Шоколадный Лис

Подзатыльник Роза отвешивает скорее по привычке, злобу она уже выместила, хорошенько вмазав Эцио коленом в пах. На особое злорадство тоже нет ни сил, ни времени: солдаты и постовые тянутся за ними, и с каждым кварталом их всё больше, хотя Эцио с ворами уходят по крышам. — Ну, хоть прыгать ты умеешь лучше, чем воровать! — всё-таки не выдерживает Роза, неловко приземлившись вслед за Эцио и рассадив в кровь колено. Протянутую было руку она спешно отталкивает, вскакивает на ноги и бежит, даже не обращая внимания на текущую кровь. Эцио зло качает головой, но обдумывать случившееся не стоит, как не стоит и злиться на себя за промах: меж покатыми крышами домов Венеции неприветливо блестят воды каналов, звенят снизу и за спиной ноженные ремни, и гремят голоса и шаги преследователей. Нужно сосредоточиться и бежать и не думать ни о чем, чтобы голова была пуста; чтобы не оступиться и уже в безопасности иметь возможность хорошенько позубоскалить с Розой в споре о том, что воровство талант нужный, но всё приходит с опытом. А откуда у Эцио, сына благородного рода, опыт в таких делах может быть? Антонио встречает их, запыхавшихся и взмыленных, с выражением лица, какое бывает у человека, уже уставшего ждать плохих новостей. — Да, ты говорил, — отмахивается от него Эцио, хромая внутрь развалюхи, где размещается гильдия воров. Антонио пожимает плечами и двигает губой, отчего его усы негодующе шевелятся. Раны несерьезные, но обида на весь мир за промах не проходит даже в тепле и безопасности. Эцио хмуро сидит над чашками горячего вина и жирного супа, сдвинув брови и закусив губу. Перевязанные царапины и смазанные промытые синяки даже не болят, но когда Эцио смотрит на свои руки, на свои пальцы, ему кажется, что он их не чувствует — настолько они неловки. — Давай всё же поговорим, мальчик мой, — кряхтя, присаживается на низкую скамью у стены Антонио, несколько часов как околачивающийся рядом, но всё никак не решавшийся подойти. И Эцио прорывает. — Он выскользнул из пальцев, и я попытался перехватить его другой рукой! Задел этого олуха локтем и, — с ненавистью глядя в суп, гаркает Эцио, — и всё! Откуда только набежало столько стражи! — Стража она такая, — понимающе кивает Антонио, и от этого его понимания становится еще противнее, — особенно, когда на дело идет кто-то, воровать не обученный и не умеющий толком. Уже представляя, как будет заливаться подслушивающая за дверью Роза, Эцио всё-таки пересиливает себя и, покусав изнутри губу, признается. Чтобы Антонио не думал, будто он какой-то спесивый и самоуверенный прохвост, решивший, что за благородные намерения и красивую мордаху ему будет во всех делах счастье и везение и умыкнуть он сможет что угодно, у кого угодно и когда угодно, и всегда с неслыханной легкостью и небывалой удачей. — Меня учили, — уже тише говорит Эцио, и Антонио медленно поднимает кустистые брови, глядя удивленно и теребя пальцами одной руки усы. — Во Флоренции меня учила Паола. И брови Антонио, кажется, вот-вот встретятся с его волосами и уползут на затылок. — Эцио, — вежливо, с присущей ему аккуратностью, медленно начинает он. — Тебя учила воровскому делу куртизанка? Ты же понимаешь, что это несерьезно. И Эцио зло встряхивает головой, едва удерживаясь от того, чтобы не начать отрицать очевидное. Да, всегда получалось, но всегда были мелочи, а сейчас, когда ловкие пальцы и воровское искусство ему понадобились всерьез — он оплошал не по-детски. — Как хорошо, что я отправил Розу и парней вслед за тобой, — кивает сам себе удивленный Антонио, вперив в стол неподвижный взгляд, — и как глупо с моей стороны было не спросить тебя заранее обо всем этом! Куртизанка! — Она очень ловко ворует, — пожимает плечами Эцио и тяжело облокачивается на спинку стула. — Конечно, я не отрицаю, — тут же хлопает его по лежащей на столе руке Антонио и, все еще переполненный эмоциями, поднимается резко на ноги, начинает ходить вокруг, покусывая указательный палец. — Я даже уверен, что она очень хорошо это делает, как и, кхм, основную свою работу. Но, Эцио… Он разводит руками, подбирая слова, и всё-таки сдается. — Не у куртизанок надо учиться воровству, мой мальчик. И Эцио хмыкает с грустной улыбкой, когда Антонио упирает руки в бока, готовясь, видимо, прочесть целую речь об этом удивительном и непростом искусстве. Он уже начинает, а Эцио вдруг задумывается всерьез. И думает, едва ли воспринимая то, что слышит от Антонио. Он приходит в себя только на последних его фразах, исполненных вдохновенной гордости. И поднимает на Антонио уже уверенный, со смешливым прищуром взгляд. — Учиться нужно у лучших, мой мальчик! — подходит к столу Антонио, кивая самому себе и Эцио в придачу, и улыбается, глядя в глаза. — У легендарных! И приосанивается, касаясь ладонью груди; и отшатывается, удивленно наблюдая, как Эцио резко поднимается, хватая со спинки стула свой еще влажный плащ. — Я знаю такого, — хлопает Антонио по плечу Эцио, пролетая мимо него и чуть не сбив пристроившуюся у двери и едва не уснувшую за время монолога Антонио Розу. Целует ее, дернувшуюся, в затянутое тонкой тканью рубашки плечо и выскакивает наружу, застегивая фибулу и накинув неизменный капюшон. Смущенный и раздосадованный Антонио скрещивает руки на груди, качая головой и глядя ему вслед. — Он, видно, не понял, что ты себя имел в виду, — грубо усмехается Роза, плюхаясь на освободившийся стул. Меж тем Эцио спешит к пристаням искать первую же посудину, способную доставить его ближе к Флоренции. Погода просто чудесная. Выставленные на солнце простыни высыхают прямо на глазах, и в мастерской гуляет теплый, ароматный ветер, сквозняком врываясь в открытые окна, ероша стопки бумаг и пергаментов, придавленные черепами, металлическими балками, частями мольбертов, пюпитрами и прочим, что попалось тяжелого. Солнце еще не дошло до полуденного своего поста, а сделано уже так много, что Леонардо отставляет в сторону чернильницу и потягивается, раздумывая, что, возможно, сегодня к вечеру он закончит как минимум с половиной намеченного на ближайшие десять дней. И сможет заняться одним из свежих тел, почти целым, что доставили после недавней казни. Тело лежит пока открытое на столе для препарации, переоборудованном из двух сдвинутых деревянных коек, и Леонардо в очередной раз задерживается на нем, не накрытом, взглядом. Как только высохнут простыни, надо будет обязательно накинуть их сверху, чтобы не отвлекаться раз за разом. Леонардо снова окунает перо в чернильницу, улыбаясь своим приятным мыслям. Осталось совсем немного, и его ждет чудесный вечер. В город Эцио врывается, стряхивая с головы запыленный капюшон и вытирая губы и лицо от пота. Воздух удушающе жарок, и, кажется, в городе еще жарче. Быстро продвигаясь по запруженным народом улицам, Эцио морщится от неприятно липнущей к коже промокшей насквозь ткани рубахи. Путь лежит едва ли не через полгорода, и вполне возможно, что придется еще и ждать, укромно где-нибудь устроившись. Скоро выходя к рыночной площади, Эцио замедляет шаг и начинает всматриваться в толпу в разы внимательнее. Возможно, вор из него пока никудышный, но вот найти и поймать он может, кажется, кого угодно. Но не всех, и в этом горькая правда. Вечер поднимается от мощеных улиц холодными сумерками, и Эцио устало и обреченно обхватывает себя одной рукой. Одежда, пропитанная потом, так и не высохла, и в холодеющем воздухе ощущается донельзя мерзостно. Площадь пустеет, и Эцио неловко высовывается из-за колонны, где битый час таился и выжидал. Ему хочется сплюнуть и выругаться, но хороший охотник не должен терять бдительности, даже когда охота грозит пойти прахом. И терпение дает свои плоды: меж закрывающихся на ночь лавчонок язычком тусклого пламени мелькает рыжий капюшон. Эцио срывается с места так, словно тело не затекло, ноги не стерты, а мышцы не болят после долгого изнурительного пути. Ошалело обернувшегося Ля Вольпе он нагоняет у фонтана и сбивает с ног, распластывая на мостовой и растянувшись поверх, накрепко привалив вора к земле. — Аудито-о-оре, — стонет хрипло Вольпе, и Эцио поднимается на руках, глядя на него снизу вверх. На немолодом лице застыла гримаса удивленного отвращения. Вольпе хмурится, смотрит в глаза и кривит губы, обнажив острые белые зубы. И вдруг смутившийся Эцио дергается, а, получив болезненный пинок острой коленкой, всё-таки додумывается скатиться с вора и дать ему встать на ноги. Вольпе поднимается, со вздохом потирая ушибленный зад, и смотрит, сощурив карие глаза. — Ты ошалел, Аудиторе, или просто очень по мне соскучился? Кажется, он и не собирался убегать, и можно было подойти по-человечески и попробовать поговорить. Но Эцио почему-то не слишком-то верилось после первой встречи с главой гильдии воров Флоренции в то, что этот человек может что-то делать по-человечески. В тот раз для простого разговора его пришлось ловить не хуже, чем настоящую лисицу на травле. — Я по привычке, — смущенно пожимает плечами Эцио, потирая ушибленный локоть. — Мне нужна ваша помощь. Лицо Вольпе вытягивается, он усмехается и разводит руками. — Ты меня сейчас чуть не размазал по Меркато Веккьо по привычке? — Я вас весь день жду, — безнадежно оправдывается Эцио, — устал уже. Так было надежнее. — Ну да, — улыбается Ля Вольпе, — плоский вор лучше, чем никакого, верно? Они оседают в до отказа забитой едальне, где так тяжело и остро пахнет потом и кислым вином, что у Эцио, весь день голодного, идет кругом голова. — Чем тебе помочь? — наконец, забившись в самый темный угол и надвинув на самые глаза капюшон, интересуется Ля Вольпе, отрывая Эцио от созерцания разносящей съестное служки. — А, — спешно, стараясь переключиться с терзающего голода на дела куда более важные, оборачивается Эцио, сглатывая. — Мне нужно научиться воровать. — Тебя же Паола учила, — даже в тени под капюшоном видно, как Вольпе выгибает светлую бровь. — Мало, что ли? — Нет, достаточно, — качает головой Эцио. — Но не хватило, чтобы украсть нужное. Мне нужно… Он запинается, подбирая слова, а заинтересованный Вольпе стучит худыми твердыми пальцами по столу. — Мне нужно воровать так, как воруете вы, — наконец подбирает слова Эцио, и Вольпе хлопает ладонью по столу; блестят лукаво смеющиеся карие глаза. — Обалдеть ты скромный, Аудиторе, — смеется он, — еще что-нибудь? Луну с неба, может быть? — Я серьезно, — хмурится усталый и голодный Эцио. — Мне очень нужно. — Ну, если очень нужно, — тянет гласные Вольпе, поднимаясь из-за стола. — О-о-о-очень нужно. Он обходит стол, останавливаясь у плеча Эцио, и наклоняется к нему. — Паола тебя хорошо научила, просто на деле ты себя толком еще не опробовал и руку не набил, — в голосе отчетливо слышны смешливые нотки. — Но раз тебе так нужно, дядя Ля Вольпе, конечно, сделает всё возможное. Утром на рынке, как солнце взойдет. А пока выспись и поешь. Из полного людом зала Вольпе пропадает, словно провалился в подпол. Эцио вдруг задумывается о том, что выспаться-то ему как раз и негде, а денег осталось всего ничего. Усталость валит с ног, и как-то сейчас пытаться заработать бесполезно. Хоть в подворотне спи. Он-то надеялся, что Ля Вольпе позволит ему провести хоть одну ночь с дороги где-нибудь в гильдии. Задумавшись уже всерьез о том, чтобы пойти к Паоле в бордель и врать ей о цели возвращения, Эцио оглядывается безнадежно и опирается локтями о стол, когда перед ним служка ставит тарелку, полную мясного рагу и грохает доверху заполненной ароматным вином кружкой. — Оплачено, — высокомерно тянет служанка, отряхивая руками донельзя грязный фартук. — И вам просили передать, чтобы остановились у какого-то Леонардо. Всё. Эцио провожает ее обалделым взглядом, но решает не гневить судьбу и быстро принимается за еду. Уже выходя на холодные ночные улицы, он ощупывает висящий на поясе кошель и понимает, что флоринов в нем как минимум в два раза больше, чем было. И то ли у Эцио что-то не так с головой, то ли судьба ему так благоволит, то ли у Вольпе был внезапный приступ благородства. Леонардо живет всё там же. В окнах горит свет, и Эцио замирает перед дверьми. Поднимает руку, чтобы постучать, но вместо этого обрывает движение и одергивается грязный воротник, поправляет тесьму ворота рубахи, расправляет ладонями, словно может очистить его от дорожной пыли и пятен, плащ. Помимо влажной от пота одежды Эцио вдруг ощущает на себе еще и слой грязи и кажется вдруг сам себе таким жутко чумазым, что впору стыдиться. Приглаживает волосы и всё-таки стучит в дверь, надеясь, что Леонардо увлечен, как обычно, своими изысканиями, и состояния его не заметит. Дверь распахивается, словно открыли ее с ноги, и едва не задевает в последний миг отскочившего Эцио. У Леонардо, закутанного в светлую простыню спереди, руки почти по локоть бурые и блестящие. Он смотрит удивленно, а, рассмотрев сменно улыбающегося Эцио, с готовностью подается вперед. — Мой дорогой друг! — руки Леонардо смыкаются на плечах Эцио и скользят, и он спохватывается, резко отскакивая назад, не позволив уже собравшемуся Эцио себя обнять. — Эцио, как неловко, я тебя всего испачкал! — Да хуже уже некуда, — косит глазами на измазанный плащ Эцио и делает шаг к Леонардо. — Можно мне войти? В мастерской висит тяжелый дурманный запах, и Эцио не сразу понимает, в чем дело. А когда понимает, устало стягивает испачканный бурым плащ. — Ты весь в трудах, — насилу улыбается он, разглядывая тело с распахнутой грудной клеткой, лежащее на столе посреди комнаты. — О да, так увлекательно, — Леонардо тут же возвращается к прерванному, смотрит недолго на Эцио, словно собираясь что-то еще сказать, но, качнув головой, скорее хватает изогнутый узкий нож. — Иди, я покажу тебе, как можно пронзить сердце, если верно протолкнуть лезвие от ключицы… По мнению Эцио, убийство не требует таких ухищрений, но он все равно занимает место подле Леонардо и, к вящему его удовольствию, даже насилу слушает недолго об особенностях строения верхней части грудной клетки и прочем. Наконец усталость дает знать о себе наиболее ярко, и Эцио понимает, что вот он — предел его выносливости. Чтобы не шлепнуться прямо на пол, Эцио опирается руками о стол, и Леонардо, встрепенувшийся от этого резкого тяжелого движения, наконец прерывает свое повествование и переводит встревоженный взгляд на Эцио. — Ты ужасно выглядишь! — выдает он удивленно и обеспокоенно и хватает Эцио за плечо все еще вымазанной в крови рукой. — Тебе бы отдохнуть, Эцио… — Поэтому я к тебе и пришел, — виновато улыбается Эцио и выпрямляется. Леонардо смотрит снизу вверх ему в глаза и теребит пальцы, явно ожидая продолжения, и Эцио вздыхает. — Можно мне остаться у тебя на ночь? И Леонардо, хлопая ясными глазами, выдыхает удивленное «ох!», тут же плавно шагая назад. Он пробегается быстрым взглядом по своей мастерской, задерживаясь на разложенном рядом теле, шевелит губами и пожимает плечами, сам себе что-то говоря. Покусывает губы. Обеспокоенный Эцио касается его плеча, и Леонардо стряхивает его руку, все так же глядя перед собой на оставленное тело. — Оторвал тебя от работы, — винится Эцио, — но больше мне пойти не к кому, только ты и Паола… — Конечно, — вдруг, словно не слыша этих его слов, оборачивается с широкой улыбкой Леонардо. — Конечно, ты можешь остаться, Эцио. Это доставило бы мне удовольствие, если бы ты остался. И, когда Эцио уже растягивается в широкой счастливой улыбке, Леонардо озабоченно добавляет: — Правда кровати у меня нет второй, — и отирает пальцы о свой импровизированный фартук. — А та, что есть, слишком мала для двоих. Но мы придумаем, что делать! На площадь Эцио приходит почти за час до рассвета. Чтобы незаметно и бесшумно уйти из мастерской, не разбудив Леонардо, ему потребовалось все имеющееся мастерство. И уронив третий мольберт, запнувшись о стул и едва не упав лицом в пол на самом пороге, Эцио окончательно убедился, что мастерства у него маловато. Обеспокоенный Леонардо уже сам валился с ног, когда Эцио постелил себе на полу в мастерской, и все предлагал свою кровать, а сам вызывался работать до утра. В итоге едва отправленный спать Леонардо не проснулся даже от грохота рассыпанных по полу кистей, а Эцио осознал, что переоценил себя. Спать на ледяном жестком полу на одних только простынях он явно был не в состоянии. И грязный, в колом вставшей от ссохшегося пота нижней рубахе, он ежится от утреннего холода и общего озноба, усталый и сонный, высматривает среди начинающих стекаться к своим лавчонкам людей Ля Вольпе. Рассвет занимается, и ровно с его медовыми лучами, словно соткавшись из них, Вольпе выходит к Эцио, с интересом глядя на открывающуюся лавку пекаря и облизывая неприлично глубоко забрав в рот длинные пальцы. — Финики, — говорит он, протягивая Эцио в горсти влажно блестящие липкие сморщенные плоды. — Не настаиваю, если не хочешь. И Эцио не хочет, предпочитая пока остаться голодным. Фиников у Вольпе оказывается неправдоподобно много. Их хватает, чтобы вор не скучал, уплетая за обе щеки до полудня, пока Эцио тренирует мастерство незаметных краж, всё чаще отхватывая от лавочников и только чудом еще не нарвавшись на служителей закона и порядка. К полудню заканчиваются финики, свободное время Вольпе и терпение и силы Эцио. — Ужасно, — оседает на холодную мостовую бледный от усталости Эцио. — Согласен, омерзительно, — кивает Вольпе, вертя в пальцах продолговатую финиковую косточку. — Завтра сразу после полудня у колокольни Джотто. И в этот раз выспись. Он снова растворяется, а вернувшийся в мастерскую Эцио вдруг раздумывает о том, что на самом деле был бы вполне не против фиников. Леонардо, уже вполне проснувшийся, бодрый и полный сил, шуршит над столом для препарации, пока Эцио, стянув плащ и верхнюю рубаху, тяжело опускается в одно из кресел. Есть в этом доме ожидаемо нечего, и Эцио печальным взглядом изучает ряды склянок, свернутых листов, книг и прочих сокровищ Леонардо да Винчи. — Ты уже вернулся! — Радостно подлетает к нему Леонардо, прямо на ходу успевая вворачивать в гайку какую-то изогнутую железяку. — Если тебе интересно, посмотри, какая занимательная вещица! Эцио собирается с последними силами, чтобы изобразить на лице заинтересованность, и даже тянется посмотреть, перестав подпирать руками каменно тяжелую голову, когда Леонардо дергается и отстраняется, откладывая вещицу в сторону. — Как тебе спалось? — резко меняет тему он, наклоняясь и всматриваясь в лицо Эцио так, что тому становится до румянца неловко. — Ты, должно быть, смертельно замерз. — Не смертельно, — качает головой Эцио и спохватывается, увидев, как расширились глаза Леонардо. — Так и знал, право же! — буквально отлетает в сторону он, потирая руки. — Прости, Эцио, из меня ужасно негостеприимный хозяин. Но я знаю, как мы исправим положение. Ты же не намерен сегодня покинуть меня? — Нет, — улыбается Эцио и тянется рукой ухватить начавшего метаться Леонардо за рукав. — Я не намерен еще какое-то время покидать тебя. Что же ты придумал? Леонардо смущенно смотрит Эцио в лицо, не пытаясь высвободить руку и, тоже улыбнувшись открыто, начинает вдохновенное повествование. — Мне понадобится твоя помощь, но сначала давай поднимемся наверх, поищем еще покрывала. Я об это думал еще вчера, и нужно было вчера это и сделать… После полудня Вольпе уже ждет Эцио в темной подворотне, выходящей прямо к площади, совсем рядом с колокольней. — Финики? — заглядывает в сложенную лодочкой ладонь вора Эцио, надеясь хоть сегодня урвать чуток угощения. — Марципаны, — Вольпе протягивает ладонь, где в бумажном свертке лежат крупные светлые конфеты, и Эцио на секунду задумывается, брать или не брать, хотелось-то ему внезапно фиников. — Я все еще не настаиваю, — пожимает плечами Вольпе и раньше, чем Эцио решает, пробовать или нет, убирает ладонь. Марципаны заканчиваются не в пример быстрее. Вольпе догоняет Эцио, уже конвоируемого двумя стражниками, и в один прыжок укладывает обоих, ловко передавив пальцами им шеи. Бессознательные тела остаются в проулке, а Эцио, костеря себя почем свет стоит за очередной провал, мчится следом за ловко вспархивающим по подоконникам на крышу Вольпе. — Ты хоть яблоко незаметно стащить можешь? — с неподдельным интересом спрашивает Вольпе, усаживаясь на нагретую черепицу и шумно выдыхая. — Научи меня, — взрывается Эцио, — научи, а не заставляй делать всё самому. Вольпе смотрит, нахмурившись, но скоро лицо его вновь разглаживается, и появляется привычная лукавая полуулыбка. — Ну, как пожелаешь. И скоро Эцио жалеет, что пожелал да еще и подогнал Вольпе неловким замечанием. Изучение непростой науки воровства заключается в раз за разом повторяемых деталях и мелочах. Как вскрыть ткань, металл и дерево, как отстегнуть кошель; как отвлечь внимание и остаться незамеченным. В конце этого ужасного дня Вольпе выдвигает жуткий ультиматум. — Ты ешь только то, что смог украсть, — и пожимает плечами в ответ на испуганный взгляд обескровленного Эцио. — По собственному опыту могу сказать, что так учишься быстрее. Имеешь острую заинтересованность в успехе. И он надкусывает запеченное в меду яблоко, помахав рукой на прощанье Эцио, закрывшему глаза от безысходности. Леонардо до полуночи гремит металлом, переставляя шестерни, и шуршит тканевыми крыльями, собирая модель, пока Эцио ворочается на сооруженном специально для него подобии спального настила. Вот только сложенные в несколько рядов доски щиплют даже через плотную ткань накинутого покрывала щепками, и жестко, и неудобно, и едва живое за последние дни, полные мучений, тело ноет и все наполнено тянущей болью. Любой звук отдается в висках едва ли ни колокольным звоном. Уже всерьез думая о том, чтобы все-таки уйти к Паоле, и принимая даже вероятность того, что при необходимости придется ей рассказать о пробелах в преподанном воровском искусстве, Эцио медленно засыпает. И резко вскидывается, механически перехватывая рухнувшего на него Леонардо. — Извини, Эцио, — пытается отдышаться тот, вцепившись пальцами Эцио в плечи и осев рядом на лежанку. — Я совсем забыл, что ты здесь, и споткнулся. — Я так и понял, — кивает Эцио, и Леонардо виновато вздыхает. — Как твои дела, ради которых ты вернулся? — невпопад спрашивает Леонардо, поглядывая в сторону, словно тянет время, чтобы не вставать с лежанки, где так плотно прижимается к Эцио. — Хуже не придумаешь, — честно признаются ему, и Леонардо смотрит в глаза Эцио озадаченно. В темноте лицо его кажется бледным, а светлые глаза влажно блестят. — Мог бы я чем-нибудь помочь? — Спрашивает смущенно он, и Эцио гладит его по плечу, с которого так и не убрал руку. Ему хочется сказать, что высыпаясь и будучи сытым, он бы наверняка добился куда больших успехов в том, что пытается освоить, но язык не поворачивается. — Ты и так столькое для меня делаешь, Лео, — улыбается Эцио, и Леонардо смущенно усмехается, пожимая плечами. — Всегда можно сделать чуточку больше, — поднимается на ноги он. — А, хотя я знаю, что можно сделать. Миндаль в сахарной глазури Эцио все-таки урывает из рук Вольпе; хоть и совсем чуть-чуть, но эта сладость ему кажется самым вкусным, что он пробовал в жизни. Улов ограничивается тремя помидорами, кочаном капусты и деревянной заколкой. Кочан и заколку Эцио уже ночью приносит в мастерскую и озадачивает принявшего у него из рук этот странный предмет Леонардо. — Ты принес капусту? — спрашивает он, рассматривая кочан. — Подумал, может, тебе нужна капуста, — стягивает сапоги и устало опускается в кресло Эцио. — Да, возможно, мне нужна капуста, — серьезно задумывается Леонардо. — Я не думал об этом. Скоро Леонардо будит задремавшего в кресле Эцио аккуратным прикосновением к плечу. — Думаю, тебе больше не стоит спать на полу. Он мягко манит пальцами Эцио за собой, уводя из узкой комнатенки в мастерскую, и Эцио идет за ним, сонно потирая глаза и облизывая ссохшиеся губы. — Я не закончил опыты, но, думаю, это может подождать, — Леонардо зажигает лампы, раздувает пламя в камине, быстро перемещаясь по заставленной мастерской. — Тело можно достать почти всегда, возможно, не такое целое, но имеет ли это значение, когда речь идет о твоем визите. Сонное сознание Эцио расплывается в блаженном непонимании, и мягкий голос Леонардо, его интонации, такие привычные и теплые, затмевают смысл сказанного. Эцио сонно улыбается и кивает, пока Леонардо приносит ставшее уже привычным жесткое покрывало из овечьей шерсти. — Поэтому ты будешь спать здесь. Это куда лучше и удобнее, чем любая лежанка. Довольный собой Леонардо подводит Эцио к импровизированному спальному месту, застеленному и даже оборудованному несколькими подушками. Но даже через пелену дурманного сна и усталости Эцио вдруг резко осознает, что эту высоченную «кровать» он видел и знает. — Это твой, — запинается он, щурясь, — твой разделочный стол?.. — Стол для препарации, — кивает удовлетворенно Леонардо. — Замечательная получилась кровать, правда? Эцио не отвечает, широко раскрытыми глазами глядя на застеленный как кровать специально для него стол для разделки трупов, который он во время визитов к Леонардо только и видел что залитым кровью и заваленным кусками мяса на костях и органами. Он сглатывает с трудом, и Леонардо замечает его замешательство. — Эцио? — спрашивает он, заглядывая в глаза, и Эцио касается ладонью лба. — Непривычно спать на разделочном столе, — только и говорит он, чувствуя, что готов уже хоть на свежей могиле спать, лишь бы выспаться. — Столе для препарации, — поправляет Леонардо. — На нем будет не холодно, и он большой, и… — Спасибо, Лео, — кивает обреченно Эцио и пытается изобразить на лице улыбку. Судя по в момент помрачневшему Леонардо, получается это плохо. — Правда спасибо, — Эцио неловко взбирается на застеленный в несколько слоев стол и, слыша, как поскрипывают ножки, опускается на подушку. — Спокойной ночи, — накрывает его двумя одеялами Леонардо. — Спокойной ночи, мой дорогой друг. Кажется, во Флоренции Эцио провел уже целую вечность, и впервые в жизни пребывание в родном городе не приносит ему радости. В очередной раз Вольпе является с засахаренными фиалками, и Эцио старается не думать о том, как он уплетает их, спрятавшись в тени и наблюдая за попытками Эцио снять с пояса одной из дам вышитый кошель. И это уже шестой кошель, который Эцио приносит Вольпе и замирает в тени, пока вор не покажет ему на очередную цель. Дама спохватывается, вскрикивает, зовет на помощь, просит поймать мерзавца. А мерзавец потирает саднящие пальцы, меж которых Вольпе заставляет Эцио постоянно гонять, вертя и перекидывая, флорин, чтобы сделать их гибче. — Неплохо, — пересчитав добычу и запрятав в поясную суму кошель, улыбается Ля Вольпе. — Принеси мне вон, видишь, на прилавке посередине серебряные коробочки? И на сегодня закончим. На это «принеси мне коробочку» уходит времени едва ли не больше, чем на добычу двух кошельков. Стоят они на самом видном месте на прилавке, и пока Эцио изловчается отвлечь внимание, пока протискивается в набежавшую его стараниями толпу, пока примеривается и, наконец, утягивает нужное, Вольпе улыбается, наблюдая. В коробочке оказывается очередная сладость, пахнущая пряно, масляно и одурительно. — Халва, — улыбается Вольпе, отламывая кусочек и отдавая остальную добычу Эцио. — Ты заслужил. Завтра я жду тебя здесь же. Посмотрим, чему ты научился. Больше никаких кошельков, капусты и яблок. Он улыбается, облизывая с удовольствием пальцы, а Эцио весь холодеет. Слова кажутся ему жуткими, и он не хочет даже думать, что такого Вольпе придумает на завтра. Явно уже воровать Эцио придется не коробки с халвой и не яблочный мармелад. Леонардо с благодарностью принимает халву, но тут же отставляет ее, глядя на Эцио. — Тебя что-то тревожит? — наклоняет голову он, покусывая изнутри губу. — Да, немного волнительно, — кивает Эцио. — Я знаю замечательное средство! — Воодушевленно заявляет Леонардо. — Сладкое! Замечательно помогает от… Эцио? Финики, марципаны, засахаренные орехи, вываренные в меду фрукты, мармелад, сахарные королевские фиалки, халва, пастила, печенья… Эцио сглатывает, понимая, что теперь, видимо, на всю жизнь обзавелся единственной ассоциацией с любыми сладостями. — Нет, нет,— удерживает он за плечи Леонардо. — Я не люблю сладкое. Совсем не люблю. — А как же… — Леонардо смотрит на принесенную Эцио халву растерянно. — Это тебе, — качает головой тот. — А я лучше пойду посплю, пока есть возможность. Утром Эцио укладывает засидевшегося до самого рассвета за работой Леонардо, попеременно разминая то затекшие плечи, то разрабатывая, как учил Вольпе, запястья и пальцы. Удивленно и сонно наблюдающий за этим Леонардо отчего-то вмиг принимает виноватый вид, явно сделав какие-то свои выводы. Но Эцио, взведенный до предела беспокойством перед непонятно чем, что ему предстоит, особо не придает этому значения. Леонардо желает удачи, и, когда хлопает дверь, садится на кровати, теребя пальцами покрывало. Ля Вольпе впервые показывается Эцио таким. Он сосредоточен, зол и весел. Нервно подергиваются пальцы, поступь всё такая же тихая, взгляд уверенный, а неизменная улыбка узких губ шире и острее привычной. В запертом экипаже, где на козлах сидит вооруженный охранник, а два других, отойдя недалеко, увлеченно тискают куртизанок, на сиденье должен стоять сундучок. — Резная крышка, замок, всё, как подобает, — Вольпе шепчет на ухо притаившемуся лежа на крыше Эцио. — Весит немного, унести можно запросто. Пока эти двое отвлеклись, зайди с другой стороны, замок можно поддеть ножом. Дальше разберешься. Я буду в квартале отсюда, у моста. И Эцио облизывает ссохшиеся губы. Медленно пятится с крыши. Солдаты оказываются отлично обученными, и их, охраняющих экипаж, оказывается далеко не трое. Эцио с распоротым плечом вспархивает на крышу, зажав одной рукой заветный ларчик. Благо, он действительно, как и говорил Вольпе, совсем не тяжелый. Погоня выдыхается через несколько домов — Эцио ловко прячется, и преследователи проносятся мимо, совершенно в другую сторону. Донельзя довольный, пусть и хмурящийся от боли в глубоко проткнутом мечом плече, Эцио спешит отдать добычу Вольпе. Судя по весу, в сундучке не золото. Какая-то редкая, искусная драгоценность? Какие-то бумаги? Что еще… Вольпе выныривает ему навстречу в проулке у моста, забирает из рук добычу и уводит за собой по узким улочкам. Эцио хочет уже скорее услышать похвалу в привычной едкой манере Вольпе, но хоть уже какую-нибудь. И страшно интересно, что же в сундучке. Вольпе приводит его в подвал постоялого двора, заставленный пыльной мебелью, и на столе, куда падают яркие лучи утреннего солнца из оконца под самым потолком, раскрывает сундучок, победно и счастливо улыбаясь. — Это что, порох? — Эцио берет щепотку порошка, спрятанного в наглухо закрытом нутре ларца. Но порошок мягок и — Эцио пробует на язык — омерзительно горек. — Нет, не порох, — тоже берет щепоть Вольпе, подносит к лицу, вдыхает запах. — Это удивительная редкость, ее еще даже не начали продавать. Индейцы, говорят, варят из этого порошка напиток… Эцио грохает по столешнице ладонями с такой силой, что ларчик захлопывается, едва не прищемив потянувшемуся снова к вожделенному порошку Вольпе пальцы. — Из-за очередной сладости я чуть не погиб? — вкрадчиво интересует он, приподняв брови. — Ну-ну, — Вольпе осторожно сгребает ларец со стола и прижимает к себе, — ты замечательно справился. Я даже поделюсь с тобой этой прелестью, если удастся правильно приготовить. — Нет, спасибо, — встряхивает головой Эцио. — Мне, наверное, стоило остаться у Антонио, в Венеции. — Может быть, — уже в дверях оглядывается Вольпе. — Но ты же сам решил учиться у лучших, верно? И Эцио не решается спорить. Он возвращается в мастерскую с решимостью обнять и поблагодарить Леонардо и тут же отправиться обратно в Венецию. В конце концов, перед Антонио можно извиниться за свой необдуманный жест и попросить помощи. Но Леонардо, встрепанный и раскрасневшийся, встречает Эцио на пороге мастерской, явно бросившись к дверям, только заслышав, что они открываются. Он замирает, секунду глядит в глаза и, встряхнув руками, захлопывает за Эцио дверь. — Я должен извиниться, — говорит он и поднимает ладонь, чтобы Эцио не прерывал его. — Мне сразу надо было так сделать, а не устраивать все эти баррикады на полу и столах. Эцио качает головой устало и открывает было рот, чтобы сказать о своем намерении уехать, когда Леонардо вдруг берет его за руку. — Просто на самом деле на кровати вполне можно поместиться вдвоем, я думаю, — смущенно говорит он и пожимает плечами, — если прижаться друг к другу теснее. Обалдевший Эцио смотрит на него, и в голове мечется теперь только одна мысль: до ночи осталось не так долго, а отъезд не такая срочная вещь, можно и отложить. — Стоит попробовать, — наконец находит в себе силы ответить он, и Леонардо с облегчением выдыхает. Вольпе встречает его в уже знакомом углу забитого до отказа зала постоялого двора. Он сжимает в руках пузатую кружку и, когда Эцио садится рядом, разминая затекшую шею, подвигает кружку к нему. Напиток густой, горячий и сквозь медовую сладость странно, непривычно горчит. — Это плоды какао, — подпирает ладонью голову Вольпе. — Потрясающая штука. — Такая уж редкость? — Эцио облизывает губы и делает еще один большой глоток, всё силясь распробовать и понять, нравится ему или нет. — Огромная редкость. У индейцев они священны, и то, что нашему другу удалось привезти этот порошок во Флоренцию, просто чудо. И чудо, как ловко ты позаимствовал его для меня. Эцио предпочитает таки не уточнять, кто этот несчастный, оставшийся вдруг без какого-то «какао», и пьет еще, возвращая кружку Вольпе. — Гадость какая-то, — выносит вердикт он, вытирая губы. — Ничего ты не понимаешь, — смеется Вольпе. — Сладости не моя стезя. И Вольпе молчит, с ухмылкой разглядывая припухшие губы Эцио, и этот красноречивый взгляд и смешок Эцио воспринимает однозначно. Смущенно отворачивается. — Ну, Аудиторе, у всех свои слабости. — Удивительно, — качает головой Антонио, когда Эцио возвращается. — Я не думал, что ты приедешь так скоро и сразу, ну, справишься. Это была очень сложная кража, Эцио. А перед глазами Эцио вдруг встает резной сундучок с порошком какао, и он глухо смеется и хлопает удивленного Антонио по плечу. — Нет, не такая уж сложная. Вряд ли кто-то еще знает, думает Эцио, как тяжело воровать сорбет и мармелад. И вряд ли кто-то еще воровал их с такой одержимостью и жаждой, как голодный Аудиторе под язвительные замечания Ля Вольпе. — Я ведь учился у легендарного, — с иронией говорит он. — Научился знатно. И Антонио с неохотой соглашается.