, чтоб мельком заглянуть в его глаза с привкусом бескрайнего угольно-чёрного неба, такого пугающего, такого доброго, как дома, в горах. И всё. Обречённость, полнейший крах, гибель Помпеи, карточный домик приятельской беседы рушится, карты разлетаются в разные стороны, и повсюду мелькают только тупые сердечки, единственная доступная ему масть. Бедолага замолкал на полуслове, судорожно сглатывал и думал: «Выпить, выпить, выпить, поскорее». Вот и вчера позорно надрался, как младшеклассник, которому достаточно пробку от саке понюхать, чтоб отрубиться. - Так… Интересная вещь, Казуки-кун. Иногда я думаю, что ты всего лишь избалованный ребёнок. А иногда, что настоящая скотина! – невозмутимо произнёс Аой, одной рукой показывая шокированному бармену повторить пиво, а другой решительно отталкивая губы кохая, оказавшиеся в опасной близости с его собственными пухлыми лукаво улыбающимися губами. Вместо ответа пьяный вдрабадан Казуки комично упирался в прямую твердую ладонь Аоя лбом, махал руками, лихорадочно загребая воздух, в тщетных попытках дотянуться до смеющегося мужчины. Потом в затуманенную выпивкой голову наглеца пришла внезапная идея, и будто лампочки зажглись в хитрых лисьих глазах цвета шоколада с корицей. Тогда он резко потянул на себя широкую кисть, которая только что была преградой, прижал к сердцу, а потом начал покрывать сотнями быстрых жадных поцелуев. У Аоя, успевшего уже прикурить, изо рта выпала сигарета. Бармен охнул и что-то разбил на заднем фоне. Казуки смутно помнил все эти ненужные подробности, ему было совершенно не до того – горячая грубоватая кожа становилось влажной под его прикосновениями, разве можно думать о чём-то ещё? - Я люблю тебя, Аой-сан, - нетерпеливый, дерзкий, громкий стон, не отнимая губ. Кажется, девочки за столиком в глубине зала захихикали, и раздалось несколько щелчков. Фотографируют? Обалдевший, сияющий, весёлый Казу поднимает глаза и встречается с другими, колючими, злыми, чернее чёрного. Эмоции в эту минуту так легко читались на лице семпая, что лидер SCREW восторженно замер. Каждый кадр этого мгновения можно было вставить в рамочку с соответствующим названием. «Изумление», «Недоверие», «Презрение», «Обида». А потом снова привычная маска отстранённости, которая в последнее время так бесила Казу. Нет, он и такого Аоя обожал. Когда-то давно, когда они с ребятами только начинали, холодный, мрачный, такой далёкий гениальный гитарист уже знаменитой группы стал его идеалом. От редкой насмешливой, дьявольски притягательной улыбки с экрана, от горьких ироничных шуток по радио сердце Казуки ёкало, как у испуганного воробья. Но именно сейчас, когда они наедине (затуманенный алкоголем мозг уже просто не различал посетителей и персонал), кохаю хотелось читать другие чувства на лице Аоя. Раздразнить его, расколоть броню, сделать уязвимым, раздеть! Именно раздеть - лицо старшего. А своё ледяное великолепие пусть оставит для сцены и для пищащих фанаток. Резкий удар в живот заставляет Казу выпустить руку, которую он уже начал неосознанно исследовать бесстыдным языком: облизывал кольца, проникая между пальцами, ощупывая бугорки, фаланги, обхватывая губами указательный, и… Парень согнулся пополам, он просто стёк с высокого барного стула и присел на корточки, болезненно заскулив. - За чтоооо, семпай! - Ммм, как шумно. Я думал у вас достаточно традиционное место, - повернувшись спиной, обращаясь исключительно к бармену. - А я люблю Аой-сана! - Еда у вас тут хорошая, да. Но фэйс-контроль бы не помешал. - Люблю, люблю, люблю! - Нужно заботиться о своих посетителях, знаете ли. Кому понравится, когда ты ешь вкусный набэ, а тебя тревожат странные личности. Или у вас место для странных личностей? Тогда простите, простите, я не знал. Определённо, самые странные там были эти двое. Аой ворчал, крутил перед собой высокий бокал так, что пена кружевом ложилась на тонкое стекло. Казуки не заметил, как на коленях подполз к нему, схватился за стул, подтянулся, навалился сзади, и счастливо жарко зашептал в шею: - Люблю-люблю-люблю! Брюнет отмахнулся, будто от надоевшей мухи, бросил на деревянную стойку несколько купюр. - Зверушка заплатит по счёту. А я оставляю чаевые. Бармен вежливо кланяется, не выпуская из рук швабры, которой собирал тонкие осколки плодов своего изумления. Эта рок-парочка должна оставить приличные чаевые. - Аой-сан, не уходи! – на шатающихся ногах, глупый, лохматый и неуклюжий, как новорождённый жеребёнок, пьянчужка догнал его на улице. Мужчина задумчиво курил у входа в заведение, из которого только что сбежал в такой спешке. Неужели ждал? От смутной догадки Казуки весь вспыхнул радостью, точно новогодняя ёлка. Аоя даже перекосило от отвращения. - Отлично, Казуки! Молодец, Казуки! Гамбаре! - Что не так? Прости, прости, прости, - хватается пальцами за куртку Аоя, тот встряхивает плечом, но скинуть цепкую руку не удаётся. Вот прилип. - Я говорю, поздравляю! Кому ещё в Токио ты не признавался в любви сегодня? Поспеши, Золушка, часики тикают! Может, успеешь осчастливить ещё десяток-другой. - Это не то… - Вперёд, Казуки-кун, я болею за тебя! – затягивается, смотрит с прищуром, резко бросает окурок в сторону. Странно, ведь обычно он такой аккуратный. - Прости, Аой-сан, я не понимаю, что ты говоришь. - Я говорю, не забудь ещё раз написать в своём блоге, что ты не гей. А то, кажется, после того интервью это прозвучало неубедительно. Сомнительное заявление. Зато после сегодняшних фотографий, на которых ты ешь мою руку, все точно поверят! Точно-точно. Казуки смотрит жадно, нечасто увидишь столько вкусного от любимого семпая. Аой раздражается с каждым словом всё больше, кажется, у него даже не осталось сил шутить. Он бесится, а Казу ловит его ярость и желчь, как ласку, чувствует себя особенным, чувствует себя ближе. Он уже ровным счётом ничего не понимает, потому зажмуривается от страха и от возбуждения, и порывисто прижимается к таким желанным губам старшего гитариста. Поцелуй получается жалким, смазанным, вернее, почти не получается вовсе. Широяма отшатывается к стене, смотрит долгим, полным ненависти взглядом, в котором вдруг вспыхивают диковинные красные искры. Казуки позже готов был поклясться, что видел алое. Хотя вполне возможно, это было лишь отражение сердечек в его собственных глазах. - Оя-оя, Казуки-кун. Я тебе не Бё и не твой задохлик-гитарист из Осаки. Как там его, Манабу? Надо бы бежать. Мужчина излучает ярость, под покровом насмешки пульсирующий, нарастающий ритм, опасность-опасность, Сатоо-кун! Но в ответ глупый кохай расцветает. Да есть ли границы, есть ли стыд у этого оборзевшего мальчишки? Он улыбается так хорошо, так ярко, что даже белые токийские фонари кажутся далёкими крошками-светлячками в сравнении с этой огненной вспышкой. Его дорогой старик, что, ревнует? Дааа лааадно!!! Так мило! - Знаешь, Казуки-кун, у тебя есть только одна проблема. И она в том, что у тебя нет проблем. До этого дня не было, – красные искорки закружились в чёрной радужке беспокойным жгучим водоворотом. Младший изо всех сил старался удержаться на ногах и не упасть от внезапного приступа дурноты. Улица сворачивается клубком, растягивается змеёй, Казуки не отключается только пока его разум удерживает низкий рычащий голос: - А теперь, беспечный идиот, ты поймёшь цену словам и поступкам. Нельзя быть таким счастливым для всех, Казуки. Тебе всё слишком легко даётся. Нить сознания рвётся. Карточный домик падает. Червы темнеют, морщатся, с шипением отращивают хвостики, облепляют лицо и тело. Пиковая чернота пожирает гитариста. И вот он стоит столбом на оживлённой улице, мысли медленные и тупые. Нет-нет, быть не может… Он сразу и не понял. Не обратил внимание, что порезался во время бритья раз пять, не придал важности тому, что не нашёл ключи от мотоцикла, хотя всегда клал их в одно место, и вчера перед встречей положил. Ну мало ли. Нажрался, похмелье, с кем ни бывает. Насвистывая в душе поскользнулся и, с трудом балансируя на одной ноге, оборвал занавеску. Это же нормально. Наверно. Разбил любимую чёрную чашку. Зато кипяток не успел налить. Всё хорошо, так ведь? В общем, фигня фигнёй. И если бы не стол, он не стал бы нанизывать эти детали друг на друга, выстраивая сомнительную цепочку. - Он что? Меня проклял? Да нет, так не бывает, - Казуки тряхнул головой, поёжился от неприятного ощущения, когда хочешь что-то вспомнить и уже вроде бы поймал важное нечто за вёрткий хвост, но оно ускользнуло, оставив тебя ни с чем. Мучительно. Парнишка нащупал в кармане куртки телефон. Его не забыл, и это радует. Нажал быстрый набор, последний номер. Аой не отвечает. Разочарованно вздохнул, огляделся и сообразил, что торчит на одном месте так долго, что ещё немного, и опоздает на репетицию. И вот это было страшно. Если за гневом прекрасного семпая он мог наблюдать вечно, то гнев Бё – вещь во всех отношениях неприятная. Весь мозг же пропилит взбесившаяся дива, надо торопиться. Он только дёрнулся вперёд и тут же толнул какую-то бабку в бесформенном многослойном одеянии песочного цвета, таком диковинном, будто она пришла в этот мир из Средиземья или её собственноручно одевал Йоджи Ямамото. Старушка едва удержалась на ногах, повернулась со злобой и погрозила ему кулаком: - Тюрем на вас нет, якудза! Где уважение к старшим? - и хотя Казу совершенно не походил на бандита – обычный парнишка с каштановыми волосами в джинсах и короткой курточке, в длинном сером шарфе, студент, и никак не криминальный элемент, но проходившие мимо равнодушные люди начали заинтересовываться намечавшейся стычкой. Этого ещё не хватало. У Казуки перед глазами всплыл предполагаемый заголовок для бульварных журнальчиков «Лидер группы SCREW избил почтенную женщину прямо на улице», «SCREW: лидер «свинтил» с катушек». Пока он размышлял, обиженная бабка поджала губу и скрестила руки на груди. Кого-то эти движения ему напоминают. Гитарист хмыкнул и шаловливо подмигнул старушенции: - Милая девушка, зачем же вы так откровенно флиртуете! Нельзя смущать неопытных парней своей буйной красотой настолько напористо! Это слишком! Слишком секси, - закатил глаза, одну руку прижал к груди, а другую ко лбу и протяжно ахнул. - Охальник! – буркнула женщина, пряча улыбку и, развернувшись на каблуках, чинно засеменила своей дорогой. Прохожие разочарованно последовали её примеру. - Вы мне сердце разбили, крошка, оставьте телефончик, - театрально махнул вслед бабульке Казу, и сам побежал, что есть мочи. Бё такими трюками не разведёшь, остаётся надеяться только, что пытки пройдут в щадящем режиме, ведь скоро презентация нового альбома, его личико должно быть в порядке для всех этих фотосессий. Добраться вовремя Казуки было не суждено. Цветочные горшки, злые собаки, зазевавшиеся офисные клерки на велосипедах, уличные торговцы с адски горячей едой, маляры в люльках и их краска – все будто с цепи сорвались. Причём сорвались в одном направлении, к одной цели. Центром мишени по непонятной причине стал несчастный музыкант, к которому будто кто-то прицепил на спину табличку «Пни меня во вселенском масштабе». Он задержался на полтора часа. Целых полтора часа - для группы. И всего полтора часа для Казу, которому пришлось буквально с боем к ним прорываться. Знали бы, обалдели, и ни у кого бы не повернулся язык сказать то, что страдалец услышал с порога: - Ну ты и говнюк! Манабу сосредоточенно, нацепив очки, тренировал скилл «я буду сам себе красить ногти». Джин жевал какую-то кислотную дрянь из цветного пакетика, сидя на подоконнике. А Бё царственно возлежал на диванчике в леопардовом пиджаке с золотым отливом и алых узких бархатных брючках, и медитативно зевал в потолок. В общем все были заняты делом в ожидании лидера. - Ну ты и говнюк! Но через секунду, когда согруппники подняли глаза на запыхавшегося Казуки, все накопленные за время ожидания упрёки и подколки как-то позабылись. Манабу пролил фиолетовый лак себе на джинсы. Братишка Джин упал с подоконника. Бё резко распахнул и захлопнул рот, и взвыл от боли, потому что прикусил себе язык. Вместо вечно-светящегося живчика в дверях, хватаясь за косяк, стоял какой-то мокрый, уляпанный краской, всклокоченный монстр, в волосах у которого запутался листочек герани, какие-то крошки и даже комья земли, одежда была покрыта многочисленными пятнами и подтёками непонятного происхождения, от него плохо пахло, он будто пробежал олимпийский марафон, а не на работу пришёл. - По тебе что, каток проехался? – вскинув брови, выдавил наконец Бё. - Да если бы! – отмахнулся Казуки, с трудом вползая в комнату. - Эй, чувак, да что с тобой? – обеспокоенно поинтересовался Джин-тян, подбегая ближе. - Любовь, - широко улыбнулся гитарист, и все облегчённо выдохнули. У этого дурака просто задница настроена на поиск приключений на себя, бедную, всё как обычно. И когда довольное собой неадекватное чучело, сбросив джинсовую курточку в бензиновых разводах и рваный в нескольких местах шарф, попыталось усесться рядом с Бё и поделиться с друзьями подробностями, ему категорично возразило решительное трио: - Не хотим знать! Вокалист пришёл в себя и включил «злого полицейского». Джину было лень включать доброго, он забавлялся тем, как лидера отчитывают по полной программе. А Манабу было глубоко по барабану, насколько сильно достанется Казуки, он со всей серьёзностью занялся своей гитарой и больше ничего вокруг не видел и не слышал. - Короче говоря, марш на своё место, нам ещё свежий материал прогнать надо, - закончил свою воспитательную тираду Бё. - Эй, куда! Иди руки помой, свинтус! Заляпаешь нам тут аппаратуру. Блииин, диван уже изгадил. - Хорошо, мамочка! И лицо тоже умою! - Рожу можешь такой оставить! Вдохновляюще смотрится, креативно, - утирал слёзы от хохота весёлый барабанщик. В туалете гитарист умудрился упасть ещё раз, хотя там было тесно и падать человеку его комплекции, казалось бы, было некуда, но он рухнул с оглушительным грохотом и вернулся в репетиционную чуть более чистым, но с быстро разрастающимся синяком на плече. Вокалист осуждающе покачал головой. Тогда они ещё думали, что Казуки просто очень сильно перебрал накануне, развлекаясь с какой-то цыпочкой. Но когда он взялся за гитару, у всех просто глаза на лоб полезли. Потому что она… загорелась. Электрогитара вспыхнула, как спичка, он едва успел отбросить полыхнувший в руках инструмент. Струны жалобно взвизгнули и полопались, одна за другой, а из усилителя повалил чёрный вонючий дым. Ребята оторопели, только лидер не растерялся, среагировал в момент, сбив пламя своей многострадальной джинсовкой, отчего оно только стало больше. Пятна бензина на ткани оказались весьма некстати в этой ситуации, разрастающийся огонь угрожающе затрещал. Тогда мрачный Манабу очнулся, подскочил и полил этот жуткий искрящийся костёр минералкой Бё. - Милая моя, эх, - тяжело вздохнул Казуки, упав на колени рядом с оплавленным, погибшим музыкальным другом. Несчастная гитара за минуту превратилась в кусок покорёженного дерева, жуткий уродливый обгоревший обрубок. – Бу, дашь мне свою запаску, у тебя же тут была запасная… - Ещё чего, - ожил ошарашенный Манабу с пустой бутылкой в руке, и жадно оскалился. - А если и моя рванёт? Иди ты, Казуки! Тебе что, твой Аой ещё подарит десяток, а мне что делать… - Ах, если бы мой… Джин-тян насупился, с размаху ткнул ему пальцем в нос и быстро затараторил: - Да-да, вечно пропадаешь со своим драгоценным семпаем! Я тебя сколько звал! С нами сто лет не зависаешь уже, предатель-кун! Это плохо для командного духа! Это плохо для тебя! Это вообще очень плохо! Бё покачал головой, нащупал в кармане пиджака пачку, достал сигарету и, обречённо изучая взглядом пожарище, закурил. - Кстати, - выдохнул он вместе с дымом, - Казу, у тебя ведь дома действительно есть та гитара… На сегодня всё, чувствую. А завтра на ней порепаешь. - Нет! – Казуки впервые после падения стола всерьёз испугался. - Я сейчас не могу трогать гитару Аой-сана, а вдруг с моей прелестью что случиться… – потеря основного инструмента его так не встревожила, как эта попытка «покушения» на гитару семпая. - Я. Сказал. Ты. Будешь. Играть. На ней! И точка, - отчеканил суровый блондин, и всё в его облике – от золотистой макушки до переливов на леопардовом пиджаке резко начало источать опасность. - И не подумай удрать или изобразить болезнь. Я за тобой завтра заеду. Всё! – и он хлопнул в ладоши, показывая, что возражений не принимает, и разговор окончен, а затем с яростью вдавил окурок в пепельницу. Казуки всё же попытался выкрутиться. На обратном пути он раз сто набрал Аоя, выучил наизусть все оттенки и интонации доброжелательной девушки, голос которой на другом конце линии неуклонно сообщал, что «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». «Она наверняка милашка, не то, что ты, старикан», думал гитарист, и сердце упрямо ныло от нежности к этому «ничуть не милому существу». Следующей попыткой стал поход в музыкальный магазин, где Казу хотел приобрести другую гитару на замену. Зря, очень зря. Теперь в сети этих магазинов лидера SCREW обслуживать не будут никогда, он персона нон-грата. Потому что, как только он закрыл за собой дверь в помещение, по нему будто лавина прокатилась. Стеклянная витрина задрожала, заколыхалась и осыпалась дождём из мелких, к счастью, безопасных осколков, но массивная вертящаяся подставка с нотами и аккордами накренилась вслед за этим обрушением и упала, зацепив каким-то чудом синтезатор, стоящий на демо-подиуме, и тут инструменты посыпались друг за другом, как домино. А офигевший от масштаба бедствия Казуки так и застыл на пороге с придурковатым видом, разведя руки, как неуклюжий школьник на уроке физкультуры, который обречённо думает о тщетности любых попыток поймать летящий в его голову мяч. - Мои и-и-извинения… Короче, пришлось смириться. Утром он наглухо застёгнутый на все пуговицы светло-серого кардигана, укутавшийся в очередной шарф, на этот раз чёрный, беспорядочно усыпанный белыми пятнами, сидел и дрожал на заднем сидении машины Бё рядом с подаренной ему семпаем гитарой. Ночь была сущим кошмаром. Его атаковали все колюще-режущие, острые и не очень, предметы в квартире от кнопок и скрепок до банальных углов мебели. Даже собственная подушка пыталась его придушить. К гитаре он боялся прикоснуться, вокалист сам загрузил её в авто и следом за инструментом в салон полетел отчаянно сопротивлявшийся Казуки, которого Бё с матюками выволок на улицу за шкирку. Но на удивление всё прошло хорошо. Когда ребята правдами и неправдами, увещеваниями и угрозами заставили его взяться за гриф гитары Аоя, он внезапно, впервые за последние пару суток, испытал какое-то облегчение. На душе стало спокойно и радостно, уверенность в себе вернулась, и он блестяще отыграл весь запланированный материал. Ничего плохого не происходило. Потолок не падал, провода не обвивались вокруг ног зловредными змеями, всё шло просто замечательно. Пока, забывшись на минуту, лидер не подошёл к Манабу, чтобы показать ему один сложный момент в соло, который у того всё никак не выходил правильно. Казуки очнулся только через пару минут уже в горизонтальном положении на полу. Группа в полном составе склонилась над ним в недоумении. Бё неосознанно чесал затылок микрофоном, Манабу укладывал мокрое полотенце у него на лбу, а Джин истошно причитал и охал: «Ах, он умрёт, умрёт, врача-врача!» - Да не умрёт, вон, очухался, - спокойно изрёк Бу. - Что случилось? - с трудом выдавил из себя пострадавший. - А хрен знает! Током тебя ударила твоя прелесть что ли… - невозмутимо жуя жвачку, констатировал второй гитарист. - Ага, замыкание вроде,- улыбаясь, кивнул вмиг успокоившийся Джин. - Гитаааааараааа, - застонал Казуки. - Да всё с ней хорошо. А вот с тобой хрен знает, что творится, - ядовито прошипел вокалист. - И ещё накануне выхода альбома, - подлил масла в огонь флегматичный Манабу. - Жопа! – радостно подытожил барабанщик. Казуки приподнялся на локтях, оглядел репетиционную. Всё вроде бы обошлось. Никаких видимых разрушений, гитара с невинным видом лежала на диванчике, бережно пристроенная туда руками того самого злополучного «задохлика из Осаки». «Какие ещё интересные подробности ты знаешь обо мне и моей группе, Аой-сан? А говоришь, что не интересуешься жизнью других музыкантов», - мечтательно задумался парнишка, жадно облизывая губы. Такой вкусный, жалко так всё по-дурацки вышло тогда. - Я всё исправлю, - решительно тряхнул каштановой гривой гитарист. - Ты о чём? – с интересом спросил Джин-тян. Казуки удивился, будто впервые увидел согруппников в комнате. - Ой, да, и это тоже. Ребята, простите меня. Но я обещаю разобраться. Дайте мне неделю. - Тцт, - цыкнул Бё, - Слишком много! Презентация через месяц, кретин! - Оставь его, ситуация серьёзная, не видишь? Иначе он работать не сможет, и нам не даст, – устало махнул рукой Бу. На том и сошлись. После многочисленных споров было достигнуто соглашение – репетиции сократить. Раз в два дня. Но только на этой неделе, пока незадачливый герой-любовник решает свои проблемы. По сути задача была одна – найти семпая. Дальше как-нибудь всё само рассосётся, как легкомысленно думал Казу, выходя с репетиционной базы, с драгоценной чёрной ношей на спине. Гитара будто защищала его от навалившейся горы крупных неудач и мелких неприятностей. Дойдя до дома практически без происшествий, он уже уверовал в её магическую силу и начал считать личным талисманом от невезения. Обнаглев на радостях от такого простого решения всех мировых проблем, Казу вдруг до невозможности захотел сладкого. Этот ходячий позитивчик вообразил, что теперь уже ничего страшного не случится, если он на минутку забежит в ближайший Старбакс за персиковым латте и пончиком, легче будет думаться. Ну что может произойти, ведь его милая тёмная Эбони-тян -защитница при нём. Как же он ошибался! У Казуки Сатоо была одна характерная черта, которая одновременно и раздражала и восхищала его многочисленных друзей-приятелей. Он был упрямым ослом. Ни советы старших, более опытных людей, ни примеры из жизни, ни собственный голос разума не могли повлиять на него, когда он в чём-то был уверен. Поэтому этот упрямый осёл довольно неплохо держался в стрессовых ситуациях. Он просто решал для себя заранее, что все будет хорошо и, пока все вокруг паниковали, дёргались и предавались вселенской скорби, Сатоо-кун почти не испытывал волнения, просто делал свою работу, и в итоге всё действительно налаживалось. Поэтому и сейчас он посмеивался над своими мистическими неудачами, несмотря на многочисленные травмы и потери. Естественно, прежде с ним не случалось столько всего плохого разом, но он все равно не собирался сдаваться. Упрямство не позволяло. Конечно, было больно биться, царапаться, обжигаться, падать. И куда больнее - осознавать, что дорогой тебе человек тебя игнорирует. Но в целом Казу не унывал. Даже, наоборот, с каждой новой раной его уверенность в том, что он небезразличен семпаю, росла. До проклятия он даже больше мучился. Сомнения терзали его постоянно, ведь вокруг известного музыканта столько других, чужих, в конце концов он не единственный кохай, с которым Широяма может выпивать по вечерам. А ещё на одной сцене с ним есть ещё один совершенно потрясающий семпай, к которому Казу ревновал нещадно. Уруха красивее его, талантливее как гитарист в тысячу раз. Да, от Уру-сана дух захватывает, что уж там говорить, куда ему, бездарю, тягаться с таким. И когда печаль становилась невыносимой, Казуки делал единственно возможное: собирал доказательства своей исключительности, как коллекционер собирает бабочек. Ныл, выпрашивал, унижался. Клянчил встречи, подарки, советы, насильно вытягивал на ночные разговоры. В общем, был совершенно невыносим. Но всё с тайной жаждой: «Смотри только на меня, пусть меня будет слишком много вокруг тебя. Даже если ты начнёшь задыхаться, может, ты привыкнешь ко мне, как к этому твоему ментоловому дыму! Пусть это жалко, но, вдруг! Аой-сан, возможно, ты сам однажды поверишь, что я особенный, ведь ты подарил мне гитару, подарил кольцо, подарил ещё один вечер своей жизни. А у тебя ведь так мало свободного времени, так может быть, чёрт возьми, я что-то для тебя значу! Ещё, ещё, я буду умолять тебя! Подарок - очередная бабочка пришпилена булавкой и спрятана под стекло. Поход вдвоем в музыкальный магазин - ещё одна. Двусмысленный взгляд, интимный разговор – больше, мне нужно больше! Проведенный вместе Новый год - самый драгоценный экспонат коллекции! Я повешу его в центре, буду любоваться, когда мне станет одиноко, разглядывать детали, прожилки, воскрешать в памяти мгновения. Стена моего сердца заполняется многочисленными рамочками с яркими насекомыми, но это ничего не меняет. Каждая из бабочек стоила мне невероятных усилий, уговоров, я пускался во все тяжкие ради этих доказательств, я шёл на эмоциональный шантаж, на преступление против себя самого. Какая гордость, я мужик, я понимал, что выгляжу глупо, и что в сумме мои действия ничего не дают, кроме новых сомнений. Ведь мой дорогой семпай такой мягкий, такой добрый. Поедешь ли ты с Урухой в дом его родителей, если он попросит? Будешь ли стоять с ним в храме в Новый год, плечом к плечу, загадывая желание? Все эти бабочки такие яркие, такие особенные для меня. Но они мертвы. Имеют ли они значение для тебя? Ну хоть какое-нибудь? Пожалуйста!» Но проклятие все изменило. Казуки чувствовал долгожданное необъяснимое умиротворение. Его будто пуховой периной укутало ощущение безмятежного покоя. И паренёк был готов насвистывать от удовольствия, уворачиваясь от падающих предметов, от острых лезвий, перепрыгивая через внезапные препятствия в виде открытых люков и бросавшихся под ноги из ниоткуда котов. Всё будет хорошо, вот теперь точно будет. Тем более гитара на его стороне. Старший на его стороне. Так что можно позволить себе крохотный утешительный приз в ожидании главного, немного сладкого в награду усталому лузеру. Передышка. В Старбаксе все прошло идеально. Он не поскользнулся на взбитых сливках на клетчатом монохромном полу, не перевернул поднос летевшей к нему официантки, и даже ничего не сломал ни себе ни другим, просто взял в одну руку высокий стаканчик с надписью «Казуки Великолепный» и смайликом, а во вторую бумажный пакетик с розовым пончиком. Очаровал нежным искристым взглядом девушку за кассой, аккуратно прошёл мимо стойки, бросил милое «Пока-пока», вышел… И тут началась гроза. Гром грянул сразу, как он оказался снаружи, словно поджидал его как команды «мотор». Ливануло так резко, что Казу едва успел прижать к своей груди желанный сладкий «приз» и быстро нырнул в соседний супермаркет, прячась от дождя. Но ждать на месте этот непоседливый ребёнок не умел, поэтому избрал единственный вариант, который пришёл в бедовую голову. Немного побродил по магазину, отыскал в одном из отделов зонтики, выбрал один из прозрачных автоматических, купил, и снова выбрался на улицу. Бурные потоки воды лились с неба сплошной стеной, но Казуки было легко и спокойно, он потихоньку брёл по направлению к дому, шаловливо поднимал фонтаны брызг, прыгал по лужам – всё равно кеды промокли. Прихлёбывал душистый персиковый латте, и шёл себе вперёд, с бумажным пакетом, зажатым под мышкой. «I'm singing in the rain», - мурлыкал он мысленно, параллельно раздумывая, как бы поскорее достучаться до Аоя. «А собственно, зачем звонить? Можно же просто у подъезда покараулить. Как сталкер, конечно, но это лучше, чем ничего». Прояснились мысли, и небо будто бы начало проясняться, капли стали падать реже и медленнее, тяжёлые «плюм-плюм», словно через паузу. Казуки увидел у обочины жёлтый автомобиль. «Точно! Поеду прямо сейчас!» Он подошёл к такси, открыл заднюю дверцу и кивнул водителю. Дальнейшее произошло в считанные секунды. Казу попытался сложить зонт, тот, сломавшись, стремительно выстрелил ему рукояткой в челюсть. Рука дёрнулась, горячий напиток обдал его с ног до головы липкой струёй кофе и приторной сладости, пакетик взмыл в небо, описал мёртвую петлю, и дугой плюхнулся на шоссе, на то место, где только что стояло такси, но сейчас его там не было, жёлтый призрак просто исчез, не оставив и следа. Машины пролетали мимо на расстоянии вытянутой руки. Казуки стоял мокрый, испачканный, разочарованный, с прокушенной от неожиданности губой, руки бессильно опущены. Тонкие ручейки воды текли по щекам, сливаясь с коричневой ароматной жидкостью, остужая ожоги. Эбони не сработала. Всё бесполезно. Гитарист внезапно испытал острое желание разреветься, как в детстве, когда падал в лужу на глазах у мамы, а она его не жалела, и только говорила, качая головой: - Ай-ай, Казу-кун, ты опять испачкал комбинезончик. Парнишка потянул носом и нахмурился. Самое горькое, самое болезненное – то, что он поверил, что гитара его защитит, что семпай его защитит… Потому что он ему нужен… Наконец-то поверил. И вот… Он сам себе всё надумал. Какое там проклятие, просто он - обычный чёртов неудачник. Лузер. Сквозь разорванные ошмётки коричневой бумаги на дороге была видна изуродованная розовая мякоть с отпечатками шин – глазурь раздавленного, такого желанного десерта. Автомобили со свистом проносились по нежному размазанному хребту того, что секунду назад было ладным аппетитненьким колечком, Казуки машинально шагнул ближе, нога зависла в воздухе над проезжей частью: - Мой пончик! - Твоя голова! – выдохнул в ухо знакомый низкий бархатный голос с запахом мяты и никотина, и сильные руки обхватив его за талию, потянули назад. - Семпаааай, - взвыл Казуки, от неожиданности вздрогнув всем телом. Резко обернулся и накинулся с объятиями на Аоя. Тот мягко отстранил его, заглянул смеющимися глазами в широко распахнутые испуганные глаза Казу - шоколад с корицей: - Я говорю, где твоя голова, бака! Гитарист тяжело вздыхает, ноги подкашиваются от напряжения, в голове будто воздушный шарик лопнул и разлил по телу пустоту. Он почти не осознаёт, как Аой терпеливо поправляет его одежду, складочку за складочкой: «Чучело!». Тыльной стороной ладони вытирает липкую грязь с лица, капельку крови с губ особенно бережно. Выдёргивает из дрожащих пальцев пустой стаканчик, бросает в ближайшую урну, ведёт за собой, как маленького, с улыбкой снимает гитарный ремень с его плеча. Плечо от этой незаметной будничной заботы ноет, как от удара, слишком мимолётно, плечу хочется ещё, даже плечо может обидеться на небрежность, с которой кое-кто раздаёт свои знаки внимания. Больше прикосновений, больше! А семпай не замечает, сажает его на пассажирское сидение своего чёрного ягуара, застёгивает ремень безопасности, так просто, что мучительно хочется застонать, но младший гитарист лишь привычным жестом теребит пирсинг. И вот они летят по трассе, дождь и машины сливаются в серые полосы за окном. Казуки зажмуривается и сидит тихо-тихо, боясь спугнуть видение. Удивительная молчанка такого неуёмного болтуна. Но если сейчас выдать себя, заговорить, успокоиться, можно упустить детали. Он хочет всё до малейшей чёрточки, до тени оттенка - запах кожаного салона и влажных волос мужчины за рулём, этот взбесившийся ливень за стёклами, репетицию Всемирного Потопа, недоуменное «ммм» Аоя, которое не режет слух в тёплой тишине, не создаёт неловкости, а, наоборот, приносит умиротворение и почти домашний уют. - Ну проходи, балда. Казуки топчется в прихожей, снимает гитару, которую зачем-то притащил с собой, фыркая и отряхиваясь, чтобы скрыть смущение, поджимает губы, мордочка, как у кота, выпрыгнувшего из ванной, чтоб избежать головомойки. - Я грязный. - Да ладно? Как самокритично. Грязные вещи снимай, а грязные мыслишки оставь при себе. - Семпай, увы, это невозможно. Одно неизбежно влечёт за собой другое, - наглеющий с каждым словом Казуки стягивает с шеи намокшую удавку шарфа, потом принимается бороться с пуговицами кардигана, но никак не может с ними совладать. Аой цыкает: «Неуклюжий!», отталкивает его руки и сам принимается за работу. - Да-да! Я буду неуклюжим, если так нравится Аой-сану. Некоторые считают, что это моэ. Некоторые считают, что недотёпы миленькие. Я не думал, что ты из их числа. Но теперь я знаю, и я готов! Не обращая внимание на болтовню кохая, мужчина в считанные секунды расстёгивает мокрую накидку, вытряхивает Казуки из неё, и придирчиво начинает осматривать пятна и повреждения: - Зашивать не буду, имей в виду. Но грязь можно замыть и высушить, - Аой деловито шагает в ванную, оставляя гостя мяться на пороге. Вдогонку слышит восторженное: - О, я отдал бы руку, чтобы посмотреть, как ты шьёшь! - Кому нужны твои конечности. Оставь себе! - Какой суровый! - К тому же ты не сможешь играть без руки. - Что верно, то верно. Аой-сан такой умный. Тогда я отдал бы глаз. - Мерзость какая. Одноглазый лидер не понравится фанаткам. - Я стану пиратом, уеду в далёкие моря, грабить корабли и предаваться разврату. Всё от того, что ты слишком сух со мной. - Тебе бы не помешало немного сухости. Не испачкай мне там ничего в гостиной. - А ещё я заведу попугая и назову его Юу, может быть, он будет добр ко мне. И будет со мной разговаривать чаще. И брать трубку, когда я звоню. - Собираешься купить своему попугаю айфон? - О да, я заговорился. И айфон это слишком дорого. Научу его говорить «Я люблю тебя». Определённо это экономичнее. - Какой глупый план. Ты можешь и в Токио купить попугая, уезжать необязательно. - Кому я нужен в Токио с одним глазом? - Да, в этом есть какая-то логика. Совершенно точно, что никому. - А с двумя? - Я плохо слышу, у меня тут вода, видишь ли, льётся, я замываю пятна на одежде какого-то маленького бездельника. Тяжёлый вздох из гостиной. - Аой-сан, это слишком грубо! Настоящие рыцари так не поступают с принцессами, которых только что спасли от гибели! - Кто тут принцесса? Таких плечистых долговязых принцесс не бывает, Казуки-кун! - Ещё один нож в моё сердце, Аой-сан! Почему ты такой резкий, ведь недавно был таким милым. - Тебе показалось. - Ты меня спас! - Я ошибся! - Но ты вытащил меня оттуда и привёз к себе. - Обознался! Я думал, это маленькая милая принцесса. Но теперь осознал всю глубину своей ошибки. - Но таких плечистых принцесс не бывает! - Открою тебе печальную истину. С годами люди начинают хуже видеть, и это, знаешь ли, приносит много боли и разочарований. Например, когда ты приводишь домой Казуки вместо маленькой милой… - Аой-сан! Я… - Вода-вода! Я ничего не слышу! Когда старший гитарист выходит из ванной с закатанными рукавами, он видит странную картину. Его кохай мечется по комнате, хаотично открывая то одну, то другую дверцу, заглядывая в шкафы, бегло осматривая полки. От подобного хамства шутливый настрой мигом покидает Широяму, он упирается руками в бёдра и мрачно, тяжело произносит: - Какого хрена ты творишь, Сатоо-кун? Казуки вскидывает голову, становится похожим на сурриката. Настороженные глазки блестят, лапки поджаты… - Я ищу алтарь! – радостно восклицает этот камикадзе. Из горла брюнета вырывается звук, похожий на рычание разъярённого тигра. - Ну фотографии мои, свечки, пентограммы… - Я знаю, что такое алтарь, кретин! Какого хрена ты о себе возомнил. Кажется, это ты у нас немного сталкер, а не я. С чего мне хранить дома всякий мусор. - Проклятие! Я знаю про проклятие, Аой-сан, я помню ту ночь, - на скулах хозяина дома от бешенства появляются красные пятна, но Казуки неправильно всё понимает. - Тут нечего смущаться! - Пошёл вон! – тоном, не терпящим возражений, тихо сплёвывает Аой. - Семпааай! - Выметайся! Казу складывает ладони в умоляющем жесте и быстро бормочет: - Всё в порядке, боль, значит боль! Можете не снимать проклятия! Если Аой-сан хочет, я не против садо-мазо! Тут мужчина буквально срывается с места, ярость застилает ему глаза, в один прыжок добравшись до нахала, он хватает его за шиворот и грубыми пинками, не сдерживая силы, выпихивает из квартиры, выталкивает Эбони вслед за хозяином. Дверь с треском захлопывается перед самым носом Казуки Сатоо, тот принимается в неё колотить с истошными воплями: - Я знаю, это взаимно! - Вот ещё! - голос из-за стены захлебывается злостью. - Аой-сан, необязательный! Проклял меня, теперь возьми на себя ответственность. - Уходи, псих! Полицию вызову. - Ты не сделаешь этого, семпай! - Соседи точно сделают. Убирайся! - Но… Но… там же дождь… И прокля…. - Нет на тебе никакого проклятия! Ничего с тобой больше не случится. Проваливай к чертям! Казуки ещё некоторое время сидит на каменном полу у двери, вслушиваясь в тихие шорохи в квартире семпая. Ему даже кажется, что он различает повторяющийся через каждые пять минут щелчок зажигалки. Пробует снова поныть, но никакого ответа не дожидается. Потом обречённо встаёт, надевает гитару, и, пошатываясь, идёт к выходу. Что-то очень плохое случилось сегодня, что-то непоправимое. Аой в это время задумчиво курит в кресле у компьютера, прижав к щеке намотанную на левый кулак влажную серую тряпку, которая пахнет мылом, а ещё персиком, кофе и глупым молодым лисёнком. Пепел с его сигареты падает на стол, но он этого не замечает. Сегодня определённо случилось что-то плохое. Репетиции, фотосессии, интервью отнимают силы и время на размышления. Когда ты занят работой, тебе просто некогда переживать из-за пустяков. «Это ведь пустяки, Казуки? Ничего такого, что стоило бы нервов. Работа – это главное. Я хочу быть первым, хочу быть лучшим, вот, что важно. То чувство, когда кто-то превосходит тебя в гитарной игре, эта страсть, восхищение, смешанное с жаждой, тебе ведь это знакомо, парень? Я вижу, как ты смотришь на меня, как дрожишь от желания. Но и мне есть, куда расти. Из-за твоего взгляда, я действительно хочу совершенствоваться. Чтобы дотянуться до того идеала, что ты выстроил в своей глупой восторженной голове. Я не дотягиваю. Надеюсь, успею, пока тебя не постигла горечь разочарования. Этот взгляд, он действительно дорог мне, не хочу его потерять. Если ты перестанешь верить в меня, я останусь ни с чем, ведь сам я вечно недоволен. Убедить тебя, чтоб убедить себя. Больше трудиться. Изнурительно, часами напролёт. Остальное ведь может подождать. Поэтому я не стану отвечать, бака. Не буду думать, чувствовать, вспоминать, прокручивать. Зря я тогда… Блять, я сказал – не буду. Теперь с тобой всё хорошо, это главное. А всё прочее – пройдёт». - Аой, ты не слишком нагружаешь себя, у тебя мешки под глазами каждый размером с Хоккайдо, - немного шутливо, но с тревогой спрашивает Рейта. - А у тебя любопытство размером с Хонсю, отвали! – Аой хмурится. Его оторвали от дел, заставили снять наушники, чтобы выслушивать какое-то беспокойное жужжание? Така входит в студию, опускает изящные руки, как всегда затянутые в стильные перчатки, на плечи старшему из спорящих мужчин, сидящих за пультом. Их звукорежиссёр тактично удаляется, понимая, что назревает личный разговор. - Юу! Дело серьёзное. - Ничего серьёзного. - Что там с твоей вечной занозой в заднице приключилось? - О нет, только не Казуки. Не до того сейчас, ты видишь, я сведением занят, – он пытается натянуть наушники обратно, Руки мягко его останавливает. - Мне звонил Бё! - Да ладно, этот засранец подключил свою мамочку? - Ты бы помягче с ним. - Что, это ты мне говоришь, Руки? Уж от кого не ожидал. - Аой! Он всё-таки тяжело болен! Недоумевающий взгляд, злополучные наушники оказываются на полу. Рейта поспешно кивает: - Ты что, в твиттер не заходил неделю? У кохаев серьезная проблема, да. Твой Казу, - на этих словах Аой кривит пухлые губы, - Свалился то ли с воспалением лёгких, то ли с менингитом, я их всё время путаю. Така на этих словах как-то по-особенному смотрит на Акиру, вздыхает и поджимает губы: - Юу, ребята боятся, что компании придётся выход альбома откладывать. Потому Бё просил… - Блядь, да понял я, - огрызается гитарист, пулей вылетая из студии. Руки качает головой и укоризненно замечает: - Аки-Аки, зачем ты так, у него же просто ангина. - Я ж сказал, путаю, - пожимает плечами басист «The GazettE» и задорно усмехается из-под своей повязки. Меньше чем через полчаса Аой требовательно жмёт кнопку звонка. Голос Казуки из домофона почти не слышно, это скорее тяжёлое дыхание, чем слова. Но, когда он слышит, кто к нему пожаловал, он срывается на хрип и последующий продолжительный кашель: - П… по… По.. дожди, пожалуйста… Брюнет заходит в подъезд, поднимается на лифте, и нервно стучит костяшками пальцев по двери. Ждать приходится довольно долго. Минут через семь она открывается. - Что так дооо… ООО.., - Аой изумлённо вскидывает бровь. В проёме стоит Казуки, с трудом придерживая на бёдрах волочащуюся за ним по ковру простыню. Больше на гитаристе SCREW нет ничего. Кроме румянца… - Я… Убирался… - Что?! – старший гитарист оглядывается по сторонам, лестничная площадка, к счастью, пуста, и он решительно входит, толкая Казу внутрь помещения. Парень путается в простыне, роняет её, торопливо подбирает, делает нерешительный шаг в сторону закатывающего глаза гостя. Тянется к нему, снова путается в белых складках и со стуком падает на колени перед Аоем – прямо напротив его ширинки. Тот делает вид, что не заметил двусмысленности положения растерянного, отощавшего за последние дни, парнишки. «Не жрёт он ничего что ли?», - изумился про себя Юу, старательно отводя взгляд от выступающих косточек и от заострившихся скул. - Что-то незаметно, - мужчина осуждающе поцокал языком, изучая царящий в квартире бардак. Рухнувшие полочки для CD, сами диски башенками на полу, оборванная штора висит на честном слове, трещина наискосок пересекла зеркало, постеры в рамках лежат на диване, всё не на своём месте, будто по дому гитариста прошёлся смерч. - И я бы не ходил тут босиком, - предупредил кохай, увидев, что Аой собирается разуться. - Ты же босиком, - мужчина протягивает руку парню, тот с трудом поднимается и равнодушно пожимает плечами: - Да мне уже не страшно! Обнаженные щиколотки и ступни Казу иссечены мелкими царапинами и порезами. На исхудавшем теле то там, то тут красуются синяки и кровоподтёки. Семпай обходит вокруг, придирчиво осматривая полуобнажённого кохая, как какую-то диковинную скульптуру. Взгляд Широямы тяжелеет с каждой новой найденной деталью, наливается свинцом, он опаляет и без того горячую кожу, Казуки неуютно, он ёжится, сутулится, жалобно смотрит на пришедшего, как кот из Шрека, и тихо бормочет в сторону: - Я просто лузер, вот и всё. - Точно-точно, - соглашается Аой, но не улыбается, - Ещё какой. Но это всё уже перебор. - Ах, семпай так обо мне заботится, - горько усмехается Казуки, подтягивая простыню повыше. - Тебе кажется, ты бредишь, - с нажимом произносит мрачный мужчина, крепко хватая его за локоть и увлекая за собой. - Где тут в твоей помойке спальня, ох ёпт, - ударившись о косяк, Аой зажмуривается, снова распахивает глаза. С трудом находит нужную дверь, открывает ударом ноги и застывает в недоумении. В кровати парня на смятых простынях лежит чёрная гитара, та, что он ему подарил. - О… мой… бог… - Я просто… - Не хочу знать, что ты тут с ней делал. - Да я просто спал. Спал я! – испуганно лепечет Казу, теребя складочки белой ткани на бёдрах. - Я слишком стар для этого дерьма, - театрально заламывает руки Аой. - Просто эээ… как талисман… - Мой кохай изменяет мне с моей гитарой. Какой позор. Аой-сан стал совсем несостоятельным в плане секса. - Нееет! Всё не так! Состо… - Лучше молчи! – брюнет требовательно прижимает палец к губам юноши, будто бы невзнаяай коснувшись серёжек, и тот мгновенно затыкается. Мягко надавив на плечи, старший гитарист усаживает младшего на постель. И снова с болезненной жалостью поджимает губы, увидев маленький шрамик на шее у Сатоо-куна. - Не понимаю. Это должно было прекратиться. – Аой наконец взрывается, разражается ругательствами. Поворачивает лицо парня в одну сторону, потом в другую, и… рычит совсем по-звериному. У Казуки жар, но температура кажется шуткой, эти лёгкие прикосновения просто плавят смуглую кожу. - Что? – надломленно выдыхает он, готовый в любую секунду ткнуться в широкую ладонь Аоя и заурчать. - Я… сказал… прекратить… Почему… - жадно следящий за семпаем Казу вдруг испуганно отклоняется назад. Чёрные глаза явственно заволокло алым, языки кровавого пламени поглотили тёмную радужку, только зрачки остаются прежними – угольными жаркими тоннелем в ночное небо. Аой резко оборачивается, правая рука требовательно, по-собственнически сжимает плечо младшего. Левой он будто обследует пустую комнату, выставив прямо перед собой распахнутую ладонь, окутанную красноватым сиянием. Казу на удивление быстро приходит в себя: - Ты что, правда, колдун? - Нет, Казуки-кун, я Санта Клаус. Заткнись и лови свои рождественские глюки с благодарностью, - но разве Казуки когда-нибудь мог молчать, особенно, когда действительно надо? Он трещит без умолку, с ужасом и восторгом наблюдая за самым прекрасным глюком, который только мог ему привидеться: Великий волшебник-Аой-сан волнуется за него! Мало того он волнуется за него… в его спальне! - Ух ты! Значит, это правда! А я-то думал! Какой я дебил! - Не могу не согласиться! - Значит, проклятие есть! Ты всё-таки наложил на меня чары? - Скорее попросил помощь друга. О, поймал! – из ладони Аоя язычком пламени вспыхивает и вырывается длинная красная цепь. Переливающейся горячей змеёй она метнулась в дальний угол спальни, под полоски портьер, одним касанием превращая их в лоскуты. Цепь возвращается к хозяину пустой, Аой со злостью скрипит зубами, и снова атакует темноту, и на этот раз из-под изуродованных штор раздаётся жалобный писк. - Вылезай, или я тебя на куски порву, Амине! - Хорошо, хорошо, Куро-аники! Широяма презрительно сдвигает брови и снова посылает растущее из ладони призрачное оружие в угол: - Что ты сказала? – цепь свивается кольцами и вытаскивает из угла… кошечку светло-песочного цвета. Казуки часто моргает. Как? Почему она кажется ему знакомой? Будто уже видел когда-то… - Ай-ай, виновата, слушаюсь, Аой-доно! – раболепно мурчит кошка, отчаянно бьющаяся в красных кольцах, сжимающихся всё теснее. - Ваше Императорское Вели… - Я же сказал тебе оставить Казуки в покое, он уже был достаточно наказан, - блестящие карие глаза – шоколад с корицей - с обожанием посмотрели на Аоя. - Ну ты даёшь, извращенец, что за реакция на слово «наказание». - Я… я наверно, мазохист, - без тени смущения восклицает полуголый парень, заглядываясь на своё божество. - Тоже мне новость, - песочная кошечка пользуется удобным моментом, когда Аой растерянно блуждает взглядом по хитрой мордочке искусителя. Пленница выскользает из цепей, которые тут же послушно втягивается в ладонь старшего гитариста. А лукавая пушистая бестия уже неторопливо с достоинством и грацией вылизывает шёрстку у себя на спинке. - А вы флиртуйте, флиртуйте, мальчики. Аой вздрагивает, когда горячая щека Казу прижимается к его руке, всё ещё покоившейся на плече кохая. Слабеющий на глазах молодой человек заискивающе смотрит на него и снова неловко трётся щекой о кожу Широямы. - Юууу… - И не боишься даже. Вот идиотина. - Редкостный, - кивает Амине, оторвавшись на миг от наведения красоты. - Ты почему не остановилась? Я же приказал! – тихое умиротворение, которое поглотило лидера SCREW, успокаивающе подействовало и на Кошачьего Принца. Он больше не хочет крушить и казнить, их Величество желает только остаться наедине с Казу, и Амине чует настроение господина. - Понравился он мне, вкусный. Охальник. - Ба… бууу… ля… - заплетающимся от усталости языком удивлённо бормочет Казу, и трёт глаза кулаком. - Умница, - хохочет кошка, и мгновенно оборачивается в старушку в странных светло-бежевых одеждах в стиле Йоджи Ямамото. Плюх, и вот уже сварливая бабка уютно устраивается на кровати Казу, сложив ноги по-турецки и подперев лицо рукой. Струны Эбони возмущённо откликкаются на это вторжение резким звуком: «Кшшш». - Чаю что ли пойти сделать, - задумчиво протянула кошка. - Или шоколаду? - Он мой, Амине! Он моя – жертва, - Аой наконец опускается на постель рядом с Казуки. Продолжать схватку сейчас не имеет смысла, и парнишка явно нуждается в опоре. Мужчина очень бережно, как-то по-домашнему обнимает его, придерживая за плечи, чтобы не упал плашмя на спину. - Да поняла уже. Но, прости, ани… то есть Аой-доно, я не могу так просто уйти. Его душа приняла мою силу, впитала, он сам пустил неудачи в сердце. Там как крючок застрял, вот и не могу его теперь оставить, бедолажку. Он признал, что ничтожество, и теперь принадлежит… - Мнеее, - взревел Аой, женщина ахает, примирительно поднимает руки, кланяется и исчезает, растворившись в воздухе, сразу понятно, сейчас Величеству не до шуток. - Всегда будет принадлежать мне! - Что я наделал, - сонно вздыхает Казуки, часто моргая. - Что теперь? Никак этот крючок… Проклятие не снять? – он боязливо тянется к старшему гитаристу. «Только не отталкивай меня». Пробегается пальцами по его чёрной рубашке и цепочкам на шее, улыбаясь тому, что в голове тут же возникает сравнение с Эбони. Она всегда напоминала ему Аоя не только потому, что он её подарил… - Ну есть один способ, Казуки-кун. Даже и не знаю… - брюнет щурится, а юноша прижимается теснее. - Я готов на всё! Хочешь моей крови? - Тьфу ты, что за гадость! - Ну, я думал, вдруг вы как вампиры, мне как-то снилось, что ты был вампиром и летал по моей спальне, так вот… - Боже, замолчи хоть на минуту! Твоя фантазия ужасна… - Тогда что? Только не говори, что вы едите мозги! - Опять ты со своей расчленёнкой! Оставь их себе! Они и так ужасающе маленькие. - Прости, прости, Аой-сан! Конечно, если ты так говоришь, конечно, маленькие… - Проблема в том, - плотоядно облизнув свои порочные губы, говорит Широяма почти беззвучно на ухо кохаю и, увлекшись, по-хозяйки кусает мочку. Потом берёт младшего за подбородок. - Так вот проблема в том, что терапию придётся повторять. И довольно часто. Делать тебя своим снова. И снова. И снова… Казуки не выдерживает, обвивает шею семпая руками, и нервно призывно стонет. Чёрный Кот не заставляет себя ждать. Лизнув металлическое колечко на губе, он яростно врывается языком в горячий рот кохая.. Надо же как-то спасать своего лузера.