Он занес топор над палачом

Гарри Поттер вставал каждое утро в семь часов, чтобы приготовить завтрак для своей семьи. Ему почему-то всегда было смешно, когда тетка говорила: «В семье делят обязанности между собой. Ты должен вносить свою лепту». Она что-то еще говорила о семье. Она любила говорить о ней — особенно тогда, когда дядя запирал его в чулане. Вчера Вернон Дурсль, мужчина с толстыми щеками и проблемами сердечнососудистой системы, за ужином с важным видом сказал, что завтра к нему в фирму пожалует важный человек из Уилтшира. Для чего — неизвестно. Но Дурсль так распалялся накануне, что становилось совершенно ясно: с самого утра у него будет настроение на отлично, а какие-либо неприятности будут караться в троекратном размере. Незыблемая традиция дома на Тисовой улице. Следовательно, мальчишке Поттеру, их «ненормальному» племяннику, следует быть чуть осмотрительней и учтивей. Славное настроение сегодня утром было не только у Дурсля. Но оно отчего-то всегда портилось к семи тридцати утра. Тихо скрипнула и отворилась дверь чулана — двенадцатилетний мальчишка в огромной поношенной одежде с топорщащимися темными волосами и заклеенными яркой оранжевой изолентой очками вышел из темного тесного чулана. Нарочито медленно, с удовольствием слушая резкий скрип, словно визг противного ребенка, он затворил за собою дверь. Наверху послышались тяжкое уханье кровати Дадли, кузена мальчишки, чей сон потревожили. Безобразный щенок больше не уснет этим утром. Гарри Поттер с легким сердцем направился на кухню. На стареньком холодильнике с железными петельками на дверцах — в особо удачные дни дядя Вернон, брызгая слюной, вопил: «Никакой еды, маленький ублюдок!» — небольшим магнитиком была прикреплена записка от Петуньи Дурсль: «Яичница с беконом, тосты с плавленым сыром, салат с зелеными яблоками. И не смей касаться кофе!» Семейство Дурслей встанет только через полчаса — мальчишка со спрятанными за поцарапанными очками зелеными глазами встал на носочки и отворил деревянные створки буфета над плитой. Истерзанные порезами и изуродованные ранками из-за работы в саду пальчики потянулись за заветной коробочкой. Чуть больше четверти ложечки кофе и две добрые ложки сахара — Поттер второпях залил кипятком и нетерпеливо подул. Кофе ему совсем не нравился. Ему нравился сахар, количество сахара. Тетя Петунья никогда не клала ему в чай — а напитки она никому не доверяла — сахар. Тетка Гарри имела одну мерзкую привычку: она дотошно подсчитывала количество всех продуктов — от бакалеи до яиц. А в последнее время она стала запасаться едой, словно хомяк: белозубый мужчина с хорошей прической из вечерних новостей пару дней назад вещал о наступающем кризисе. Тетка Гарри принялась скупать продукты в троекратном размере, все сетуя на невозможность нынешней правящей верхушки позаботиться о собственной стране, так что сейчас в их доме было предостаточно продуктов. А коробочка с кофе, длинная, словно шея тетки, с вытесненными на стенке мелкими полосочками. Гарри подошел с этой баночкой к ближайшему цветку с мокрой темной землей. Мелко раскрошив пальцами почву, он, аккуратно всыпая ее в коробочку, скрупулезно считал полосочки. Он только надеялся, что тетя уже удобряла свой цветник. Ему все равно никогда не нравился кофе. Когда тетя Петунья спустилась вниз, уже одетая и с идеально уложенными волосами, Гарри закончил с гадким напитком, вымыл кружку и сделал тосты с плавленым сыром, а на сковородке уже шкварчало полдюжины яиц с ленточками бекона. Тетка тут же недовольно поджала губы, как только увидела своего племянника, словно его присутствие для нее — весьма и весьма прискорбный факт. На ее вытянутом, будто лошадином лице без особых усилий читалась острая неприязнь и досада, и нужно было быть слепым, чтобы не заметить этого. Гарри хоть и являлся близоруким, но на отсутствие проницательности никогда не жаловался. И памяти тоже. — Доброе утро, тетя Петунья, — как можно более бодро сказал он, возвращаясь к плите. Тетка сощурила свои светлые глаза, пронзительно глядя в спину мальчишке. — Сегодня ты должен заняться газоном и сходить к старухе Голдеин за моими фиалками. Вызванная лишь усилием воли улыбка сползла с лица мальчика, а спина напряглась. Мерзкий черный змей заскользил внутри, минуя ребра, пробираясь в грудную клетку, возвращаясь домой. — Я сегодня хотел попросить миссис Фигг пояснить мне кое-что из математики. Поттер довольно рано научился читать и писать, но не благодаря своим опекунам. Дурсли довольно часто покидали Литтл Уингинг, чтобы показать «любознательному Дадлику» так горячо любимый теткой Лондонский ботанический сад, сводить на разные выставки или просто угостить мороженым, гуляя в огромном парке аттракционов. «Мерзкого будущего уголовника Поттера», разумеется, не брали. Его с легким сердцем оставляли старухе Фигг, любительнице кошек и обладательнице больной облезлой совы, которая хоть и была немного — или очень даже много — не в себе, но с превеликой охотой еще с пяти лет начала обучать его чтению, арифметике и письму. А мальчишка с не меньшей охотой ловил ее слова. Гарри должен был признать, что старуха была очень полезной. Скорее всего, без нее он был бы таким же недалеким, как и кузен. И если тетя Петунья говорила, что к ее мальчику нужен особый подход, то Гарри считал, что единственное, что ему по-настоящему нужно — хорошая встряска мозгов с его подачи. И, быть может, чтобы тетка прекратила с ним сюсюкаться. — Зачем тебе математика, мальчишка? — вдруг пророкотал Вернон Дурсль, спускаясь с лестницы в своем, как он чистосердечно считал, лучшем костюме. Пуговки рубашки на его огромном животе едва держались при каждом вдохе. — Вам, будущим уголовникам, незачем знать науки. Глядишь, и хозяйство будет целей. Тетя Петунья бросила сверлить спину племянника холодным взглядом и подошла к мужу, чтобы поцеловать его в щеку и поприветствовать. Потом заняла место недалеко от Гарри и принялась делать чай своим домашним (племяннику, разумеется, без сахара), а себе крепкий кофе. — И с чего это ты вообще решил без надобности ходить к старухе Фигг? — продолжал Дурсль, усаживаясь за стол и обхватывая свой живот, будто боясь, что он расползется. Или рубашка лопнет, или пуговка на брюках не выдержит этого издевательства. — Незачем тревожить эту ненормальную без надобности. Да и у тебя есть куча обязанностей, которые ты должен исполнять. Дурсль с широкой улыбкой на безобразном свинячьем лице взирал на Гарри, касаясь щеточки своих усов пальцами. Тетя Петунья принялась за салат из зеленых яблок. Детский диетолог мягко пожурил их, наказав впредь следить за питанием своего сына; Вернон Дурсль тогда страшно разозлился — не понятно, воспринял ли он замечание врача на свой счёт, или просто по-отечески возмутился, — но бедная женщина, глотая слезы, жалобно смотрела на раскрасневшуюся физиономию старшего Дурсля, когда тот громогласно вопил о простой детской любви ко всему сладенькому. Петунья же ненавязчиво подсыпала к жареной курочке сына побольше фасоли и салата — женщина верила, что это хоть чем-то поможет. Гарри же начинал всерьез злиться, с силой сжимая лопатку. Он просто ненавидел, когда его принижают так откровенно. — Ты уж лучше тогда грамоте учись, — доброжелательно оскалившись, продолжал глава семейства, играя со своими усами. — Будешь письма сочинять. Или… что я тогда у тебя нашел под подушкой? Стишочками баловался? Таким, как ты, только письма писать за решеткой. Если есть кому до них дело. Дурсль отчего-то посмеивался, обхватив свой живот двумя руками, глумливо поглядывая на напряженного мальчишку. Он веселился. Сегодня ничто не могло испортить ему настроение. — А? Что ты там бормочешь? — прищурился дядя Вернон. — Не слышу твоего щенячьего визга. — Он говорит, что бекон почти готов, милый, — больно наступив уголком каблука на босые пальцы мальчишки, благодушно проговорила женщина, оборачиваясь. Гарри зашипел от острой боли, со злыми слезами на глазах стараясь сжать оттоптанные пальцы. Они сильно покраснели и вспыхивали болью при малейшем усилии мальчика. Тетя Петунья поставила большую миску с салатом на стол и подошла к лестнице. — Дадличек, вставай, милый, — прощебетала она в сторону второго этажа, — иначе весь день проспишь. — Да, твоими письмами будут топить камин зимой, — улыбчиво продолжал мужчина; похоже, ему доставляло искреннее удовольствие видеть озлобленное лицо племянника. — А знаешь почему, никчемный ты ребенок? Потому что твои родители сильно задолжали кое-кому очень злопамятному. И он их убил. — Замолчите, — на этот раз отчетливо и зло прошипел Поттер, стискивая кулаки. Температура в комнате ощутимо повысилась — несколько капель пота появилось на висках мужчины. — Вы ничего не знаете о них. С верхнего этажа спустился крайне недовольный Дадли, потирая глаза. Он был все еще в пижаме и мягких комнатных тапочках. Не замечая никакого напряжения в комнате, мальчик уселся за стол и тут же пододвинул к себе миску с салатом. Схватив ложку, он, толком не проснувшись, принялся вталкивать в себя салат с поистине необычайной скоростью. Только на ложке четвертой-пятой он кое-как открыл свои крошечные, как у отца, крысиные глазки и тут же заныл: — Мама, я не хочу больше этот салат. У меня от него потом весь день живот крутит. Ну мама, я хочу яичницу… — Ну что ты, мой милый, — тут же запричитала тетя Петунья, подбегая к своему сынку и поглаживая его по головке, — от салата не может крутить. Здесь ведь только натуральные овощи и совсем нет масла. — Так здесь даже масла нет! — захныкал он, выворачиваясь из-под маминой руки и отталкивая от себя миску. Дядя Вернон и Гарри и вовсе не замечали этой сцены, глядя друг на друга — один с неприкрытым оскалом, другой — с бессильной злобой. Мужчина все усмехался, поглаживая свои усы, наблюдая, как глаза племянника за стеклами очков темнеют от подступающей ярости. Темные тени выползали из глубины души мальчишки, заполняя его тело чем-то сильным, стремительным, что кончики пальцев покалывало от невозможности это выпустить. Над его верхней губой выступили мелкие капли пота. — Я? Не знаю? — широко улыбнулся Дурсль-старший. — Я абсолютно уверен, что твоим ублюдочным родителям было абсолютно плевать на тебя. Все, что они хотели — наркотик. Вероятно, ты им был так противен, что они пожелали ядовитый дурман твоему мерзкому лицу. А возможно, и ты — следствие этого дурмана. Тут Дадли навострил уши, прекратив канючить и изворачиваться на стуле. Он с любопытством поглядел сначала на отца, а затем и на кузена. — Родителей Поттера убила черная мафия? — с огромным интересом произнес он. — Как они это сделали? Пистолетом? Я видел вчера в фильме: мужчина в черной одежде подносит ствол к голове женщине и говорит: «За все твои грехи…» — Бекон, мальчишка! — вдруг взвизгнула тетя Петунья. Все четыре конфорки за спиной Гарри взвились огнем такой силы, что горячей волной обожгло сидевших за столом. Дно деревянных ящичков быстро прогорало — крупы сыпались на плиту, бумажные салфетки вспыхнули, распространяя огонь. Пламя нетерпеливо облизывало сковородку, сжигая яичницу и бекон до углей, а саму посудину нагревая до нежного темно-розоватого цвета. На улице подул легкий утренний ветерок — легкие занавески затрепыхались, и огонь тут же жадно схватил их. Отскочивший было в сторону Гарри со смесью ужаса и какого-то благоговенья наблюдал, как набирающий силу огонь, прожигая дно ящиков, принимался за стенки и вторую полку. На заднем плане послышался звук отодвигаемых стульев — Дурсль двинулся за огнетушителем. Упаковка овсяной крупы слетела вниз, рассыпаясь хлопьями и задевая бутылку масла. Она опасно накренилась, грозясь упасть. — Все быстро из дома! — возвращаясь обратно, пронзительно закричал Дурсль и с небывалой прытью кинулся к месту, где стоял Гарри. — Поттер! — прогрохотал он, отталкивая племянника массивным бедром. Белая пена брызнула из огнетушителя, накрывая плиту белоснежным панцирем, и хлопья снега завились у их ног. Этого хватило ровно на секунду — из-под белой корки пламя вновь взвилось вверх, словно ему было все нипочем. Гарри завороженно наблюдал, как в бутылке масла появлялись мелкие пузырьки, как бутылка медленно набухала. Он чувствовал, что тени в его душе затихли где-то в уголке, также завороженные этим зрелищем, как и он. Приятная расслабленность охватила его. Ему нравился огонь, его ярость и сила, с которой он целеустремленно уничтожал все на своем пути. Гарри так не мог. — Папа! — завизжал Дадли, которого мать держала так крепко, что тот не мог вырваться и наконец убежать. — Оно сейчас взорвется, Вернон! — кричала тетя Петунья. Гарри так не мог. Бутылка масла взорвалась, обрызгав все кипящими, обжигающими каплями. Они шипели как рассерженные змеи, проедая древесину и коврик словно щелочь. Множество капель попало Гарри и Дурслю на лицо и шею, руки и одежду, разъедая. Это отрезвило мальчишку. Гарри не мог просто взорваться и уничтожить все вокруг. Поттер бросился к двери, где стояли Дурсли. Капли раскаленного масла и пластика до них почти не добрались. Выбравшись на улицу, они услышали череду взрывов — запас теткиного масла стрелял не хуже Рождественского салюта. Потрясенные Дурсли некоторое время не могли осознать, что их дом горит. Петунья открывала и закрывала рот, разом лишившись всех своих манер вне стерильной кухни; Дадли, прижимаемый матерью до побеления костяшек к груди, скорее с интересом, чем с ужасом, наблюдал, как занавески кухни почти съело ненасытное дикое пламя; ему, верно, представлялось, что перед ним один из его любимых голливудских фильмов с кучей огня и спецэффектов. Вернон Дурсль стоял белый, словно увидев призрак матери, и с оцепенением наблюдал, как обугливался и чернел его дом, то, что делало их «нормальной семьей». На виске у него дымился пластмассовый ошметок. — Нужно вызвать пожарную бригаду! — вдруг взвыл глава семейства и ринулся молотить в двери ближайших домов. — Боже, что подумают соседи, — приложив руку к лицу, запричитала тетя Петунья. Гарри начал медленно пятиться, и заметив, что никто за ним не наблюдает, полностью поглощенные бушующим пожаром, со всех ног ринулся прочь. Подальше. Туда, где его еще долго не найдут. Вот именно так: с босыми ногами, в безразмерной одежде, висящей на нем мешком, с огромными блестящими глазами за стеклами поцарапанных очков и ожогами от раскаленного масла. Гарри только надеялся, что их дом успеет сгореть до уровня идеальной лужайки до того, как огонь смогут потушить. О, Поттер знал, что теперь ему несдобровать. Он представить себе не мог, что придумают его дядя с теткой, чтобы наказать за свои «ненормальные» проделки. Иногда Гарри казалось, что каждая его проделка просто нагоняла звериного страху на эту убогую семейку. Впрочем, низменный инстинкт они легко заглушали — запирали мальчишку в чулане, пропихивали ему небольшую жестяную мисочку для природных нужд и полностью вырубали свет, оставляя мальчишку в глухой темноте до единственного приема пищи в день. Он, как слепой котенок, тянулся к этой полоске света, когда тетка подталкивала ему похлебку на жестяном подносе, словно псу. И тут же захлопывала дверь, оставляя мальчишку давиться от подступающих слез. Такое существование могло длиться неделями. А иногда, лежа в темноте в такие дни, он думал о том, как было бы здорово избавиться от всего семейства Дурслей разом самым нелицеприятным способом, какой он только знал. Гарри Поттер на самом деле не знал, почему у него получались вспышки, подобные сегодняшней. За несколько мгновений до того, как произойдет что-то удивительное, у него всегда покалывало кончики пальцев. И призраки, тени — он их так называл — словно шептали ему что-то, и от этого по телу рассыпалась мелкая дрожь, хлипкое тельце будто набиралось невидимой и неведомой никому мощи; эти тени натягивали все внутри до состояния звенящей тетивы, что секунда — и будет выпущен убивающий удар. Всегда убивающий. Гарри заметил, что это появляется только тогда, когда он в особенно растрепанных чувствах, злой, расстроенный, обозленный на кого-либо до той стадии, что хорошо орехи колоть сжатыми кулаками. Гарри почти с трепетом ожидал эту приходящую силу. Он ждал ее. Так отчаянно, так сильно, что порой силою одной воли взывал к теням, темным, голодным, диким, как он сам, и те поощряли его взрывом хрусталя. Он любил это. Гарри Поттер не понимал, почему его дядя с теткой не могут увидеть всей прелести этой силы, заключенной в его душе. Он мог управлять этим. Гарри шел, не раздумывая. Бесцельное блуждание по Литтл Уингингу — весьма приятное времяпрепровождение. Иногда он надеялся, что забредет так далеко, что потеряется не только для Дурслей, но и для всего остального мира. Ему ведь всего лишь двенадцать. Его «ненормальность» началась в три года. Маленький Дадли Дурсль под неприятный смех своей мамаши бил игрушечным молоточком по голове крошечного Гарри. Поначалу он терпел это мужественно, но когда кузен принялся швырять в него игрушки — Гарри разозлился. Он кричал так громко, что сам не заметил, как вся дивизия деревянных солдатиков атаковала пухлое и мягкое тело мальчишки Дурсля длинными пиками. Тогда Петунья с ужасом схватила своего сына и бросилась в сторону от беснующегося племянника. Когда Вернон Дурсль вернулся с работы, женщина с испуганным видом тихо, будто мальчишка мог услышать и понять, прошептала: «Началось». Все последующие девять лет жизни Поттера превратились в его персональный ад. Первое время мальчик искренне не понимал: что плохого в том, чтобы взять яблоко с обеденного стола? Посмотреть мультфильм после обеда? Посидеть в саду перед ужином с яркой книжкой? Ведь от этого же не было никому вреда, не правда ли? Видимо, мальчик ошибался. Дурсли запрещали и карали за все, что он любил, чем интересовался, чего в неподходящее время касался. Они словно желали таким образом убить в нем что-то, что им было противно, будто в нем есть что-то по-настоящему омерзительное, что питается яблоками и мультиками. Гарри было обидно, очень горько. Они ведь ничего не хотели объяснять! Ни слова ему не говорили. Тогда он принял правила их игры — и началась холодная война. Гарри остановился посреди дороги и поморщился. Голые ступни были повреждены асфальтом с ребристой поверхностью, а отдавленные теткиным каблуком пальцы посинели и отдавали тупой болью при каждом шаге. Он бросил затею прогулки в никуда и завернул в пустынный в это время детский парк. Каждый шаг был мучительным, а открытая кожа была воспалена. С того момента Поттер перестал стараться им угодить и вел себя так, как считал справедливым по отношению к ним. Он стал жестоким, злопамятным, хитрым, мелочным, обозленным и вечно меняющим маски мальчиком. Он вырос слишком рано и понял слишком ясно: мир — вовсе не сказка. В нем никто не приголубит, никто не побеспокоится, если ты поранишься, никому нет дела до того, какую книгу ты читаешь или какая телепередача твоя любимая. В этом мире нежность — отголосок бесконечной любви к самому себе, а ненависть — уродливая птица, взращенная страхом, и она проломит тебе когда-нибудь череп. Мир — вовсе не сказка, если твои родители предпочли тебя ядовитому дурману. Гарри Поттер едва не с радостью ждал, когда тени в его душе забьются от злобы и вопьются когтями в плоть, желая выбраться. И он выпускал их — разбивались стаканы один за другим, стекла рассыпались в острую пыль, с громким звуком разлетались люстры, а сегодня огонь. Они заслужили это — за все побои и унизительные слова, за все запреты и беспочвенные обвинения, за свою ненависть и нетерпимость. Гарри они все были так отвратительны, что если бы не его «ненормальность», то он бы давно опустился до уровня Дадли и стал бы слепо махать кулаками, стараясь попасть в цель. Он любил свою ненормальность. Она давала ему ощущение защищенности. Это единственное, чего по-настоящему боялись Дурсли, и что пытались выжечь на корню. Маленький Гарри Поттер долго сидел на траве в детском парке подле качелей, вынимая из стоп мелкие камушки, раздумывая, насколько жестоким будет наказание и насколько хлестким будет ответ. Настолько долго, что солнце поднялось в зенит и лениво покатилось в сторону, играя в салочки с луною. Ему вовсе не хотелось домой. Он знал, что его там ждет. В прошлый раз синяки на пояснице и лопатках сходили несколько недель, а толстый мальчишка Дурсль считал своей святой обязанностью пихнуть его побольнее. И когда он услышал чьи-то незнакомые смешки и говор, он был почти рад. Как выяснилось, зря. — О, моя мама говорила, что у них полдома сгорело, — презрительно гоготал парень лет четырнадцати. — А моя мама пообещала испечь им пирог, чтобы подбодрить, — усмехнулся его друг по правую сторону. — Я думаю, она просто хочет поглазеть на дыру в их доме. — Я слышал, приехавшие пожарники еще минут пятнадцать не могли потушить огонь, — вновь заговорил первый, с вихрями непослушных светлых волос и родинкой над верхней губой. — Да ты шутишь! — обронил паренек в джинсовке справа. — Это все тот урод, — уверенно заявил паренек слева с тупым круглым лицом и огромным ртом. — Мамка как-то говорила, что он вечно что-то учиняет. — Неужто действительно урод? — громко спросил Гарри, когда мальчишки подошли ближе. Друзья на мгновение в нерешительности замерли — они не ожидали, что тот самый «урод» станет их невольным слушателем. Переглянувшись, на их лицах появился одинаковый оскал. Гарри встал с земли, чтобы не выглядеть еще меньше, чем он есть. — Моя мама сказала, что ты доставляешь только неприятности, — оскалился мальчишка в джинсовке, — и что ты неблагодарный выродок, который не ценит подарка в виде прекрасной семьи Дурслей. Гарри сморщился от упоминания прекрасной семьи и Дурслей в одном предложении и растянул губы в такой же отвратительной улыбке, что и морды проснувшихся змей в его груди. — Твоя мать просто дура, если считает, будто знает что-то обо мне или Дурслях. Или ты настолько туп, что потакаешь ее словам? Гарри вовсе не хотел сейчас с кем-либо ссориться — все его тело мучительно болело, пальцы ног все еще синели и доставляли неприятные ощущения, но томящаяся злоба и раздражение словно только и поджидали своего часа, чтобы быть выплеснутыми. Эта неуемная жажда толкала его в драку, неуемное желание освободить скованные напряжением и ожиданием удара мышцы заставляло ядовитые и бездумные слова срываться с языка. И этот мальчишка в джинсовке не заставил себя долго ждать. Он завопил: — Что ты сказал?! Да как ты смеешь?! Он был старше Поттера на несколько лет и ринулся на него с кулаками, а друзья даже не думали его останавливать. Они вскоре и сами присоединились. Конечно, это была неравная схватка. Но никто и не говорил о честности и справедливости. Гарри и не знал значение этих диковинных для него слов. Он только знал, чувствовал, как чужие кулаки врезались в его бока, как кто-то тянул его за волосы, и очки падали на примятую траву, как чьи-то колени врезались в его живот, и он, не удержавшись на ногах, упал. Его губы и нос разбиты. Он отвечал, как мог — беспорядочными ударами, брыкающимися пинками и острыми зубами, но, разумеется, понимал — это уровень увальня Дадли, его могут спасти только тени, но они не ощущались, видимо, посчитав, как и Гарри, что уличная драка с тремя остолопами — просто разменная монета. Только тени спасали его. Двое мальчишек схватили его за руки, а третий обхватил голову, готовясь нанести последний удар. Поттер поднял подслеповатые глаза на мальчишку и увидел лишь смутный образ. Он не закроет глаз и не закричит. Но мгновение — и его уже никто не удерживал. Гарри повалился на землю, лишившись опоры, и попытался нащупать очки. Где-то совсем рядом послышался глухой стук удара, а затем болезненные стоны. Когда Гарри вогрузил на нос вконец сломанные очки, то заметил прямо перед собой высокую фигуру, а за ним три пары улепетывающих ног. Фигура, с головы до ног окутанная черным одеянием, рывком подняла Поттера на ноги. За мелькнувшую секунду мальчик успел заметить длинные бледные пальцы и их силу, с коей они сжали его предплечье. Мужчина смотрел на него сверху вниз, и Гарри недоумевал, что этот человек от него хочет, почему молчит и почему в такой жаркий день натянул это черное одеяло на себя. Поттер дерзко улыбнулся окровавленными губами, с неприкрытой насмешкой глядя на человека и совершенно не видя его лица. — Погода нынче жаркая, не находите? Я бы вам посоветовал носить менее тяжелую одежду. Разумеется, Гарри не собирался его благодарить за то, что те парни не довели дело до конца. Он не знал слов благодарности. Мужчина вдруг тихо усмехнулся и скинул с головы капюшон. Он улыбался, его мягкие губы изгибались в одобрительной улыбке, но темные глаза оставались холодными, цепкими, словно не на маленького мальчика он смотрел, а на бескрайние дебри Амазонки с ее убийцами. Его небрежно убранные назад черные волосы блестели в свете ленивого солнца, впалые щеки и высокие скулы делали лицо по-настоящему красивым. Но улыбка делала его черты резкими — можно было подумать, что это красивое лицо просто не способно, не должно проявлять эмоции. Улыбка вовсе не красила его. — Гарри Поттер, — прошептал он, словно это все объясняло. В глубине его темных глаз мелькнуло что-то, похожее на восторг. Гарри внезапно замутило, будто горячим хлыстом прошлись по открытой коже лба. Но все это было таким несущественным и тонуло где-то на общем фоне всей боли, сгибающей его тело, что реагировать еще на это — слишком много для маленького тельца. Ему хотелось скрутиться в клубок где-нибудь в укромном месте и зализывать свои раны. Он получил то, чего жаждал — физическая боль вышла на первый план. Мужчина вдруг протянул руку и стер кровь с уголка его рта — Гарри тут же дернулся в сторону от этого холодного навязчивого прикосновения. Незнакомец поднес окровавленный палец к своему рту и коснулся его языком. Поттер презрительно поглядел на мужчину и произнес: — Нет необходимости проявлять ко мне жалость, мистер. — Похоже, что я жалостлив? — выгнув бровь, насмешливо спросил незнакомец. Очевидно, это был риторический вопрос — по крайней мере, мальчик не собирался на него отвечать. Тогда мужчина доверительно поведал ему: — Я тоже в детстве терпеть не мог жалость. От нее хочется вцепиться в лицо, не правда ли? Гарри терял крохи уверенности, что оставались в нем прежде. Он с непониманием и интересом глядел на этого человека, который не удерживал его, но просто уйти было невероятно трудно. Просто невозможно, откровенно говоря. — Кто вы, мистер? — решительно спросил Гарри. — Поверишь ли ты мне, если я скажу, что из будущего? — ухмыльнулся мужчина, и мальчик фыркнул. — Поверишь ли ты мне, если скажу, что знаю о твоих способностях? Поттер на секунду застыл, глядя на возвышающуюся над ним фигуру. Мужчина вовсе не шутил — его губы были поджаты, а темные глаза смотрели так пристально, что, казалось, касаются самой кромки его души. Глаз отвести невозможно. Резь в голове становилась все отчетливее, вытесняя другие мысли. Он постарался рассмеяться. — Способностях? Мистер, вы меня путается с кем-то. Я Гарри. Просто Гарри. Во мне нет ничего необычного. Одно дело — разгадывать загадки своих теней самостоятельно, но совсем другое — делиться своим восторгом с кем-то совершенно посторонним. Вернон Дурсль как-то говорил, что сдаст его в психбольницу. Возможно, этот самый тип именно оттуда… — Нет, Гарри, я вовсе не из клиники. Мое имя Том Реддл. И я уверен, ты поймешь меня, когда я расскажу тебе кое-что. — Мужчина коснулся беспорядочных вихрей на голове Гарри, и у мальчика появилось стойкое ощущение, что таким нехитрым способом мужчина проверяет, действительно ли он, Поттер, настоящий. Гарри поспешно ушел от прикосновения. — В своем детстве я часто чувствовал злобу. Чистую, не нуждающуюся в подпитке злобу. Она была столь ярка, что я до сих пор ощущаю ее резкий вкус на языке. Я злился на людей, которые меня удерживали в комнате, потому что не мог совладать с глупостью окружающих меня детей, меня запирали, чтобы я не мог навредить несносным лизоблюдам, и невыносимо долго мне рассказывали о том, каким замечательным был бы мир, если бы в нем не существовало меня. Они не понимали, не хотели понимать меня. Я был монстром, уродом, другим. Порой моя ярость трансформировалась в месть и расчет. Но когда ко мне пришли и сказали, что я действительно не такой, как все, и забрали из того ужасного места, я был рад. То, что я другой, не значит, что я урод. Я особенный. Не как остальные ограниченные и узколобые люди. Ты тоже особенный, Гарри Поттер. Гарри шумно выдохнул, вдруг осознавая, что практически не дышал весь монолог мужчины, словно дыхание могло заглушить звук и расстановку голоса, в котором, словно в калейдоскопе, отражался спектр обуревающих мужчину чувств. Хотя, возможно, он просто отпустил себя, позволяя Гарри заглянуть за фасад красивого лица в голову, увидеть его настоящего. Такие моменты необходимо ценить. — Тебе знакомо это, Гарри? Часть моей истории, — мужчина наклонился к нему, будто желая рассказать важный секрет, и выдохнул в лицо. — Мы очень похожи. — Кто вы? — вновь спросил Гарри. — Тебе, вероятно, больно? — вместо этого спросил Реддл. Он скользнул в карман своей мантии и вынул длинную палочку; держал он ее с такой уверенностью и силой, что невольно думалось, что это не просто гладко отполированное древко. Мужчина что-то неразборчиво шепнул и повел палочкой в сторону мальчика. Все мелкие ранки на его теле исчезли; мужчина еще что-то шепнул — и с очков мальчика исчезла клейкая лента и малейшие трещинки в стеклах. Общий фон боли исчез, и сейчас Гарри намного ярче ощутил, как горит его старый шрам — тетка сказала, что он маленьким упал на игрушки (слабое объяснение, но другого ему не давали, а сам Гарри не помнил, откуда появился шрам в виде молнии). Мальчик невольно потянулся ко лбу, морщась от досады, — он ведь никогда прежде не болел, — продолжая с широко раскрытыми глазами глядеть на мужчину. — Если мы похожи, — проговорил Гарри, с некой жадностью уставившись на древко, которое Том небрежно удерживал пальцами, — то я тоже так могу? — Этому необходимо обучаться, мой друг, — пристально разглядывая лоб мальчика, отстраненно произнес мужчина, — и для этого необходима волшебная палочка. — А я смогу обучиться этому, если у меня будет волшебная палочка? Мужчина снова посмотрел прямо ему в глаза проницательным взглядом, будто вновь касаясь им души мальчика. Он холодными пальцами убрал руку со лба и прошептал, когда Гарри вновь болезненно сморщился: «Это пройдет совсем скоро». — Ты особенный, Гарри Поттер, и ты будешь делать вещи намного лучше этого. Волшебство в твоей крови. Мальчик потрясенно заморгал, озираясь вокруг, словно где-то на подстриженном газоне или в чьем-то окне мелькнет что-то, появится какой-то знак, что все это… не сказка, не его самая смелая фантазия. Магия… она ведь не существует. Несколько мгновений назад он особенно ярко ощущал, что не прав — когда тепло коснулось его тела, вылечивая мельчайшие ранки и очки. Магия в его крови. Эти тени… магия, которую он ощущал, как пальцы рук? И этот мужчина пришел за ним, чтобы забрать, как забрали когда-то его. Мальчик чувствовал эту острую злобу, как и он. Неужели они на самом деле настолько похожи? — Вы хотите забрать меня? — практически беззвучно произнес Поттер; он не был уверен, что сможет услышать глумливый смех, как у Дурсля, если ошибся. — Туда, где магия? Где я буду… настоящим? — Для этого я здесь, — спокойно ответил мужчина. — Но сначала я хотел бы, чтобы ты избавился от чужого груза на своих плечах. — Что я должен сделать? — Заставить упиться болью тех, кто стал палачом твоего детства. Они все оговорили по дороге. Бок о бок Гарри Поттер и Том Реддл шагали по идеальным улочкам Литтл Уингинга, но никто не глядел в их сторону. Том свистящим шепотом неторопливо объяснял все, что необходимо сделать мальчишке. Гарри слушал его внимательно, то и дело морщась от боли в голове и отвратительном чувстве где-то внутри, словно он съел слизня из сада тети Петуньи. Но глаза его были широко раскрыты, сердце билось так, что было почти больно. Все внутри него поднималось волной чего-то… «Магия, вероятно», — мелькнула мысль и тут же исчезла. Тени — так намного привычней — в его груди питались довольством от мелькающих в голове картинок. Его сознание томилось от предвкушения. Странное дело, было совсем не страшно и не возникало вопросов. Гарри был уверен, они заслужили. Том Реддл вовсе не заставлял. Он говорил: — Почувствуй всю свою ненависть. — Он говорил: — Ты хочешь заставить их отдать тебе долг за двенадцать лет? — Они заслужили, — уверенно произносил Гарри Поттер, из его горла вырывался такой же тихий шепот, как и у Реддла. Когда они подошли к дому Дурслей, последняя пожарная машина уехала, а любопытные соседи разошлись. Мужчина вцепился в плечо Гарри, и они вошли в дом. Реддл на несколько минут задержался в прихожей, накладывая несколько чар, а Гарри уверенно вошел внутрь. Очень сильно пахло гарью и чем-то неприятным, лезущим в нос. Половина кухни была покрыта толстым слоем пены, а другая — загрязнена настолько, что в другой день у тетки наверняка бы случился удар. Возможно, в самом деле случился. Гарри прошел в гостиную и увидел очень бледную Петунью Дурсль, которая капала в стаканчик какие-то капли, отсчитывая их про себя. Ее вытянутое лицо, казалось, иссохло за этот день. Дадли сидел подле нее, занимая собой треть дивана, и с абсолютно глупым видом следил за действиями матери. Было похоже, что случившееся довольно мало его встревожило. Вернон Дурсль сидел в кресле, и лицо его было, в отличие от жены, багровое, а на виске пульсировала синяя венка, и дышал он тяжело, — похоже, он только что разъярился громкой и гневной тирадой, а сейчас обессилил и свалился на первое подвернувшееся место. — Когда этот маленький урод придет, я ему покажу, — продолжал он шипеть в полголоса, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя в какую-то точку на ковре. — Пусть только посмеет явиться в дом, и я… — Вы что-то хотели мне сказать, дядя Вернон? — с гадкой ухмылкой спросил вошедший Поттер. Тетка вздрогнула и прижала руку ко рту; вид у нее был перепуганный. Дурсль же покраснел ещё сильнее. Он вскочил на ноги и схватил специально подготовленный к приходу Гарри толстый кожаный ремень, оставленный на полу. Грузный и покрасневший от ярости мужчина начал медленно надвигаться на мальчишку. — Ты хоть знаешь, сколько фунтов ты спустил в пропасть? Ты видел, во что превратил наш дом, щенок?! И из-за тебя я сегодня пропустил одну из важнейших встреч в моей жизни! Дурсль замахнулся, но ремень выскользнул из его коротких толстых пальцев и обвился вокруг массивной шеи. Его глаза распахнулись так широко, что, казалось, сейчас просто выскочат и покатятся к босым ступням Гарри. Он вцепился руками в душащий его ремень, но от этого было мало проку. — Не стоит говорить так с мальчиком, — раздался за спиной Поттера ледяной голос Тома. — Следует проявлять почтение в разговоре с юным магом. Тетя Петунья взвизгнула и бросилась к мужу, отбросив в сторону пузырек и стаканчик. Она пыталась помочь мужу, который дышал все тяжелее, но попытки ее были тщетны. — Освободите его! — кричала она, захлебываясь слезами. — Вы задушите его! Гарри испытывал отвращение, глядя на эту картину. Он безотчетно сжимал кулаки, а лицо его кривилось в гримасе. Ему было омерзительно столь глубокое притворство тетки. Очевидно же, что она его не любит. Любви не существует. За любовь они принимают нужду, привычку, выгоду. Поттер не представлял, что может быть как-то по-иному — в душе его никогда не было любви. Оттого ему и нестерпима эта картина. — Ты хочешь причинить ему боль? — произнес над ухом мальчишки Реддл. — Заставить его испытать всю боль, что он причинил? Он уничтожил твое детство. Уничтожь же его рассудок. Ремень с шеи Дурсля исчез, и тот повалился на пол, хрипя и продолжая хвататься за горло. Петунья опустилась рядом с ним, пытаясь сквозь слезы что-то проговорить. В руках Гарри оказалась волшебная палочка мужчины. Он сжимал ее так крепко, ощущая тепло, идущее от нее, что забеспокоился, как бы не сломать. Ему было вовсе не жаль. Он направил твердую руку на хрипящего мужчину на полу и произнес первое в своей жизни заклятие: — Круцио! Заклятие боли, мучительной боли. Дом сотряс пронзительный и высокий мужской крик. Тело Вернона Дурсля принялось дергаться в конвульсиях, и выворачивало его так, будто каждую кость его тела сжимали и выворачивали тисками, ломая в щепки. Из-под стиснутых век мужчины выступили невольные слезы, а позвоночник, казалось, скоро хрустнет, как ссохшееся дерево. Его жена пыталась схватить за руки, но тот лишь оттолкнул ее, когда очередная судорога сотрясла его толстое тело. Лицо тети Петуньи было все в слезах. Она никогда еще не выглядела такой беспомощной, забитой и бессильной. Заклятье Гарри смог удержать всего лишь несколько секунд. Под конец рука его стала сильно трястись, и палочка выскользнула из ослабевших пальцев. Это было… иссушающе. Словно всю его ненависть, злобу и ярость сконцентрировали в огромный темный сгусток, а потом через палочку начали выплескивать, будто воду через кран. Он почти пуст. Колени его ватные, в легких словно не хватало кислорода, и он делал огромные судорожные глотки, но это совершенно не помогало. Поттер был потрясен. — Надеюсь, сейчас вам больно, — едва слышно произнес мальчишка, обращаясь к вздрагивающему Дурслю. — Так же больно, как и вы делали мне. — Весьма неплохо для первого раза, — одобрительно прошелестело над его ухом. — Мы можем теперь уйти? — как-то совсем безжизненно и сухо спросил Поттер. — Мы не можем оставить их в живых, — назидательно сказал Том. — Их головы могут оказаться ценным источником информации. — Тогда что… Реддл вновь поднял свою палочку и направил ее на Дурсля, скрючившегося на полу в дикой для его комплекции позе. Он бездушно произнес: — Авада Кедавра, — зеленый луч ударил мужчину в лицо, и тело его разом обмякло на ковре. Гарри со свистом выдохнул, пораженно уставившись на труп его дяди посреди гостиной. Его голова стала абсолютно пустой. Даже прежняя боль отступила, притупилась. — Почему сын моей сестры привел в дом убийцу? — дрожащим и ломающимся голосом спросила Петунья под прицелом палочки Реддла. Глаза ее были полны смирения, и она крепко держала за руку оцепеневшего Дадли и мертвого супруга. — Как мог сын моей сестры так с нами поступить? — Вы хотите сейчас вспомнить мою мать, тетя? — Гарри не узнал собственного голоса — столько было в нем холодной ярости и насмешки. — Почему же вы не вспомнили ее на прошлой неделе, когда дядя порол меня за плохо выстриженный газон? Каждый получает то, что заслуживает. Это истина. Истина — когда на стеклах очков и в распахнутых глазах отражаются две вспышки зеленого убивающего огня. Это и есть истина. То, что в конце тебя ожидает и что ты не в силах как-то изменить, потому что твой список хороших дел слишком короток. Крупная дрожь била тело Гарри Поттера, но он этого даже не замечал. Он молча глядел на три трупа в гостиной дома, который никогда не считал своим и который ненавидел всеми силами души. У него не было слов, чтобы выразить ощущение человека, искупавшегося в чужой крови. — Пойдем со мной, мой мальчик, — протягивая руку мальчишке, тихо произнес Том. — Пойдем со мной, и ты сможешь расплатиться со всеми, кто причинил тебе боль. — Они были единственными. — Ты ошибаешься. У меня для тебя есть еще одна история. Том Реддл все еще протягивал руку. Гарри безмолвно подхватил ее, и они аппарировали.