Король и рыцарь

Он бы так никогда и не увидел её здесь снова, а может, даже бы и не вспомнил. Что о ней, то являться сюда не было даже смысла, но как-то сложилось, что встретились они так – незнакомые, но привязанные друг к другу каждый. Словно, правда, и виделись раньше, знаешь, да не помнили или забыли всё. И столкнулись, не понимая, что не так, почему в груди больно, а в израненных лёгких нет воздуха для житья. Руки сжались вокруг меча рукоятки, сдавили, и накинулись они друг на друга в молчании, притесняя сталь лезвия своего. Бравых рыцаря два, за невидимое сражающихся, подняли выдуманное знамя обмана над своей головой и пошли в бой, убивая друг друга – багровеющей бронёй, словами, отчаянно не сказанными, но не выдуманными, реальными, путаясь в правде и вымысле, справедливости и гнусной лжи. Он сказал – не убьёт ни её, ни кого другого. И она, спасённая им, поверила на слова. И пошла за ним следом, верным спутником и товарищем. И пошла, под сверкающими доспехами доблести и вины. И пошла, не думая возвращаться, будто зная – там будет путь. Синий ёж стал её благим предзнаменованием и вселил в её голову сказание о мече, и о славе, и об отнятой власти, что сгубила великих многих, но их не должна сгубить. Что обязаны выстоять, помочь доброй Мерлине – и загудело имя, пытаясь вспомниться, но не в вспоминаясь, в её голове – помочь миру, а дальше что… И позвал он Персиваля, Блейз, пойти за собой. Не по дороге общей, а по развилкам путей побежать вместе, разрезая пространство звуком, чтоб до громкого свиста в ушах и слёз в уголках одолелых сомненьем глаз. Чтобы каждому осветить заводную тропку, чтобы руку подать, если будет нуждаться в помощи кто чужой. И сказал ему не похожий на других, резкой грацией очаровавший, рыцарь, помощи просит отчаянно у него. Болен страшно, не знает, творится что в голове и сердце. И ответил герой, мир свой вспоминая, что видел её раньше. Что помнит – и слова, и руки её. Что держал их в своих, не помня, что обещает, но отпускать до отчаяния боясь. И поверил ему Персиваль, пряча глаза в небе, и поверил, ветру волосы позволяя свои трепать. И поверил, да так, что ночами холодными на широкой груди искал тепла и утешенья, что зелёная гладь болот и леса, оглядывая, глаза его вспоминал. Блейз сказала ему – она верным огнём станет, спалит врага при надобности, факелом-ночным солнцем проведёт его через темноту. Не отлучится от него, если он позволит. Соник ей улыбался, трепетом заставляя изнутри её всю дрожать, и обещал увести по дороге к небу. Только легенды с мечами сами его обманули. И взыграл злодей, над головами их смеясь и возвышаясь, и сказал, что теперь владеет короной главной, и сказал, из мантии себя выпроваживая на белый свет. И тогда поняла, почему имя волшебницы было ей так знакомо. Гнусть и кознь в её взгляде помнила она явно, и вдруг вспомнила его мир – мир, откуда пришла сама, как она неволей в мире этом, холодно-чудесном, оказалась. Что пленница здесь и что не так держал синий герой её за руки. Персиваль склонил голову и рассыпался пеплом, сгорая от ненависти и злости, протыкая Мерлину, опомниться не успевшую, закалённым чувствами пылающими мечом. На ежа, что пронзил её взглядом не понимающим, смотря и говоря, что поверила ему зря. Ведь тепла никогда у него и не было, он её обманул, заставил думать, что в ответ был в неё влюблён. А она – Персиваль, с королём рядом просто воин – несла бремя своё, не думая ни о чём. Но он спас её и заставил плакать, растерзал единственный спасающий оголённую слабую душу внутри доспех. Что не так с королём? Его одолела глупость? Или сам он себя обманул, поверив, что её любит? Может, глупость ещё большую он рядом с рыцарем своим верным совершил? Он сказал, сайонара, друг мой, на наречии непонятном, но ответила Блейз – я тебе никакой не друг. И ушла, скидывая броню, оставляя следы огня лоскутами платья. В мир, где править – удел, в мир, где самого лучшего из знамений ни разу ей не сыскать, только если ты осмелишься разорвать время. И остались ждать, хватая руками обрывки воспоминаний, которые уничтожили, которых быть не должно было никогда. Пробуя на губах вкус любви невозможной, пыльной, несбыточной выдумки их затуманенных разумов и голов. И каждый раз вздрагивая от сквозь сон добирающихся прикосновений. Пусть оставил Персиваль своего вечного короля, но не забыл король слов им сказанных. И её, спрятанную в металле лат тяжких, надуманно сильную, меч сжимающую в руках гордо, но тонущую от лишних касаний к пальцам, он запомнил, в памяти отложив, тоже. Другом, спутником своим честным, плечом близким в любом бою. И – другим, большим. Тем, к чему и тянулся порой во снах, пытаясь выпутать из больных оков, прислонивших её к земле, на колени заставивших опуститься. И во снах Персиваль становился желанной девой, маня на костёр свой самой правдивой яви. И во снах Персиваль позволял себе к королю своему выдуманному примкнуть. И во снах… Окутанные страхом невидимым и смущением, просыпались они, не успев даже попрощаться. И хоть прощаться отчаянно не хотелось, понимали, как это нужно. Но не могли принудить себя, говоря «до свидания», прекратить вглядываться в уходящие один одного спины. И шелка языками пламени во снах его целовали, а руки сильные вели по её запястьям. Бушевал в их душе костёр, опаляя листьями осени, горячим шёпотом до отчаяния душу им прожигая. И горели сердца их в одном пламени, липко-вязком, освещая дорогу и укрывая других щитом. И, не зная, все шли под их одним, общим и ярким, знаменем, прорывая дорогу к небу, в котором видел не каждый вместо солнца – глаза, янтарём налитые, мёдом пролитые в огонь, горящие желтизной ранящей. А если и видели, то улыбаться этому не могли. Потому что не были, как король в рыцаря своего, влюблены и готовы заживо в пламени ради того сгореть. А он был и тлел изо дня в день, чувствами наслаждаясь и видя в небе, готовом к нему спуститься, спасительные и знакомые ему одному черты. И верил. Что снова её увидит, а она – его, и не может быть для них по-другому. Потому что навстречу идя или в разные полюса земли, придут снова каждый к другому, с мечом ли иль драгоценным камнем, вобравшим в себя невероятную хаоса силу. Они придут. И снова друг друга не будут знать.