Небесная вода

      Никто не станет упрекать человечество, что за весь свой долгий (или все же нет?) период существования оно выработало схему, которой следует и по сей день. Если бы современное общество не жило по стезе школа-университет-работа, то что бы тогда было?       В жизни не все как в фильмах. К такому выводу Спенсер приходит еще подростком. Разочарованно и немного зло. Когда у главного героя крутого блокбастера в моменты печали на фоне играет красивая душещипательная музыка, то Спенсер чертыхается, пытаясь найти ее в своем плеере. Когда вдруг ботаник в конце фильма выигрывает олимпиаду, несмотря на все тяготы, которые взвалил на него режиссер фильма, то из ниоткуда материализуется девушка его мечты и поздравляет от души — головокружительным поцелуем или хотя бы своей ослепительной улыбкой. Спенсера же «нечаянно» пихают плечом в коридоре, бросая обидное «задрот», а девушка его мечты, Натали с параллельного класса, так и не подозревает о его существовании. А ведь он старался не меньше того хлюпика из фильма. «В этом и различие, — кивает самому себе Спенсер, — в фильме если хорошо, то хорошо все. И всегда есть конец, а в жизни за очередным концом следует начало следующей сцены. Все размыто, потому что камер слишком много, потому что импровизация есть единственный сценарий, а кто не может его освоить, играет в массовке. Как я».       В жизни Спенсера наступает период между семнадцатью и девятнадцатью годами, когда он с головой уходит в книги. Во-первых, ему кажется это донельзя крутым. Услышав, как Лидия, его одноклассница и по совместительству девушка мечты номер два, говорит своей подруге, мол, Спенс такой серьезный, читает умные книжки, а в ответ получает «Да, это прикольно», Спенсер едва прячет улыбку, а после уроков запасается в библиотеки еще тремя томами. Во-вторых, парню кажется, что с книгами жизнь становится не такой уж скучной и однообразной. За пару часов он переживает бурю эмоций в других мирах и Вселенных, а захлопнув книгу, возвращается в родные стены комнаты и садится решать интегралы. И миры в голове делают эту задачу не такой уж трудной: Спенс представляет, что он шпион с другой планеты, а лежащий перед глазами математический пример — шифр, который спасет всю галактику. Таким путем он умудряется сдать математику, набрав неплохой бал на выпускных экзаменах.       Но книги бывают разные, и понимаем мы их тоже по-разному. И вот однажды он знакомится с серией книг Бернарда Вербера и понимает (по-своему!), что после двухчасового увлекательного приключения по страницам исписанной бумаги возвращаться, быть может, совершенно некуда.       «Ведь мы ничего не знаем на самом деле», — с ужасом думает Спенсер, лежа на кровати в позе морской звезды, в заляпанных после дождя джинсах и футболке, на вороте которой высох обеденный соус. В голове мелькает мысль, что за весь этот бардак Спенсер хорошо получит от мамы, но парень лишь отмахивается — сейчас есть проблемы куда важнее.       Спенсер видит все очень четко: плодородную почву, богатую растительностью и всевозможной живностью. Яркие краски изобилуют, сливаясь и переливаясь, рождая новые, еще более насыщенные и радующие глаз. Ветер разгоняет их аромат далеко-далеко, колыша впадающие в дрему чувства, вызывая нежный трепет. Из недр земли бьет кристально чистая влага, питающая все живое. Яркое солнце светит, согревая и освещая, делая день днем. А луна поет колыбельные, своим магическим светом даря спокойствие, но и вселяя благоговейное чувство страха. И вдруг все это оказывается миражом, а вокруг даже не пустыня — сплошной вакуум. И в горле застревает вопрос: «А я? Что такое я?»       С того самого вечера Спенсер воспринимает все иначе. Он твердо решает, что имеет право не верить всему сказанному. Голову забивают множество вопросов, на которые ответов нигде нет.       Кто-то советует ему почитать труды известных философов, и Спенсер идет в библиотеку с надеждой найти единомышленников на страницах книг, которые когда-то перевернули все его мировоззрение. Однако спустя полдня Спенсер покидает зал чтения совершенно поникшим: он не понимает ни строчки в найденных трактатах. К смешанным чувствам прибавляется еще и заниженная самооценка.       В итоге Спенсер решает оставить собственную правду при себе, и это даже начинает нравиться: у него появляется секрет от всего мира.       «Все, что мы знаем, все, что написано в книгах, говорят СМИ — все это дело рук нас самих — нам подобных. Так почему же все накопленные нами знания не может олицетворять популярный термин «человеческая ошибка»?» — рассуждает Спенсер на занятиях, смотря в тетрадь и рисуя там квадратики, крестики и непонятные линии.       «Вдруг аксиома вовсе не аксиома, а всего лишь теорема? Вдруг верх — это низ и наоборот? Бесконечность — это доли секунды, а все — это ничто?» — эти вопросы то и дело всплывают в голове, но игровая приставка все же перевешивает, забирая все его внимание. Пока.       Наступает новый период в жизни Спенсера. Вдали от родных он учится жить самостоятельно, что выходит не всегда. Он захлебывается свободой, толком не ведая, что с ней делать. Сталкивается с ее последствиями, хныча в подушку на своей кровати в общежитии, а за стеной стучат тяжелые биты музыки. А те самые вопросы все чаще всплывают в голове.       Ему страшно, потому что он больше не узнает окружающий мир. Миг — и все меняется. Раньше все казалось светлее, понятнее. Правильнее. Роднее. А сейчас, смотря на кипящую вокруг кутерьму, Спенсер ощущает страх. Хочется зажать уши, чтобы не слышать непрекращающуюся возню, зажмуриться, чтобы не слепнуть от ярких, кричащих красок, и вернуться обратно, туда, где все было или казалось правильным. А где это было?       В его двадцать с небольшим все круто меняется, будто кто-то щелкает на кнопку «обратить цвет», и черное становится белым, а белое — черным. Смысл выбранного течения теряется. Быть может, он, ударившись о подводные камни, пошел ко дну? В любом случае, плыть Спенсеру становится тяжело.       Все теперь кажется неправильным, оттого дается гораздо труднее. А последний факт угнетает морально. И Спенсер, обладая природной чувствительностью и явно чрезмерным чувством ответственности, прилежно, сутки напролет занимается самобичеванием. Утром, открывая глаза. По дороге на занятия. На парах. На пути из университета домой. За столом на кухне. В ванне. Лежа на кровати, закрывая глаза. Даже сны, заражаясь реальностью, отражают пустоту, ставшую его вечной спутницей.       «Запоздалый переходный возраст? — с тоской думает Спенсер. — Юношеский максимализм? Или еще какой опасный недуг?» Поделиться не с кем — а точнее, не хочется настолько обнажаться. И дело даже не в страхе быть непонятым, а как раз наоборот. «Главное, — думает Спенсер, нервно грызя кончик карандаша, — чтобы это было не пожизненно».       Фраза «это пройдет» становится единственным утешением. Он твердит себе ее каждый день. Каждую минуту, когда становится совсем невмоготу. Он даже произносит ее вслух, не заботясь, что в это время стоит в переполненном вагоне метро.       Музыка — еще один спасительный круг, который все же временами не выдерживает столкновения с особо острыми камнями и, сдуваясь, идет ко дну. Тогда Спенсер с тяжелым вздохом высвобождается из уже ненужного куска резины и плывет дальше. Первые несколько минут после прощания с очередным бывшим спасением даются особенно тяжело. И Спенсер просто молча надеется, что следующий резиновый круг окажется прочнее.       Надежда приобретает статус воображаемого друга Спенсера. Вроде есть, а вроде и нет. Парень, наблюдая за окружающими, часто задумывается, есть ли у них такие призрачнее друзья. «Наверняка есть», — зачастую именно на этом ответе останавливается Спенсер. В один момент он приходит к выводу, что люди похожи друг на друга больше, чем они думают, и тем более чем этого хотят.       Этот период в жизни Спенсера затягивается настолько, что становится обычным его состоянием. Сложно сказать, что все плохо, потому что вспомнить, как было хорошо, уже не получается. Все чаще стрелки внутренних часов застывают на отметке «все равно». Черное смешивается с белым — все окрашивается в неприглядный серый.       И Спенсер ждет. Ждет толчка, который хоть что-то изменит, потому что даже обычный поворот головы становится трудновыполнимой задачей — в ушах звенит «а зачем?». Шаги становятся медленнее, слова — короче, а взгляд — туманнее. Но Спенсер все же ждет.       И однажды это происходит. Это не совсем толчок, скорее, кто-то перекрывает трубу, по которой поступает топливо, а его и так оставалось немного.       Спенсер начинает чувствовать — задыхаться. Это не слишком приятные ощущения, но они становятся глотком свежего воздуха, которого, однако, катастрофически не хватает. Течение, по которому до этого он смиренно плыл, вдруг стало хлестать по щекам, заливать уши и бросать из стороны в сторону. Скорее всего, так было всегда, но только сейчас Спенсер, словно проснувшись, открывает и закрывает рот, машет руками, пытаясь бороться.       Раздражение. Это первое, что ощущает Спенсер. Оно неприятно щиплет все тело, заставляя вздрагивать. Потом на смену приходит злость, разгоняющая сердце до ста двадцати ударов в минуту. Становится еще тяжелее, но Спенсеру словно мало. Он вдруг твердо решает плыть против течения. Ссадины, царапины и заложенные уши как последствия этого поступка являются незамедлительно, но только больше раззадоривают его.       Однако спустя некоторое время Спенсеру хочется одного — пойти ко дну. Запал проходит и остается лишь разочарование. В себе. В окружающих. Во всем.       Он расслабляет все тело, отдавая себя на растерзание течению, которое не упускает своего. Становится еще хуже. Отчаяние, немо кричащее, звенит в ушах. Спенсер тихо плачет. От усталости. От незнания. От себя самого такого.       И все возвращается на круги своя. Он снова позволяет течению себя вести. Не обращая внимания на столкновения с камнями, на кровоточащие раны, он продолжает плыть в никуда. Смысл так и не находится, зато Спенсер теряется еще сильнее.       Теперь мир кажется больше и дальше. И желание стать к нему ближе постепенно испаряется. Дни идут за днями. Месяца сменяют месяца. А Спенсер все также истаптывает маршрут, созданный обществом. Вот только воображаемого друга, надежды, уже нет рядом. Или же Спенсер просто перестает его видеть.       В какой-то из месяцев какого-то года в один из серых дней нежданно-негаданно снова происходит толчок. Спенсер его не ждет, поэтому не сразу верит в увиденное: воздух двигается. Он, подобно воде, начинает местами рябить, скручиваться, но все быстро рассеивается, едва Спенсер улавливает необъяснимое. Теперь он повсюду ищет это странное явления. Даже просыпается по ночам, включает свет и подолгу смотрит вокруг, пытаясь его уловить.       Сидя на лекциях, Спенсер видит, как позади его одногруппников воздух начинает свой замысловатый танец. Он не меняет цвет, по крайней мере, Спенсер этого не замечает или не может объяснить. Воздух слоится и переливается, при этом оставаясь таким же бесцветным.       Закрадывается идея, которая не дает ему покоя: стоит ли дотронуться до этого места? «Что я почувствую? Почувствую ли я? Я сошел с ума?» — множество вопросов роем жужжат в голове, отвыкшей от такой нагрузки.       Любопытство, всколыхнувшее все нутро, берет вверх, и Спенсер вытягивает руку, едва воздух вокруг него снова видоизменяется. Он чувствует что-то странное, но не может описать. Будто нет известных для этого слов. Но ему определенно нравится.       Про себя Спенсер теперь называет явление «небесной водой» — временами оно напоминает рябь на поверхности рек.       Со временем воздух вокруг Спенсера все чаще принимает причудливую форму. Все чаще можно увидеть студента, размахивающего руками и блаженно улыбающегося. Ему все равно, что думают окружающие, потому что в его жизни появился пусть и не смысл, но что-то такое, что могло им стать. Спенсер это чувствует.       Временами Спенсеру кажется, что во время танца «небесной воды» он видит что-то сквозь нее. Сначала он решает, что это немного искаженные предметы напротив, но потом понимает, что ошибся. Однажды он вдруг чувствует необъяснимый притягательный запах. Теперь Спенсер сутками сидит на кровати и всматривается в искажающийся воздух. Картинки с каждым разом становятся все четче и четче, принося с собой целый букет неизведанных ароматов, а окружающая реальность тускнеет, пока парень и вовсе не перестает ее замечать.       Спенсер перестает спать. Перестает есть. Он дышит только этим воздухом. Питается только его ароматом. Пока однажды не видит: пред ним необъятный простор. Все пространство в нем заполнено причудливыми формами мягких оттенков. Что это, Спенсер сказать не может, но они определенно ему нравятся. Летающих «нечто» очень много, но свободного места еще больше. Оно, словно мыльный пузырь, плавает из стороны в сторону. У Спенсера немного кружится голова, но дискомфорта он не ощущает. На душе становится легко.       При наблюдении за открывшимся чудом вдруг в голову приходит совершенно неожиданная и шальная мысль, заставившая Спенсера громко рассмеяться: а зачем вообще этот смысл? Он смеется громко и долго, закидывая голову, взмахивая руками. Спенсер прыгает на кровати, окруженный чем-то неизведанным, но прекрасным.       Когда открывшееся великолепие начинает уменьшаться, все тело сковывает страх. «Оно исчезнет? Вернется? А как же я?» Застигнутый врасплох Спенсер протягивает руку, пытаясь удержать пропадающую картину, и замирает — его рука проходит сквозь «небесную воду» и исчезает. Она оказывается там — в том плавающем пузыре с летающими «нечто». «Я могу попасть туда?» — с изумлением думает Спенсер. Рука дергается назад в нерешительности — страшно от неизвестности, которая манит спокойствием, обещая ответы на все вопросы. Но становится еще страшнее, когда в голову приходит мысль: «А если я останусь здесь без нее?»       Этого вполне достаточно, чтобы принять окончательное решение. Неловко улыбнувшись и закусив губу, Спенсер делает шаг в закрывающуюся щель. Часть его тела пропадает из этого мира. Судорожно вздохнув, он прикрывает глаза, пытаясь понять, что чувствует, больно ли ему. Нет, точно не больно.       Бросив взгляд на свою комнату, заставленную всяким хламом, Спенсер спрашивает себя, будет ли он скучать по всему этому.       Ответ прост и горек: нет.       Кивнув на прощание миру, в котором он прожил больше двадцати лет, Спенсер шагает в неизвестность, широко улыбаясь.