А жизнь Миуру "любила"...

      Честно говоря, Хару была… растерянна. Да-да, не удивлена или ошарашена, напугана или озлобленна. Именно. Рас-те-рян-на.       Она странно ёжилась, глупо моргала, даже, словно выброшенная на берег рыба, то открывала, то закрывала рот, но произнести что-либо не могла.       Собеседник, что сейчас вольготно развалился в противоположном уж слишком большой и дорого украшенной кровати, на которой Хару и чихнуть-то боялась, не то, чтобы просто сидеть, судорожно обхватив коленки руками, кресле почему-то тоже.       А ведь обычно и не скажешь, что он умеет молчать. Вернее, совсем не умеет.       - Врой… — хриплый голос, словно взмах острого меча, режет тишину, острый взгляд недовольно прожигает в Миуре дырку, и только длинные пальцы всё также похоронно-весело тарабанят по подлокотнику. — И что собираешься делать?       Хару вздрагивает, чуть слышно ойкает и таки переводит ещё детский щенячий взгляд на мужчину, что своими словами будто приговор ей подписал. Крупно так, размашисто. Собственнически. И девушка и рада бы самолично закопаться и вены перерезать, да вот дадут ли?..       А на душе как-то до отупения спокойно, и только одна мысль испуганной пичужкой бьётся в её глупой ещё голове.       … А ведь пять минут уже давным-давно прошли…       Хару знала, что невезучая. Совсем и по жизни. Старалась быть сильной, смеялась дерзко над навалившимися бедами и неудачами, а на самом-то деле чуть ли не рыдала в душе от собственного бессилия. Потом, правда, привыкла. И улыбаться научилась. Ярко, солнечно, почти что как Киоко, но всё равно. Не то это было.       Ведь по сути дела и жизни с характером, Хару-Хару ложь не терпела совсем. Не могла, не желала терпеть. Потом, конечно, изловчилась, забила принципы вглубь и надолго, хороня вместе с ними всё детское и ненужное… Вот только от тяги к проблемам избавиться, увы, не так просто, как кажется. Тем более, если судьба ещё та зараза и отпускать из лап своих цепких такую удобную жертву совсем не намерена.       А Хару любила приключения и в судьбу не верила. Как оказалось позже – зря.       Когда на неё с грохотом и обычно визгливым голосом десятого Вонголы обрушилась базука десятилетий, Миура даже уже не удивилась. Привыкла. Орать, материться и устраивать дикие истерики с безумным хохотом ей захотелось чуть позже, когда розоватый дым рассеялся напрочь, унося с собой ощущение спокойствия и защищённости и являя миру и непутёвой девчушке чрезмерно дорогую комнату отеля. И всё бы ничего было, если бы не это такое до ужаса странное дополнение в виде мужчины. В банном халате. С Вавилоном из полотенец и платиновых волос на голове. И ладно бы, если это был кто-то из их дружной компании, так нет же. Мечник. Скуало, мать его, Суперби.       Хару вздохнула, бодро протёрла кулаком резко заслезившиеся глаза, но спросить что-либо даже не попыталась, как, впрочем, и что-либо ответить.       Осознание, куда она попала, а главное, с кем оказалась, уже не только успело подкрасться незамеченным, но и успешно огреть пыльным мешком по затылку, заставляя девчушку щуриться, нервно дрожать и яростно пытаться удерживать сознание от гневного выплеска ярости и обиды на сложившуюся судьбу. Нет, она знала, что Тсуна ей не светил никогда, но такой подлянки от жизни ожидать она не могла уж точно.       Мужчина, сидящий напротив, видно, тоже. Иначе не стал бы так пристально вглядываться стальным взором в Миуру, выстукивая что-то свое пальцами по деревяшке, почему-то напоминавшее кареглазой больше похоронный марш, а давным-давно материл бы всех и вся, не жалея лёгких и своей лужёной глотки. Девушка в этом уверена. Почему — дело десятое, как и то, что вместо тысячи криков, спустя минуту молчания, Скуало задумчиво выдаёт лишь одно:       - Твою мать… — и звонко хлопает себя по лбу.       … свадебный отпуск обещал быть весёлым…       Спустя пару не часов даже, а дней, когда шестнадцатилетняя Хару смогла хоть немного не вздрагивать при звуках зычного голоса, удалось не то, чтобы выяснить, просто осознать, что к чему и, к сожалению, куда её такую «везучую» таки занесло.       Нет, Скуало не заговорил с ней. Более того, успешно позволял ей уже несколько дней шкериться по всей Португальской гостинице и привыкать к осознанию несправедливости быта. К тому, что её двадцатишестилетняя версия из будущего уже как неделю больше не Миура, а Суперби, что сейчас она в месячном свадебном отпуске, и волосы у её будущей версии подстрижены. Коротко-коротко. Практически, как у мамы Савады.       Это всё ничего. И не к такому уже привыкали. Миура уж точно.       Но, а всё-таки, почему?       Хару знает, что не красавица. Куда уж ей хоть до той же Киоко, что формами, что поведением. Она ведь идеал. Мечты и воображения, жизни и поклонения. Идол. И пусть пока что только школьный. Миура уверена, её подружка потом станет краше только… А она? Что она… Хару не дура. Хару реалистка. Она знает, что такую, как сейчас она есть, её никто никогда замуж не возьмёт. И потому не может сдержать удивленного «Хахи», когда в голове опасно закрепляется мысль, что…       … а он же всё-таки взял…       - Эй, женщина, твои рукожопы, хоть смогут сами исправить то, что натворили? — когда хриплый, но неожиданно тихий голос прошелестел практически над ухом, хотя минуту назад рядом никого и не было, Хару испуганно дернулась. Так, что вполне возможно, могла бы свалиться с балкона, если бы не сильные руки и уж слишком громкий вопль, заставивший её дернуться повторно, всё крепче прижимаясь к крепкой мужской груди. — ВРО-О-О-ОЙ, чёртова женщина! Какого хрена?!       Мужчина утробно рыкнул и заматерился так, что у проходящей мимо двери их номера прислуги возникло желание куда-нибудь смыться подальше. Желательно, за границу. Желательно, навсегда.       - Хару-Хару не виновата, что вы так громко говорите! — девушка оскорбилась и практически впервые в жизни смело глянула в серые глаза её персонального ада на эту неделю.       Пожалела, конечно, сразу.       - ВРОЙ! Привыкнешь! — Скуало зло прищурился, но децибелы сбавлять не пытался даже, как впрочем, и выпускать из невольных объятий свою уже, как бы, жену. И плевать, что из прошлого. — И вообще, так, да или нет?!       Девушка выдохнула, чуть поёжившись, и невесомо передёрнула плечами.       - Хару-Хару не знает… Но она надеется, что Тсуна-сан всё уладит…       - Врой! Ага, уладит! Этому чёртовому Вонгольскому недобоссу ничего доверить нельзя!       И почему-то Миура впервые согласна с мечником. Поправочка, со злым, как тысяча чертей, мечником.       Действительно, Тсуна-сан порой такой дурак!       Следующее ощущение подлянки подкралось к Хару ближе к вечеру. Вернее, не ощущение, а та самая подлянка, от которой так хотелось где-то глубоко окопаться ещё утром.       Кто же знал, что облюбованный ею укромный уголок так хорошо просматриваем, кто же знал, что у её будущей версии так много врагов.       И всё-таки Миура не удивилась, когда пуля просвистела совсем близко, чуть оцарапав щёку, а после глухо ушла в дерево. Только отстранено отметила, что выпавшая закладка из какого-то бульварного романа выпала очень даже кстати, и то, что в экстренных ситуациях Скуало не кричит. Матерится только двухэтажно, а после отправляет акулу по следу. И взгляд у него заботливый, и руки тёплые, хоть и шершавые немного от тренировок. И что вообще не такой уж плохой этот мечник. Ведь тогда бы он не стал её ловить, когда она, глупо хихикнув напоследок, культурно ушла в обморок, подальше от бед и всяких мафиозных камикадзе, ведь так?       Жизнь Миуру «любила». Со всей своей страстью и неудержимой фантазией. Заставляя девушку, то краснеть и бледнеть, а то и вовсе испуганно вздрагивать, тщетно надеясь, что всё же, а может и пронесёт. Увы и ах, но мантра эта никогда не срабатывала. Но Хару продолжала верить, лишь смутно догадываясь, что всё это зря.       - Врой! Женщина, ты чё делаешь?       Подошедший со спины мечник не злится. Он удивляется. И за полторы недели Миура уже может с трудом, но всё-таки различать, когда Вариец злится, а когда он «спокоен». Вот как сейчас, к примеру.       - Костюм, — Хару поражает умиротворением и небольшим пофигизмом и всё также продолжает неторопливо сшивать, даже не оборачиваясь в сторону мужчины, два бесформенных куска темной ткани. Прежде всего, себя, а потому уже мечника и это льстит. Виноваты в том две выпитые таблетки успокоительного или же любимое дело, что позволяет отвлечься — дело десятое.       - Нахрена? — Суперби кривится, вскидывая бровь, а после, не дождавшись ответа вовремя, просто опускает длинные руки на подлокотник и по-свойски опускает острый подбородок на плечо Миуры. — Женщина…       Тёплое дыхание изрядно пугает, заставляет слегка вздрогнуть, что незамеченным не остаётся и вызывает странную усмешку у мечника, и покраснеть, как никогда раньше. Удобное кресло кажется уж не таким удобным, а спокойствие испаряется быстрее, чем разлитая ртуть. А Скуало видит этот, чувствует и скалится шире, прикусывая чувствительное ухо.       Хару не любила, когда её трогали за уши. Вообще. Это место было слишком чувствительным, и любое прикосновение коробило — она-то их потому и не прокалывала раньше, но сейчас…       - С-скуало-сан! Ч-что вы… делаете? … — голос предательски коверкает слова и звуки, глуша любую попытку вызвать возмущение внутри.       - Помолчи… — Суперби же на удивление умиротворён и спокоен, почти что, как Миура минуту назад, а ещё он почему-то носом зарывается в тёмные волосы, что сейчас не держит заколка, и замирает. Только резко и собственнически сжимает чужие руки, что давно выпустили на пол шитье, и хрипло шепчет:       - Мне спокойно.       И Хару почему-то противиться такой явной, но утаённой не просьбе — приказу, даже не хочет, послушно замирая, хотя спина уже давно затекла.       А, может, всё не так уж и плохо?..       Хару любила жизнь. И людей любила со всей своей детской отдачей. И Киоко, и Ламбо, и Рёхея, даже грубого Гокудеру-куна. И то, что ни судьба, ни люди, ни жизнь, повода для такой самоотдачи совсем не давали, её не слишком уж волновало. Она улыбалась, искрилась радостью и ураганом проносилась по жизни, думая, что ничто не даст ей разлюбит эти составляющие. А особенно Тсуну-сана.       Ну, или почти что…       - Эм… Скуало-сан…       Голос у девушки не дрожит, а вот пальцы наоборот. Мелко-мелко. И щёки алели, словно маки в поле.       - Чего тебе, женщина?       Мужчина фыркает и задорно скалится. Миура готова поклясться, что и в глазах у него сейчас не бесята, а бесы пляшут. И что задумал что-то совсем-совсем не хорошее. Научилась уже разбираться за столько-то времени в характере… мужа.       - Может… Может, вы…       - Что? — Суперби хмыкает и тихо оттягивает чувствительную мочку уха, проникая руками под кофту, отчего Хару вздрагивает всем телом и краснеет сильнее, хотя казалось, куда уж больше…       - Скуало-сан! Вы… вы, что делаете?! — отбиваться не получается, как и в принципе спрыгнуть с колен, куда ранее беспринципно усадил её Суперби.       - А ты как думаешь? — звучит немного недовольно, можно сказать ворчливо, а чужие руки вовсю хозяйничают под кофтой. — Ты моя, даже официально, — мужчина хмыкает, когда в ответ раздаётся приглушённый стон, а после снова аккуратно кусает Миуру за ухо.       - Отпустите, — звучит неубедительно, даже как-то пискляво. Да и не хочется уже Хару как-то сопротивляться, чего уж говорить. И мечник это знает. Чует всей своей мафиозной душой.       - Не дождёшься… — голос у мужчины садится, а глаза как-то опасно сужаются, и Миура даже не удивляется, когда её бесцеремонно разворачивают, а после целуют.       Резко, грубо, собственнически.       А чего она всё-таки хотела? Романтики? Или того, чтобы первый поцелуй у неё будет с Тсуной-саном?       Да и какой он уже сан. Кун, скорее. Сейчас для неё только один-единственный существует. Что так по-акульи скалится в губы. От кого кровью несёт и сталью.       И Миура не знает, то ли радоваться, то ли разочарованно выдохнуть, когда розоватый дым окутывает её вновь, оставляя на память разочарованный мат и акулий оскал.       Только странно моргает и выдаёт удивлённое «Ха-хи», окунаясь в шумную обстановку прошлого, ловя взбешённое «Женщина» от Гокудера и напуганное «Хару! Ты как?» от Тсунаёши. А после секундного ступора резко подскакивает с криком «Хару ж надо к родителям! Они ведь волнуется за Хару!» и уносится прочь.       Враки всё. Не к родителям ей нужно, а к тому прохожему мечнику, что так ненавязчиво прошёлся мимо окна в комнате Десятого и что сейчас стоял на другом конце улицы, терпеливо дожидаясь Миуру. Что Скуало из её времени делал в Намимори, дело десятое. Для Хару это не важное.       Гораздо важнее услышать это слишком теперь нужное «Врой! Женщина!», а после неловко улыбнуться в ответ.       Ведь Хару любила жизнь. Заставляя ту полюбить её в ответ.