***
Седьмого июля сорок четвёртого года нам предстояло совершить полную опасностей поездку к фюреру. Помню, как полковник нервничал, но отчаянно пытался сохранить спокойствие. Восхитительный человек! Мне становится очень неловко, когда он ловит мои немного обеспокоенные взгляды на себе. Но что поделать? Эта аура, аура преданности своей стране, преданности высокой идеи притягивала и завораживала меня. Я просто не могу оторвать от него глаз. Когда мы ждали в прихожей Бергхофа, он начал заметно нервничать. Его уцелевшие пальцы выстукивали какую-то мелодию на крышке портфеля. Она была настолько запутанной, что я не мог даже определить, что именно это было. Я неотрывно наблюдал за ним, пытаясь угадать, о чем он думает. Вошел полковник Брандт. Мы с полковником моментально встали со своих сидений. Мне показалось, что он побледнел. Брандт легко и непринужденно балансировал на грани просьбы и вымогательства. Полковник молча смотрел на него, а внутри меня закипал спонтанный или не совсем наплыв ярости. Последней каплей стала его высокомерная реплика о том, что «таков порядок». Я не стерпел и довольно резко ответил ему и его наглой физиономии, что бумаги предназначены только для глаз фюрера. Он моментально попытался поставить меня на место, сказав, что он – глаза фюрера. Наша словесная перепалка могла бы длиться ещё долгое время, но подоспел генерал Фромм, который немного остудил пыл Брандта. Вместе с ним полковник ушел в залу, которую можно назвать не иначе как змеиным гнездом. Пока я сидел в прихожей и переживал о судьбе нашего плана, но ещё больше о судьбе полковника, на ум пришла забавная мысль, связанна со «змеиным гнездом». Через некоторое время, вышел генерал, а вслед за ним и полковник. В него будто заново вдохнули жизнь. На щеках проступил ели заметный румянец, а походка была настолько легкой, насколько это было возможно при его положении. Полковник торжественно вручил мне портфель. Кажется, он улыбнулся самым уголком губ. Это означало только одно: у нас получилось. Моему счастью не было предела. Но, вместе с этим, над нами нависла ещё большая угроза. Ведь теперь мы должны перейти к третьей фазе: взрыву.***
Пятнадцатого июля мы собрались в Бека, где он ещё раз напомнил всем детали плана. Но, наверное, это было лишним, ведь я убежден, что все и так помнят его наизусть. Но всё же мы выслушали всё до конца и, чувствуя на себе тяжелые взгляды генерала Ольбрихта и полковника Квирнхайма, отправились в путь. Всю воздушную часть нашего путешествия туда полковник неотрывно смотрел в окно. Я видел, как его губы еле шевелились, когда он шептал себе под нос молитву, и я его понимал: сегодня должно было решиться всё. На карту были поставлены не только наши жизни, а и жизни десятков, сотен, тысяч людей. А это уже не мало. Я вцепился пальцами в портфель. Дорога до Вольфшанце пролетела не заметно. Всё это время меня преследовала мысль, что все эти капитаны, фельдфебели и майоры, которые так учтиво приветствовали полковника, уже давно разгадали наш замысел, и теперь только ждут, когда мы сделаем неверный шаг и тем самым выкажем себя. Но, на счастье, это были только мои опасения. Уже на территории Вольфшанце оказалось, что «человек» полковника - это генерал связи Эрих Фельгибель. Что ж, это внушало надежду. Внутри бункера мы, как и положено, сняли фуражки и пояса с кобурами, а полковник вставил свой стеклянный глаз. Я заметил, что каждый раз как он это делает, его лицо выражает очень хорошо замаскированное отвращение. Кому же, как не мне, знать, насколько оно раздражает полковника. За то время, вокруг собралось столько офицеров высших чинов, что мне было немного неудобно находиться в одном помещении с ними. Я оставил портфель, снаряженный бомбой, под столом. Как только я разогнул спину, послышалась команда «Смирно!» и в комнату вошел горячо любимый всеми фюрер. Все генералы подошли поближе к карте, и Фромм начал свой доклад. Несколько минут спустя меня озарила пугающая догадка: на совещании не было Гиммлера. Его отсутствие могло поставить крест на всей операции. Я наклонился над ухом полковника и немедленно доложил ему об этом. Он только кивнул и молча вышел в коридор: звонить генералу Ольбрихту и другим заговорщикам. Время шло, Фромм и другие генералы и дальше совещались с фюрером о том, каким образом можно уничтожить русских с помощью «пушечного мяса», которое осталось на службе у «тысячелетнего Рейха». Совещание почти добегало до конца, а полковник всё ещё не вернулся. Я почувствовал, что у меня еле дрожат колени. Генералы закончили спорить между собой, и офицеры засуетились. Несколько других адъютантов заступили мне наш портфель. Я отчаянно пытался подобраться к нему, но когда они расступились, моё сердце упало камнем вниз. На том месте, где я оставил портфель, было пусто. Лихорадочно осматривая каждого офицера, который выходил, я наткнулся на полковника. Он бросил на меня быстрый взгляд, в котором читалась тихая паника. Моё испуганное лицо означало для него только одно: нас могут раскрыть, а это конец всему. К счастью, нас окликнул какой-то майор. В его руках я увидел наш портфель. Всё напряжение как рукой сняло. Но на место страха из-за его потери пришел новый страх, что он узнал, что там внутри. Полковник быстро поблагодарил его и забрал портфель. Похоже, наш план так и остался тайной.***
Вечернее собрание сегодня больше походило на разбор полетов на двоих. Ну, или троих, если считать меня. Хотя понять, что происходит, было довольно легко. Сначала дискуссия по поводу того, почему мы всё-таки не снарядили бомбу. Потом мы плавно перешли к поиску крайних. Полковник обвинял во всем Гёрделера, а последний, в свою очередь, обвинял полковника. Их словесная дуэль начала заходить всё дальше, но тут вмешался Бек. Оказалось, что гестапо вычислило ещё одного заговорщика, а именно самого Гёрделера. В комнате повисла тяжелая атмосфера. Гёрделер сразу же остыл и, молча взяв у Бека свой паспорт, попрощался со всеми. Про себя я заметил, что теперь политиков среди заговорщиков почти не осталось.***
Утром двадцатого июля я терпеливо ждал полковника у ворот его дома. Хотя это всё ещё была середина лета, утро оказалось туманным и немного прохладным, но сквозь форму это не чувствовалось. Я вспоминал, что мне говорил Ханс. Вчера мы обсуждали план Операции до поздней ночи, а сегодня утром молча позавтракали. Я заметил, как на его глазах выступили слёзы и он пытался не смотреть на меня, чтобы я не видел их. Перед выходом из дома, мы крепко обнялись, и мне пришлось пообещать, что я не наделаю глупостей, а всего себя, всю свою сущность посвящу нашей великой цели. Полковник не заставил себя долго ждать. Он вышел из дома с каменной физиономией, пытаясь сохранять спокойствие, и с портфелем в левой руке. Мы уселись в автомобиль и приготовились пережить поездку в Вольфшанце ещё раз. Только второй раз в своей жизни, я видел, как полковник нервничает. С каждым километром, который мы преодолевали на пути к аэропорту, где нас ждал самолёт, он становился всё больше и больше похожим на призрака. Наверное, я выглядел похуже, но мы оба пытались держаться спокойно. Всё время в самолёте мы провели в молитве. Когда он заходил на посадку, полковник сжал портфель настолько сильно, что уцелевшие пальцы дополняли цветовую гамму его лица. Дорога до Волчьего логова прошла в молчаливом напряжении. Ни я, ни полковник не осмелились нарушить тяжелую тишину, которая опутала нас своей сетью. Мы медленно въехали на площадь, заставленную машинами с ярко-красными флажками на капоте. Я неотрывно наблюдал за водителем. Он походил на одного из тех доносчиков, которые, чуть что, сразу бегут докладывать обо всех погрешностях. Тормоза машины легко взвизгнули, и мы по инерции наклонились вперёд. Я вышел из машины и, как подобает адъютанту, поспешил открыть дверь перед полковником. Он благодарно на меня посмотрел. Кажется, что моё присутствие влияет на него в позитивную сторону. Я бы тоже обрадовался, если бы здесь, на вражеской территории, у меня был верный соратник, который знал об Операции и мог морально меня поддержать. И он у меня был. И я тоже являлся его единственной опорой здесь, в тылу врага. Полковник подошел к майору, в котором я узнал офицера, что своеобразно спас наш портфель, Операцию и жизни в целом. Они быстро о чем-то переговорили. Я увидел, как полковник немного запрокинул голову, демонстрируя что-то майору. Последний только кивнул и жестом пригласил нас внутрь. Внутри меня нарастала тревога, потому что я не знал, куда нас ведут. Но всё оказалось довольно просто: мы направлялись к комнате майора, где полковник мог бы переодеться. Но, на самом деле, это оказалось чем-то вроде плана внутри плана, как и каждое наше движение. Кроме этого, выяснилось, что у «фюрера тысячелетнего Рейха» запланирована встреча с дуче после совещания. Это ограничивало наши возможности, потому что собрание сместили на полчаса. Другими словами, у нас оставалось не больше пятнадцати минут на всё. Когда дверь за моей спиной захлопнулась, полковник сразу же, настолько легко и бесшумно, насколько это было возможно, метнулся к столу и поспешно вытянул все части бомбы. В то время я так же тихо подбежал сзади и помог ему снять китель, который затем небрежно повис на спинке стула. Полковник кивнул мне, и мы почти синхронно надели капсулы с кислотой на пусковые механизмы, а затем воткнули их по оба бока наших бомб, всё как нам рассказывал полковник Квирнхайм. Пока я копался возле кителя полковника, чтобы выглядело, будто он действительно переодевался, в дверь кто-то постучал. Мне показалось, что моё сердце на секунду замерло. Но к счастью, это всего лишь был тот майор, в чьей комнате бушевала активная подпольная деятельность. Он доложил, что полковнику кто-то звонит и попросил его поторопиться. Я облегченно выдохнул и принялся помогать владельцу кителя одеть его обратно. Опять раздался стук, а затем, внезапно для нас обеих, дверь приоткрылась. Полковник метнулся к ней и захлопнул её ногой. Я испуганно посмотрел на него, ожидая следующих безмолвных указаний. За дверью послышался голос майора. У нас осталось ещё пять минут. Полковник кивнул. Я собрал свой портфель и оставил его наедине с двумя девятисотграммовыми шашками взрывчатки. Майор всё ещё ждал нас снаружи. Он спросил, всё ли в порядке. Собрав остатки своего самообладания, я ответил, настолько спокойно, насколько мог, что полковнику тяжело одеваться. Хотя я и стоял возле этого майора, но мыслями я всё ещё пребывал по ту сторону двери, вместе с полковником, пока тот снаряжал бомбу. Он вышел из комнаты, держа в одной руке портфель. Мне казалось, что я слышал тиканье. Но какое может быть тиканье, если в детонаторе никакого особо хитрого механизма не было? Мы забрали свои фуражки, и вышли на улицу вместе с майором. После почти сумеречной комнаты дневной свет казался ослепительным лучом прожектора, который на нас кто-то направил. Полковник немного отстал от майора и, шагая нога в ногу со мной, шепнул мне на ухо, чтобы я ждал его вместе с машиной как можно ближе к бункеру. Кроме кивка я хотел ещё ему сказать, чтобы он был осторожным, но они с майором уже были довольно далеко от меня. Я заметил, что они идут в совсем другую сторону от бункера. Что-то внутри меня оборвалось. Этого не было в плане. Такая мелочь, как смена обстановки, может серьёзно повлиять на всю Операцию. Но в сердце всё ещё таилась надежда, что у нас всё получится. Я сделал всё, как мне приказал полковник. Ну, почти всё. Машина стояла ближе к летнему домику, вместо того, чтобы ждать возле бункера. Казалось, что время превратилось в огромную резинку, которую кто-то медленно тянул. Я раз за разом копался в своей памяти, возвращаясь в ту комнату, когда мы снаряжали бомбу, проверяя, всё ли мы сделали верно. Ещё немного минут, ещё чуть-чуть… Я увидел его. Как он быстрым шагом приближался к машине, ко мне. А затем всё вокруг превратилось в сумасшедший ураган. Шибки из окон вылетели, вместе с несколькими офицерами, ошметками ткани и кусками дерева, которые несколько ещё секунд назад были одним целым. Полковник моментально пригнулся. Моё сердце камнем упало вниз. Я бросился открывать дверь машины. Меня сейчас нисколько не волновало, получилось у нас или нет. Теперь главное задание: убедиться в том, что мы не оставили улик и проследить за тем, чтобы полковник добрался целым, насколько это возможно, и невредимым в Берлин. Ведь там безопасно. Пока что. Водитель отрешенно смотрел на то, как все бегут к летнему домику, где только что прогремел взрыв. Полковник решительно приказал, чтобы он ехал. При упоминании, что это приказ фюрера, машина наконец-то двинулась с места, увозя нас всё дальше и дальше от места происшествия. Я пристально наблюдал за тем, как сердце Волчьего Логова всё уменьшалось, пока не стало крохотным, а затем и совсем спряталось за высокими соснами, когда мы повернули вправо. На приличном расстоянии от бункера, я вытянул брусочек, которому так и не судилось детонировать, и две пары клещей. Водитель пристально наблюдал за мной в зеркало заднего вида. Но затем его маленькие свиные глаза встретились с суровым взглядом полковника, и он нехотя перевёл свой взор на дорогу. Я выбросил клещи из машины клещи куда-то в кусты. Через несколько километров вторая пара тоже отправилась в свободный полет. Я даже не знаю, где он окончился. Проехав ещё немного, я запустил бомбой в гущу деревьев. Она приземлилась на мох. Одно из заданий выполнено. Когда мы взлетели, мне показалось, что своё тело я забыл где-то там, внизу, а в самолете сидит только смесь страха, тревоги и частичного облегчения. Но я сидел там, напротив полковника, и, кажется, был цел. Он молча сверлил стену позади меня своим единственным глазом. От его пронзительного взгляда мне становилось немного не по себе. Как и от того, что не было слышно ничего, кроме гула мотора «Штукаса». Полковник выглядел почти как мраморная статуя. Его лицо побледнело, а цвета формы казались выцветшими. Только его тёмный глаз выдавал то, что он всё ещё живой.***
Нас легонько подбросило, когда шасси самолёта коснулись посадочной полосы аэропорта, с которого мы, казалось, вылетели несколько месяцев назад, а не сегодня утром. Мы с полковником вышли на залитую светом площадку, ища взглядом машину, которая должна была нас увезти на Бендлерштрассе. Но парковка светила своей пустотой. Складывалось такое впечатление, что в радиусе нескольких километров нет ни одной живой души. Я зашел в комнату управления и поискал взглядом телефон. Через несколько секунд меня уже соединяли с штабом генерала Ольбрихта. Ко мне подошел полковник. Как оказалось, «Валькирию» начали буквально только что. Полковник попросил трубку. Настолько яростным я его ещё в жизни не видел. Он не говорил на повышенных тонах, он просто кричал на несчастного генерала Ольбрихта, который, наверное, сжался от страха на том конце провода, от столь резкого всплеска злости. Да и я тоже сжался бы, но присутствие полковника заставляло меня держать строй. Он отложил трубку, и глубоко вдохнув, спокойно продолжил, давая приказания генералу, которые он должен был исполнить до того, как мы будем в Бендлерблоке. Через минут двадцать мы уж направлялись к кабинету Фромма. С каждым шагом я только сильнее сжимал пистолет в руке. Рядом молча шагали полковники и генерал. Их шаги луной отбивались в пустом коридоре. Почему-то я был рад, что мне подвернётся возможность собственноручно арестовать Фромма. Не знаю, откуда у меня столько ненависти к нему. Возможно, это из-за всего того, что он наговорил мне, генералу Ольбрихту, полковнику Квирнхайму и, самое главное, полковнику, чьим адъютантом я являлся. Дверь кабинета резко открылась. Фромм сидел за рабочим столом и взглядом, полным непонимания, смотрел по очереди на каждого из нас. На его физиономии читалось явное требование, объяснить, что это значит. Полковник незамедлительно поставил ему ультиматум: либо он с нами, либо он будет арестован. Когда генерал вновь пришел в себя после столь неожиданного заявления, его рука потянулась к телефону. Его соединили с фельдмаршалом Кейтелем. Похоже, что нашу информацию, которую мы так внезапно предоставили Фромму, фельдмаршал мог с легкостью опровергнуть. Губы генерала растянулись в противной улыбке, он отложил трубку и уже собирался позвать солдат, для того чтобы нас арестовать. Казалось, что всё окончено. Но полковник был быстрее, как и мы с полковником Квирнхаймом. Пистолеты блеснули в наших руках. Через несколько минут Квирнхайм уже запирал дверь архивов. Замок щелкнул, и полковник спрятал ключ в карман форменных брюк. Тем временем, и в кабинете Фромма, и за его границами развивалась бурная кампания, целью которой был захват Берлина, а затем и всей территории Третьего Рейха, который рушился на глазах. Мне казалось, что я вновь нахожусь в том сорок третьем, когда только начал работать здесь. Меня опять посылали за бумагами и обратно. Только сейчас приходилось двигаться в три раза быстрее, и, кроме меня, по этажам Бендлерблока бегало туда-сюда ещё несколько десятков офицеров. Полковник раз за разом давал мне новые поручения, которые я почти сиюминутно выполнял. Казалось, что у нас и вправду получилось. Ещё немного, и Третий Рейх должен был навсегда отойти в прошлое.***
Правительственный квартал был уже почти наш, но радиостанции так и не удалось захватить. Полковник с Беком и генералом Ольбрихтом буквально не отходили от телефона, уговаривая, договариваясь и споря с людьми на том конце провода. Полковник Квирнхайм, будто не касаясь ногами пола, бегал между рядами радисток, раздавая им указания и текст сообщений, которые отправлялись по всех военных округах. Внезапно в помещение ворвался какой-то генерал. Мне казалось, что он только что проснулся и не может понять, что случилось. Он начал вопить, будто поломанная сирена, что «наш фюрер жив». Мы с Квирнхаймом немедленно увели его в архивы. Торжественное настроение потихоньку сменялось на чувство тревоги и страха перед тем, что надвигалось.***
Солнце уже зашло, а мы всё ещё стояли в комнате вокруг приёмника и просто не могли поверить в то, что только что услышали собственными ушами. Полковник, не шевелясь, сидел за своим столом в компании старшего брата, молча смотря в никуда. Впервые за весь день мне стало по-настоящему страшно. Казалось, что я опять на самолёте, и напротив меня сидит безмолвный полковник. Все вокруг затихли, будто весь Бендлерблок в одну минуту вымер, и здесь не осталось ни одной живой души. Даже меня. Я боялся дыхнуть, ожидая, что случится дальше. Внезапно, полковник встал со своего кресла. Его лицо не выражало ни одной эмоции, кроме обреченности. Он раз за разом повторял тихим, неуверенным голосом, что он видел взрыв. Все мы понимали, что сейчас это не имело ни малейшего значения. Всё окончено. Теперь даже не было смысла сопротивляться. Мы могли сделать только одно: вывести Бека отсюда. В коридоре нас остановил офицер из окружения Фромма. Вместе с ним было несколько вооруженных солдат. Мне это не понравилось, как и то, что он приказал нам стоять. Полковник немедленно отреагировал и настолько спокойно, насколько это было возможно в подобной ситуации, дал ответный приказ. Тот не послушался и на сей раз завопил. Полковник закричал в ответ. Офицер и солдаты открыли по нам огонь. Мы с полковником моментально спрятались за коридорчиком, который примыкал к вестибюлю, и пытались как-то от них отстреливаться. Тем временем, Бек вместе с полковником Квирнхаймом уже успели скрыться за нашими спинами. Обернувшись, я с ужасом заметил, что полковника ранило в единственную рабочую руку. В порыве гнева, я опять высунулся с нашего укрытия и выстрелил. Мне уже было всё равно, в кого попадёт пуля. Сейчас я всего лишь хотел высвободить ту смесь отчаяния, ярости и страха, которые накопились внутри за весь день, чтобы я мог спокойно идти на расстрел. Сзади послышались тяжелые шаги. К нам, вместе со своей свитой, приближался майор Ремер. Причем делал он это изощрённо и чрезвычайно медленно, будто наслаждаясь тем, как на нас влияет его присутствие. Сбоку показался солдат, который держал за руку генерала Ольбрихта, который, как и мы, оставил любую надежду на спасение. В сопровождении двух офицеров, показался недовольный полковник Квирнхайм. Судя по его внешнему виду, он не собирался уходить без боя, чем и заслужил такой конвой. За ним появился Бек, а это значило, что мы так и не смогли вывести его. Ещё одно задание с треском провалено.***
Мы рядышком стояли возле окна. С левой руки полковника на пол капала кровь. Всё потеряно, загублено, утрачено - называйте, как хотите, но от этого суть не изменится. Как и наша судьба. Перед нами с довольной физиономией расхаживал Фромм и читал морали. Позади стоял "генерал-сигнализация" и устало смотрел куда-то. Майор Ремер и ещё несколько солдат молча наблюдали за тем, что разворачивалось в помещении. Фромм зачитал приговор. Мои догадки, что никто с нами баловаться не будет и про трибунал можно забыть, подтвердились. Майор Ремер бесцеремонно перебил Фромма, передавая ему приказание фюрера. Тот только отмахнулся. Первым подал голос генерал Ольбрихт. Он попытался достучаться до совести Фромма. Те слова, что он сказал, заставили, по крайней мере, меня, серьёзно задуматься. Ведь если рассуждать логически, то Фромм был виновен не меньше, чем мы. Хотя бы тем, что он смотрел сквозь пальцы на то, что происходило в Бендлерблоке. Он мог выдать нас ещё при первой попытке «Валькирии», а теперь он старательно пытался замести следы тем, что не подчинялся приказу фюрера и самовольно отдал приказание нас расстрелять, и при этом, у Фромма ещё оставалась наглость, чтобы притворяться, будто он не понимает, о чем идёт речь. Полковник Квирнхайм поддержал слова генерала и добавил, что он знал, но ничего не предпринял. Я не выдержал, чувствуя, что должен высказать ему то, что давно хотел сказать. То, что его вина в этом, такая же, как и наша. Полковник, который до этого стоял молча, промолвил, своего рода, вещие слова. Ведь никого не пощадят. Финал Рейха, людей, живущих здесь, офицеров, которые и дальше верят каждому слову Геббельса, всё ближе и ближе, и его не избежать. Я увидел, как в глазу полковника заблестели слёзы. От этого, чувство обреченности перемешалось с ощущением собственной ничтожности. Конец становился всё больше неотвратимым. Бек тихо попросил пистолет. После фразы «в личных целях», я мог поклясться, что у всех по спине пошел неприятный холодок. Фромм приказал офицеру, чтобы тот отдал свой пистолет Беку. Тот повиновался и положил свой «Вальтер» на стол. Бек сел и приставил ствол к виску. В его глазах читалась только неземная усталость и жалость, жалость за то, что у них ничего не получилось, за то, что он обрек их на такой конец. Он нажал на курок. В комнате прогремел выстрел, но вместо того, чтобы упасть на стол мёртвым, Бек всё-ещё сидел за столом, схватившись за голову. Фромм безразлично, как ленивый кот, который наблюдает за своей умирающей добычей, смотрел за происходящим. Бек опять приставил пистолет к голове и щелкнул крючком. Пуля опять не исполнила своё предназначение. Генералу Фромму это начало надоедать, и он приказал другому солдату пристрелить неудавшегося самоубийцу. Они вышли с комнаты, и через несколько секунд послышался выстрел. Мы одновременно опустили головы. Это финал.***
Сведения очевидцев: Всех заговорщиков вывели на залитую тусклым светом площадь перед входом в Бендлерблок, которая превратилась на временное место казни. Их вместе с конвоем поставили под стеной здания. На балконе стоял Фромм. Он курил сигарету и удовлетворенно наблюдал за происходящим внизу. Первым вызвали генерала Фридриха Ольбрихта. Я видел, как полковник Штауффенберг что-то прошептал ему. Генерал молча сглотнул и встал перед солдатами, которые должны пронзить его пулями. Он поправил китель и гордо поднял голову. В его глазах читалось одно лишь бесстрашие, будто он был готов к этому с самого начала. Офицер дал команду: «Пли!». Все солдаты одновременно выстрелили. Генерал тяжело упал на припорошенный песком булыжник. Полковник Квирнхайм легко вздрогнул, но ни одна мышца на его лице не дрогнула. Несколько солдат подбежали к уже бездыханному телу генерала Ольбрихта. Они переложили его на грубую ткань и поволокли в сторону. Следующим оказался полковник Альбрехт Мерц фон Квирнхайм. Он, так же, как и генерал, стоял с высоко поднятой головой и с некоторой ненавистью смотрел на своих палачей. Опять послышалась команда «Пли!», и ноги полковника подкосились. Послышался хруст очков. Те самые солдаты отнесли тело к трупу генерала. Прозвучала фамилия полковника Штауффенберга. Он молча посмотрел на своего адъютанта и вышел на залитый кровью и светом фар автомобилей песок. В его единственном глазе блестели слёзы. Кромешной темнотой своей повязки он, также молча, сверлил солдат. Офицер дал команду «Заряжай!». Добрый десяток ружей выплюнул гильзы, и палачи прицелились. В рядах солдат, что стояли без дела, что-то зашевелилось. Лейтенант фон Хафтен твердо приближался к своему полковнику. Он стал перед ним, закрывая его своим телом от первого залпа, который предназначался для Штауффенберга. Лейтенант распрямил плечи. В тот момент я не видел его лица, но могу поклясться, что оно было решительным, а в глазах светилась та последняя преданность человеку, которому он пообещал всё. Офицер вновь дал команду открыть огонь. В спину Хафтена вонзились пули, и он упал замертво перед полковником. Солдаты опять подбежали к телу. Они перенесли его на ткань и отнесли к другим. Всё это время, полковник, полным слёз глазом, наблюдал за тем, как уносят лейтенанта, который так храбро пожертвовал своей жизнью. Наверное, он просто не мог выдержать мысли, что ему придется увидеть, как человек, которому он отдал всё, умрёт у него на глазах. Солдаты вновь приготовились. На физиономии Штауффенберга читалось явное отчаяние. Похоже, что смерть адъютанта его окончательно добила. В момент, когда офицер сказал «Пли!», полковник выкрикнул свои последние слова: «Да здравствует Священная Германия!». Я до сих пор слышу в сознании из отголосок. Он упал на песок и дальше смотрел своим единственным неподвижным глазом на солдат. Фромм потушил сигарету и небрежно бросил её с балкона.