Убитая

Ничего хорошего здесь вы не найдете. Серость вкупе со сдавливающим ребра криком, остающимся где-то внутри. Вас предупреждали и останавливали.

Вечер. И пахнет корицей вперемешку с отчаянием. А ещё Мальборо. Нет, держалась. Честно держалась, но это уже предел, когда крылья срезают наотмашь, когда только кричать, срываясь на резонансах, когда гоняешь по венам вместо крови уныние, когда чувствуешь себя пойманной самой собой, когда собственные руки от горла приходится оттаскивать, вбивая себе в голову «неправильно, не нужно, не стоит». А он на совещании. Или в очередной раз вытаскивает из грязи больного ублюдка с деньгами. Или толкает вдохновенную речь в зале заседаний. Или улыбается, собирая по крупицам огни ночного города из-за омываемого дворниками лобового стекла. Или на звёзды смотрит, что-то о чем-то кому-то вдохновенно толкая. Или… Никакой разницы нет, и теплее от этого «или» не становится. Да и не станет, оставаясь знакомыми, которыми судьба поигралась, сталкивая по странному стечению обстоятельств, которые они никогда не пересекали, будто намеренно сговариваясь и принимая негласные условия встреч от случая к случаю. От случая к случаю. От дозы к дозе. От сдавленных криков в ночи до полнейшего безумия. От начала к окончанию. Вполне логично, весьма ожидаемо. Нечего в подушку лицом нырять и как заведенной повторять что-то про смысл. Смирись уже, что этот самый смысл столько лет вполне успешно обходит тебя стороной. Смирись уже, что чтобы желать большего, нужно прикладывать усилия, а не ждать, пока судьба заботливо снова предоставит шанс сыграть новую партию игры в ничего не значащих людей. А если играешь, будь добра не фальшивить и до конца роли отдаваться, слышишь? Нечего трясущимися холодными руками к сигаретам тянуться и бледными пальцами их обхватывать. Ты не куришь. Так какого черта именно сейчас впервые за дозой никотина тянешься, отправив в небытие уже полпачки? Брось, глупая, того не стоит. Только сигареты? И ты веришь в это после «только встречи»? Прекращай. Довольно на диване бесформенным пятном растягиваться и которые сутки подряд с него не вставать. Довольно кричать, с венами в прятки играть, глаза закрывать, не прекращая видеть, чувствовать, выть. Довольно скулить. Соседские собаки от твоего неумелого скулежа уже коньки отбросили. Довольно выть, довольно барахтаться в грязи и в ней же захлебываться. Вставай-поднимайся, рабочий народ! Вечер. А может, ночь, а может, утро. Кто знает, не вставая с дивана которые сутки подряд и безвольно корчась в конвульсиях, разбросав фотографии, задернув шторы, выключив свет так, что только изредка из-за штор что-то неясное, уже неразличимое в кромешном «ничем», падает, отправив в огонь память, пеплом осевшую на светлом полу, выкинув из окна с полсотни когда-то любимых вещей, теперь невыносимых в отсутствии, теперь пустых, безразличных, незначащих, вовсе не связанных с ним, потому что ничего и не связывало, но напоминающих о мимолетных встречах. Кто знает, срываясь на крик из-за человека. Кто знает, позволяя себе терять веру в людей. Кто знает, снова замыкаясь и захлопываясь от всех. Кто знает, хрипло, сорванным голосом шепча одно и то же имя и срываясь на жалкий скулёж. Кто знает, выпуская боль и отчаяния непрекращающимися слезами. Ангелы никогда не плачут. Жаль, она вовсе не ангел. Прекращай. И Мальборо брось — не к лицу. Вечер. А может, ночь. А может, утро. Холодно, хотя на улице под тридцать. И по-прежнему нестерпимо давит одиночество.