Поиграем?

Когда я был ребенком, взрослые часто называли меня ангелом. В те дни у меня была поистине божественная внешность: голова была увита кольцами волос цвета золотой пшеницы, в больших глазах отражалось синее летнее небо, а на щеках и носу красовалась россыпь мелких крапинок — поцелуев солнца. Тогда меня иногда даже путали с девочкой. Наше поместье находилось на самом отшибе поселка и располагалось на крутом обрыве близ бушующего моря, так что рев волн в непогоду был слышен в нашем доме круглосуточно. Другие усадьбы находились в часе езды от нас, но гости без лишних жалоб преодолевали это расстояние. И это неудивительно: то, что их ожидало того стоило. Я был рожден в благородной титулованной семье с богатой историей, чьи корни уходили в седую древность. Моими предками были одни бароны да графы, были даже представители королевской династии, и своей отличительной внешностью я был обязан именно им. Мой батюшка был истинным джентльменом. Его чрезмерная аккуратность и чистоплотность восхищала окружающих, а галантность манер и изысканность его движений можно было сравнить лишь с утонченностью натуры моей матушки. О да, со стороны мы казались идеальной семьей! Отец, да будет земля ему пухом, любил кутить и устраивать званные вечера. Так как развлечений в округе было не так много, к нам съезжалась элита со всего городка. Изо дня в день в нашем поместье играла самая лучшая музыка, а вино, сохраненное еще моими предками, лилось рекой. Батюшка был невероятно обаятельным человеком и умел развлечь публику, так что вокруг него всегда собиралась толпа народу. Чего не скажешь о моей матери. Моя матушка… О, это была женщина необыкновенной красоты! Она подарила мне жизнь всего в шестнадцать лет, но, несмотря на перенесенные горести и несчастья, сохранила в себе черты детской наивности и женской элегантности. Ее шелковистые волосы всегда были убраны в высокую прическу, оголяя тем самым лебединую кожу, белоснежные жемчужные украшения играли на ее ключицах и запястьях, но в то же время сковывали ее движения, словно железные кандалы. Ее осанка всегда была прямой, а корсет затянут на самую последнюю петельку, но при этом моя молодая матушка всегда робко улыбалась, встречая гостей. На торжествах, устраиваемых отцом, она всегда стояла поодаль, как красивое дополнение к внешней обстановке. Тогда я был еще ребенком и тоже держался своей матери. К ней меня всегда тянуло больше, чем к отцу. Очень часто я даже боялся батюшку и вздрагивал каждый раз, стоило ему только обратить на меня свой взгляд. Жены графов и бургомистров всегда с уважением относились к матушке, но этим все и ограничивалось. Они не понимали ее, сторонились и, возможно, завидовали. Это и неудивительно: моя прекрасная мама была слишком хороша для них. Вечера эти были полны шумных разговоров, танцев и песен, и только мы с матерью не принимали в этом участия. Время от времени к нам подходили старые кошёлки, чтобы восхититься «прелестным сыном», наследником поместья. Были то знакомые моего отца, люди из высшего общества или просто соседские кумушки, любящие потрепать мои нежные щечки, — все они были без ума от меня. И, даже будучи ребенком, я с радостью подхватывал эту веселую игру. Правила игры были просты: улыбайся другим — и получишь все, чего пожелаешь. А получал я лесть, похвалу, конфеты и новые игрушки в подарок. Это было так весело, что я уже сам подставлял им свои румяные щечки. Мне нравилось то, как эти люди верили в мою непорочность. Мне нравилось быть в центре внимания. Нравились их наивные улыбки. Но тот день я не забуду никогда. Тот день был особенным, не таким, как другие. В самом разгаре празднования к нам с матушкой подошла новая гостья со своей дочерью, которая была всего на год младше меня. Этот ребенок не был так красив как я. У нее были самые обычные каштановые волосы, перетянутые атласной лентой и дорогое под стать титулу платьице. А ее глупую улыбку уродовал выпавший передний зуб. — Это моя дочь Миранда, — заговорила гостья, улыбаясь. Девочка сделала неуклюжий реверанс, что, конечно же, не могло не вызвать умиление у взрослых. — Пусть поиграют вместе, — предложила женщина. — Миранда, будь хорошей девочкой. Помни, мы сегодня в гостях. Девочка снова улыбнулась, обнажая черную щель между зубами. Матушка кивнула мне, показывая тем самым, что мне следует принять это приглашение. Ведь я был «маленьким джентльменом» и уже тогда понимал, чего от меня ожидали. Я научился угадывать чужие желания с полуслова. Я показал Миранде несколько комнат для гостей. Странно, но у этой девчонки вызывала восхищение каждая ваза, каждая картина. А, судя по незаметно зашитой оборке на ее платье, я сделал вывод, что семья этой девочки сейчас переживает не лучшие времена. Кажется, ее отец скончался недавно. Возможно, они погрязли в долгах и, скорее всего, уже отпустили прислугу. Значит, они пришли сюда попросить отца, как одного из самых влиятельных людей городка, о помощи. Хм, как глупо… Когда мы вышли во двор, солнце уже село, и мир окрасился в темные тона. Мы бродили по саду среди кустов с распустившимися ночными красавицами. До этого Миранда только и делала, что болтала без умолку, но сейчас она молчала и внимательно рассматривала меня. — Ты такой красивый! — вдруг воскликнула она. Но мне было не привыкать слышать подобные слова. — Я знаю, — ответил я, зная что взрослых сейчас рядом нет. Значит, можно не притворяться. Вдруг Миранда остановилась, и я тоже сбавил шаг, недоумевая, что могло привлечь ее внимание. Прямо перед нашими глазами порхали ночные мотыльки. Их сложно было разглядеть в темноте, но их причудливый танец завораживал. Девочка протянула руку к летающим существам, но те лишь разлетались. Я молниеносно поймал одного мотылька и, повернувшись в своей спутнице, раскрыл кулак. Мотылек трепыхался, собираясь снова улететь, но я уже схватил его за оба крылышка и протянул девочке все еще живое существо. — Отпусти его! — вдруг попросила Миранда. — Ему же больно. Мне было странно слышать такие слова, ведь она сама хотела потрогать ночную бабочку. Почему же теперь отказывалась от моего подарка? А ведь я не так часто дарю подобное кому-нибудь. Наверное, я до этого вообще ничего никому не дарил. Я чувствовал, как насекомое все еще трепыхалось, норовя высвободить скользкие крылья из моих пальцев, но хватка моя была слишком сильна. Тогда я посмотрел прямо на Миранду и улыбнулся своей ангельской улыбкой, которую так любили гости нашего дома. — Это подарок. Возьми. Но девочка снова отрицательно покачала головой. — Отпусти ее. Пожалуйста. Я сомкнул пальцы до такой степени, что кончики побелели. Я почувствовал скользкую пыльцу на нежных крылышках, почувствовал мелкую дрожь ничтожного существа в моих руках. А потом резко дернул обе руки в разные стороны. Миранда вскрикнула, а из ее глаз брызнули слезы. В моих пальцах остались два маленьких оторванных крылышка. — Эти крылья я дарю тебе, — сказал я, сам не понимая, зачем так упорно хочу заставить ее понять то, что чувствовал сам; то, что приводило мою душу в волнение. Неужели она не почувствовала этот благоговейный трепет, когда живое существо находится в твоей власти; это предвкушение, когда только от тебя зависит чужое существование; это наслаждение, когда ты можешь прервать чужую жизнь одним усилием пальца? Мы могли бы вкусить это чувство вместе. Но она не поняла меня. Веселье в тот день закончилось раньше обычного. Возможно, батюшка выпил слишком много, уж не знаю, что приключилось, но меня поскорее отправили спать. Отец любил уединение и поэтому для прислуги была отдельная пристройка, так что ночью нашу семью никто не мог потревожить. Мне не спалось, я все вспоминал то выражение ужаса на лице Миранды, когда та убегала от меня. Ее мать так и не поняла, чем же дочь была так напугана, и поскорее увезла ее домой. Что ж, возможно, это и к лучшему. Поднявшись с постели, я опустился на пол и заглянул под кровать, где хранилась моя коробка с «сокровищами». Достав ее, я сел напротив, но не решался открыть. Вдруг из-за стены моей комнаты послышался крик, нет, вопль. Я уже знал, кому он принадлежит. Шум раздавался из родительской спальни, которая находилась прямо напротив моей. За те недолгие годы своей жизни я усвоил еще одно правило: нельзя выходить из своей комнаты ночью, нельзя даже высовывать нос за порог, пока слышны крики. Вой, рыдания, визг — все это заглушал беспощадный шум моря. Бедная моя матушка. Как ты сейчас? Я открыл крышку картонной коробки и осторожно опустил внутрь руку. Со стороны могло показаться, что коробка доверху набита лепестками. Но нет, это были не цветы. Крылья. Я с нежностью проводил рукой по оторванным крылышкам разных размеров и окрасок. Все эти мотыльки могли бы порхать в воздухе, испивать нектар с цветов в саду и просто наслаждаться жизнью. Но всегда побеждает тот, кто сильнее. И это подтвердил новый крик матушки, заставивший меня замереть. Каждую ночь я вслушивался в эти звуки с той же тщательностью, что музыкант напрягает свой слух, чтобы из отдельных нот создать целую мелодию. Каждый приглушенный удар, каждый стон матушки отзывался в моем сердце колюще-режущей болью. Невозможность хоть что-либо изменить — вот, что заставляло меня вымещать свою ненависть на слабых невинных существах. Каждую ночь я представлял до малейших мелочей то, что происходило за дверью. Представлял, как он вытаскивает нож из заутюженного кармана пиджака, как лезвие касается идеальной кожи матушки. Железный кончик протыкает белоснежную кожу в тех местах, где ее можно скрыть одеждой; кляп во рту не позволяет закричать громче от боли, а нож продолжает скользить по ее телу, оставляя полукруглые шрамы… как лепестки. Но внезапно шум прекратился, все мое существо обратилось вслух. За дверью моей комнаты послышались удаляющиеся шаги отца. Возможно, сегодня ему было не так весело играть в эту игру или, быть может, на спине моей матушки больше не осталось живого места. Его игрушка слишком истрепалась со временем и близок час, когда она ему совсем надоест. Резко поднявшись на ноги, я босиком направился в родительскую спальню. Пусть мои ноги дрожали и были готовы подкоситься в любой момент, и пусть ледяной паркет жег мои ступни, сегодня я решился открыть ту самую дверь, которую боялся открыть столько времени. Я стоял напротив высокой двери из красного дерева. И я знал, что стоит мне ее открыть, и я уже никогда не буду прежним. Что-то внутри меня навсегда изменится, какая-то часть моего сознания навсегда сломается. Я медлил слишком долго, не решаясь коснуться дверной ручки, но в чувство меня привела странная влажность под ногами. Опустив взгляд, я увидел, как через щель под дверью просочилась темная густая жидкость. В темноте коридора она казалась черной. Я резко распахнул дверь и вбежал в комнату, шлепая ногами по мокрому полу. То, что я увидел, заставило меня остолбенеть. Я уже не обращал внимания на намокшие от красной жидкости ноги, мое внимание было всецело приковано к фигуре, застывшей в воздухе в неестественной позе. Тело в белоснежной сорочке еле-еле покачивалось из стороны в сторону, как мертвый мотылек, подвязанный на ниточку. Капли крови медленно стекали с пальцев ног моей матушки и беззвучно падали вниз. В тот момент мне показалось, что кровь эта вдруг ожила. Темная жидкость медленно неторопливо обвивала мои ноги, поднималась по спине, пропитывая насквозь мою одежду. Она въедалась в мою кожу, смешивалась с кровью, текущей по моим собственным жилам, сетью сковывала мои органы и тянулась всё выше — к самому сердцу. И когда эта черная кровь уже маской стягивала мое лицо, я… улыбнулся. — Матушка… — прошептал я. — Она же летает! Моя мамочка научилась летать! Я засмеялся, нет, я нервно расхохотался и, казалось, от этого смеха сотрясались стены, потолок, дрожали стекла в окнах, падала мебель — всё вокруг рушилось. Я не заметил, как в комнату ворвался батюшка. Да и он сам не придал значения моему состоянию, ведь в тот момент его волновало совсем другое. Я уже молча наблюдал за тем, как он резкими движениями вытирал пол от красной жидкости, а из его рта вырывалась одна брань. Но одну его фразу я все-таки расслышал. — Какого черта… зачем ты это сделала? Все движения отца были четкими, а действия расчетливыми, словно он каждый день снимает трупы с люстры и уносит в никому неизвестном направлении. Лишь утром он вспомнил о моем существовании и переодел в чистую одежду до прихода офицеров. Мою мать искали несколько дней, и вскоре ее всплывший труп нашли прибитым к берегу моря. Я помню до мельчайших подробностей то, как она выглядела. На самом деле я не должен был это видеть, но взрослые тогда были заняты другим и не обратили на меня внимания. Как бы сильно я не старался, уже никогда не сотру эту картину из своей памяти. К тому времени соленая вода уже изуродовала ее идеальное тело, конечности распухли, некогда нежная кожа сморщилась и отслоилась во многих местах, обнажая кость. Я хотел, но уже не мог отвести взгляд от фиолетовых пятен, покрывающих ее с ног до головы, от выпавших с корнем локонов волос и посиневших губ. Это уже была не моя матушка. Я рассматривал труп своей матери до тех пор, пока один из офицеров не увидел меня и заставил уйти. В итоге, следов насилия никто не обнаружил, посчитав произошедшее суицидом. На поминках батюшка читал скорбную речь и даже пустил скупую одинокую слезу, а я в очередной раз подивился человеческой двуличности. Все мерзкие сплетницы, что шушукались за спиной моей матери, теперь лили крокодиловы слезы над ее могилой. Но я не плакал, нет. Взрослые думали, что я просто еще ничего не понял, что я был в состоянии шока и жалостливо вздыхали при виде меня. Но я понимал все. Одна Миранда без лишних слов обняла меня за плечи. Щекой я почувствовал, как по ее лицу покатились беззвучные слезы. — Прости, что убежала тогда, — прошептала она, всхлипнув. — Твой подарок… на самом деле хороший. — Тогда… — В этот раз я знал, что нужно было сказать. Теперь я уже понимал, как удержать ее. — Хочешь поиграть со мной? — улыбнулся я. А Миранда с готовностью закивала головой. Она была готова на все, лишь бы искупить свою «вину» передо мной.

***

Через несколько часов похороны подошли к концу. В этот раз батюшка решил не затягивать с торжественной частью, и отпустил всех гостей пораньше. Дворяне разъезжались каждый в свою обитель, и кареты проезжали мимо одна за другой. Только одна женщина с тонкими морщинками вокруг глаз обеспокоенно бегала по окрестности, расспрашивая всех, не видел ли кто ее дочурку. «Эх, наверняка опять забрела куда-нибудь, не предупредив, — думала она. — Ну, я тебе устрою дома! Как не стыдно заставлять нервничать свою матушку!» Закончив наконец с делами, отец вошел в комнату, где ранее повесилась моя мать. Только вот теперь не я, а он стоял прикованный к ледяному… и мокрому паркету. Я сидел напротив своего творения, держа в руках отцовский нож, который тот каждый день начищал до блеска. Моя скульптура сидела на полу как бездушная кукла. Да, такой она мне нравилась намного больше. Теперь ее темные глаза были широко открыты, рот больше не искривлялся в глупой улыбке, а по губам сочились струйки крови, стекая на подбородок. Удивительно, сколько батюшка прятал видов оружия под кроватью. Оказывается, он был специалистом в области орудий пыток. Каждое запястье моей куклы приковано к стене с помощью железных кандалов. Я без труда обнаружил в стене специальные потайные крепления. С левой стороны груди лениво стекала свернувшаяся кровь. Я уже не помню, сопротивлялась она или нет. Помню только то непередаваемое чувство наслаждения, когда железный нож в моей руке разорвал ее плоть. Ее поднятые закованные руки напоминали… крылья. «Моя бабочка», — подумал я, нежно касаясь ее щеки. В тот миг, увидев повешенную мать, я понял, что значит настоящая красота. И Миранда теперь тоже была прекрасна. Я сделал ее лучше. — Ч-что ты натворил… — голос отца шипел, и я спиной чувствовал дрожь его тела. Я поднялся и подошел к отцу поближе. Теперь я не боялся смотреть в его глаза, теперь мы были равными. Мое ангельское выражение лица не изменилось: такая же нежная улыбка, такие же румяные детские щечки… Только одежда замарана кровью. — Мы просто играем. Мой смех эхом разнесся по комнате. Я выронил из правой руки нож и разжал левый кулак, бросив к ногам своего батюшки маленькие белые камешки. В красной воде они напоминали те жемчужины на маминой шее, что на самом деле скрывали бурые синяки. Отец медленно опустил взгляд. Его зрачки расширились, а по глотке начала подниматься рвота, когда он понял, что видит на самом деле. Он резко опустился на колени, и его вырвало прямо на паркет. Белые... Молочные… Зубы. — Давай теперь всегда играть вместе, папочка?