Ты рад, что выжил, Уилл?

Над бежевой гладью предзакатного неба распускало щупальца металлически-белое солнце. Путаясь в лучах и соскальзывая к поверхности воды, облака тяжелым зонтом нависали над линией горизонта. Это было первое, что увидел Уилл Грэм, когда пришел в сознание. В салоне пахло бензином, влажной солью и запекшейся кровью. Шелестящее радио изливало шипение вперемешку с эфиром — за пределы города сигнал доходил с трудом. Голова гудела и рассыпалась на мозаику вопросов, бесполезных осколков мыслей, пугливых предположений и опасений. Казалось, всё это не соберешь и за целую жизнь. Но хлопок дверцы машины гильотиной обрубил внутренние терзания Грэма. — Я думал, ты еще нескоро придешь в себя. Как рана? Лучше бы совсем не приходил — подумал Грэм, пробуя двинуть онемевшим плечом. По телу поползли метастазы боли, но стихли так же быстро, как появились. Конечно же, Ганнибал вколол ему обезболивающее. — Уилл? И всё-таки, лучшее доказательство того, что они слеплены из одного теста — общая чудовищная удача. Он смотрел на лицо Ганнибала и думал: как колесо фортуны могло допустить оплошность и в очередной раз вернуть его в мир живых? Как мог Бог, если он есть, позволить этому произойти? Этот бесполезный бог, запутавшийся в собственной рясе, давно потерявший смысл существования, забывший назначение звезд… Зачем он вообще всё это придумал, если за целые тысячелетия не научился вовремя вставать с постели? Кто знает — может быть, пока он дремлет, и выживают Дьяволы. — Я в… — начал Уилл, но осекся, наконец, сфокусировав взгляд. Черты лица Лектера показались странно размытыми, почти серыми даже при свете лимонно-розовых лучей заходящего солнца. Опустив взгляд вниз, Уилл рассмотрел алое пятно под небрежно накинутой на плечи курткой. — Ганнибал? — Уилл тронул напряженное плечо. Вспомнилось, как однажды пес попал в медвежий капкан. Лапа была полностью разбита, кровь текла страшными пульсирующими сгустками, и темные глаза горели таким же больным блеском. Все время, пока Уилл разжимал пружину и вытягивал из западни рваные мышцы, животное не издало ни звука. Это был особый вид достоинства. Редкий, завораживающий. Достоинство того, кто лишен страха смерти и способен вынести любую боль. Ганнибал был монстром, а монстры не просят и не принимают сострадания. И именно поэтому им было чертовски непросто вместе — Уилл был соткан из чувств, которые претили самой природе Чесапикского Потрошителя. По внешним признакам он смог определить две вещи. Пуля прошла удачно и миновала кишечник, иначе Ганнибал не смог бы сделать и шага, не говоря уж о том, чтобы вытащить взрослого мужчину из воды и в одиночку найти припаркованную машину. Но Лектер не справлялся с внутренним кровотечением. — У меня есть знакомый врач. Он позаботится об этом и не станет задавать вопросов, — словно прочитав чужие мысли, объяснил Ганнибал. — Не станет задавать вопросов звездам желтой прессы — двум психопатам, осужденным за убийства людей? Такие идиоты существуют? — Да, я спас ему жизнь и потребую вернуть долг. Ты намеренно игнорируешь прозвище мужей-убийц? — Я могу сесть за руль. Линия губ Лектера слабо дрогнула. Уилл безошибочно определил попытку скрыть улыбку. Пожалуй, о мимике Ганнибала он мог написать целый справочник — что и как трактовать, на что обращать внимание и почему. — Ганнибал. — Есть возражения? — Я выжил не для того, чтобы перевернуться с тобой в ближайшей канаве. — Да. Ты и так потерял много крови. Автомобиль сдвинулся с места, плавно пополз по серой ленте асфальта, и в приоткрытую щель окна дыхнуло прохладой. — Ты рад, что выжил, Уилл? — Когда дело касается нас, я забываю о том, что на свете существуют яркие цвета. — И всё окрасилось в цвет крови под луной, — поэтично высказался Лектер. — Я не рад. Я… — Не отвечай, если не уверен. Позже спрошу еще раз. *** В бесконечности вопросов, который каждый отдельно взятый человек задает миру, особо выделяются вопросы о смысле существования. Любой чувствует себя несмышленым ребенком, задавая их. Любой теряется, глядя в аспидную глубину неба и пытаясь найти ответы где-то там, в провалах глазниц вселенной. Странно. Столько всего в наших системах создано без всякого умысла, что невольно начинаешь верить — просто так. Просто так, черт возьми, существование — и есть весь смысл. Нам не нужна цель, чтобы быть и двигаться дальше, но как же прекрасно, что каждый сам может сделать выбор. И Уилл его сделал. Ганнибал спустился по ступенькам с перекинутым через плечо окровавленным пуловером. Его торс был перетянут бинтами, волосы топорщились от влаги, а в глазах затаились адские гончие. Он выглядел довольным и измученным. Страдание и удовлетворение — коктейль, давно пропитавший Ганнибала насквозь. — Небо сегодня удивительное, — без лишней возвышенности заметил Лектер, присев рядом на деревянную ступеньку. — Такое чистое. — Да, — кивнул Грэм. — Кристальное. Всё нормально? — Вполне. — Он уже уехал? — Да. Сказал, что мы можем остаться здесь до утра. А потом — валить и никогда не возвращаться. Ганнибал опустил взгляд вниз и зачем-то протянул раскрытую ладонь. Уилл не стал метаться в сомнениях — бегло коснулся пальцами, осторожно сжал. И когда Лектер потащил его внутрь дома, двинулся следом покорной тенью. Ганнибал окунул его в мрачную тишину прихожей. Остановился. Скинул пуловер на пол, достал из кармана нож и театрально вложил в руку Уилла, словно золотой билет на небезызвестную шоколадную фабрику. — У тебя вряд ли будет еще один шанс, Уилл. Ты простишь меня? — Ты действительно жаждешь моего прощения? Крепко сжав протянутое оружие, Уилл первым делом коснулся лезвием бьющейся на шее яремной вены. Провел линию, не повредив кожу — полукругом. Неуловимый Потрошитель прикрыл глаза и чуть-чуть откинул голову назад, снова вверяя в его руки свою жизнь. — Я уже простил тебя. — За кого? — За всех. Мне было достаточно. Достаточно… Лезвие маняще мерцало в полумраке, воруя скупое свечение лампы. Этот блик — зеркало в потусторонний мир, всё, что стало для Уилла по-настоящему родным. — Уверен? — Я собирался убить тебя своими руками. Нож мне ни к чему. — Справедливо. Удушение болезненнее… — Заткнись. Притихли оба. Ровно на одну сладко-тягучую минуту молчаливых признаний. Жадное дыхание Лектера участилось — Уилл усилил нажим, плоской стороной прижал к коже. Еще чуть-чуть. Совсем немножко и стальное жало резанет, оголит кровавую изнанку. Неуязвимый, непобедимый, величайшая проблема ФБР раскроется розой в его руках. — Если бы я это сделал, было бы слишком много крови. — Разве ты не этого хотел? — Нет. Теперь я бы предпочел увидеть тебя изуродованным. Пусть это будет речная вода или пчелы. Да… самая недостойная смерть для тебя — захлебнуться, убегая от пчел. — Любопытная девиация. Хочешь увидеть меня униженным даже после смерти? — Еще лучше — раскроенным. На лоскутки. Было бы любопытно, если бы кто-то сшил из тебя платье. — Только если подвенечное. Ты ведь умеешь шить? Уилл приблизился, опуская нож ниже и проводя им по свободной от бинтов ключице. С затаенным сожалением выпустил оружие, позволив лезвию опасно соскользнуть вниз — не сможет. Даже слегка задеть. Даже оцарапать… Сомкнулось пространство, дрогнула тяжелая тень под рассеченной щекой Уилла. Мягко обхватив его голову, Ганнибал запустил пальцы в еще влажные после душа кудри. Уилл шагнул вперед так, как привык шагать навстречу смерти. Решительно и спокойно. Задержался лишь у самого края губ, чтобы почувствовать — да, всё правильно. Он выбрал. И Ганнибал тоже. Это было его становление. Возродиться иным, чтобы больше никогда не расправить крылья над горой трупов — обрести лапы, когти, пышную холку… звериную жажду. Резко потерялось дыхание. Растаяло. Почти смертельный ужас стянул горло Уилла стальным жгутом. Ему, причащенному к вере в человечество, целовать этот дьявольский рот — личное проклятие. Самое прекрасное проклятие на земле. Какой же Лектер жестокий. Приняв однажды, забирает всё. Забирает — воздух, дыхание, жизнь, мечту. Извлекает душу и рассматривает на свету — симпатичное цветное стеклышко. Превращает человека, живого, отчаянного, в свое гениальное творение. Сколько демонов у него в подопечных? Сколько жаровен для грешных душ он расставил в своих спальнях? Как долго черт-портной обшивал лоскутками сердец подол его одежд? Пальцы Лектера прошлись по горлу, забрались под рубашку, очертили линиями впадинки мышц. Грэм достался ему недоработанным, лишь слегка обточенным, и как потрясающий психологический скульптор, он уже не мог оставить проект незавершенным. Уилл задрожал, давясь пульсирующим в глотке комом собственного сердца. Нет, он ошибся. Падать с обрыва было совсем не страшно. — Почему? — шепнул Ганнибал, оторвавшись лишь для того, чтобы наполнить легкие воздухом. — Почему ты выбрал меня, Уилл… В его шепоте сквозило сожаление и утрата. Потеря невосполнимой части себя. Всё потому, что это общее проклятие. За шанс побыть «мы», вместо «я», они заплатили оба. Без скидок, без процентов — ценой голов и душ. Их скомкало, собрало в почти единое, и не стало ничего другого, кроме двух спаянных в объятиях тел. Сладкая горечь в ранах напомнила Уиллу о неизбежности — выбор влечет за собой последствия. Ганнибал был его последствием, его ахиллесовой пятой и слепым пятном. Нельзя так доверять. Нельзя. У капли краски всегда есть одна секунда, чтобы выбрать: остаться на рисунке или соскользнуть вслед за кистью, рискнув смешаться в палитре с другим оттенком и навсегда потерять свой цвет. Как же он был глуп, доверившись и поддавшись… Как же он глуп сейчас. Будь он умнее, он бы сделал всё правильно. Всего-то нужно — поднять нож. Вонзить глубоко, чтобы достало до позвоночника, чтобы рука утонула в ране. Чтобы Ганнибал застонал и согнулся марионеткой, лишенной связи с кукловодом. Выпить последний вдох с его губ — вот что нужно. Но Уилл уже выбрал. Поэтому он не сопротивлялся, когда Ганнибал, напрочь забыв об общих ранах, развернул его спиной и коротким ударом прибил к стене. Даже не двинулся, когда он зарылся лицом в пряди его волос и вдохнул медленно, хищно, так глубоко, что грудная клетка разошлась до упора. Уилл мог сказать наверняка — его глаза были закрыты, а на лице отразилась печать самой страшной боли. Руки вползли под ткань, скользнули по коже — касанием оголенных нервов к проводам. Уилл знал, насколько опасно позволять проделывать с ним такое, но ничего не делал, тихо задыхаясь от мрачной нежности. Позволял ладоням очертить дуги ребер, позволял изучать живот, позволял стискивать его бока. Превратился в ощущения. От подобных объятий могло развиться с десяток фобий, и Ганнибал, наверное, это знал. Ласка, как и само его присутствие, как и его одержимость, постепенно уничтожала Уилла. Сам того не желая, он стал уроборосом Лектера — змеем, пожирающим свой собственный хвост и символизирующим вечное движение. Только ради него Ганнибал мог и хотел действовать. Когда Лектер дернул его к себе за бедра, Грэм обессиленно прижался лбом к стене. Твердая поверхность отрезвляла, напоминая о реальности происходящего и удерживала его сознание балансирующим на грани. Всяко лучше, чем безумие. Самым ужасным было то, что Ганнибал молчал. Когда он не произносил ни звука, он слишком сильно походил на настоящего себя. Не на психиатра, у которого во все времена, в любые моменты находились правильные и нужные слова. На кого-то другого, о ком Уилл боялся думать и говорить… Исключением остался день, когда Уилл собственными руками разорвал их связь. Хотя он до сих пор не мог сказать точно, кто же в тот день вышел из его дома — доктор Лектер или Ганнибал-каннибал. Что-то рушилось. Разрушалось, осыпаясь под ноги крошевом разума. Может быть, последние пределы, на поддержку которых не осталось сил. Поначалу Ганнибал методично лишал его одежды, и неуместно в голове всплыли слова Беделии Дю Морье. Но и они быстро испарились, стоило Лектеру потерять терпение, хотя Уилл считал, что с ним не может такого случиться. Медленное обнажение потеряло красоту, которую превозносил Ганнибал — и в порывистой злости стало похоже на убийство. Уилл задохнулся, почувствовав, как его спина соприкоснулась с горячей кожей и шершавыми лентами бинтов. По плечам ползли мурашки от жара ночной откровенности. Молчание Ганнибала въедалось в нервы ядовитой копотью, подгоняло и без того несносно-бешенный пульс. В какой-то момент Уилл осознал, что услышать его голос — это всё, что сейчас необходимо, чтобы окончательно не сойти с ума. Но Ганнибал не обладал великодушием, а сострадать разучился подавно. Поэтому стало страшно — до одурения. Жажда свободы свернула жилы в огненные спирали, но Уилла хватило лишь на то, чтобы попытаться вырваться из хватки. Ганнибал сжал его подбородок, запрокинул голову назад, заставляя выставить уязвимое горло. — Ты рад, что выжил, Уилл? — шепнул Лектер. Накрыло острое облегчение — наконец-то, иллюзорная безопасность. Хоть какие-то звуки. Вместо ответа получилось мычание — потому что свободной рукой Ганнибал повел вниз по его животу и огладил напряженную плоть. Откликнулось внутри пугливое, заставило Уилла мотнуть головой в очередной попытке спастись. Как же он хотел исчезнуть прямо сейчас. Раствориться — в самом прямом смысле этого слова. — Не отвечай, — добавил Лектер. — Не надо… Под веками мелькнули белые лампы и сизый потолок. На миллисекунду — Уилл тут же забыл об этом. А Ганнибал успел набраться терпения. Ласкал неторопливо, прижимал к себе мягче, избегал ран и синяков. Неконтролируемыми были лишь слабые покачивания бедрами в такт движению его руки — и от них Уилла знобило, словно в лихорадке. Лектер умел наслаждаться и довольствоваться каждой деталью, но Уилл был лишен любви к кропотливому созиданию. И ему всё это давалось заживо сдираемыми с мышц лоскутами кожи — лучше бы сразу убил, чем вот так, по кусочку… Живот свело судорогой. Лектер чутко уловил границу чужого удовольствия и остановился, чтобы вытянуть из Грэма стон. Получил своё — тягучую, жалостливую просьбу прекратить. Задумался лишь о значении — прекратить делать или прекратить паузу? Уилл смирился. Он даже не вздрогнул, когда Лектер отклонился назад, чтобы освободиться от тисков брюк. Не вздрогнул и снова ощутив его всем телом — еще острее, почти до боли. Подчиняясь грубой просьбе и своим ощущениям, наклонился вперед, выгнул спину, словно дрянная кошка. Ганнибал что-то сделал — не забыл о комфорте, хоть и не слишком беспокоился о подготовке. Он знал то же, что знал Грэм — им нужна эта боль во всей её силе. Попросил тихо: — Позволь мне, Уилл. Ответа не потребовал. Того, что он видел, было достаточно, чтобы понять — дозволено всё и даже больше. Поясница заныла, когда Уилл попытался удержать тело недвижимым. Трусливая его часть хотела избежать боли проникновения, но другой части желание принять её показалось правильным. Стон стих на губах, глаза сомкнулись. Он вдруг подумал, что было бы отлично, если бы и другие органы чувств можно было бы отключить. Лишить себя вкуса, осязания, обоняния. Тогда он бы жил интуицией. В черноте без сигналов. Тогда мир состоял бы из предположений и идей. Прекрасный был бы мир. Но в этой реальности существовал Ганнибал — и он неизменно рвал маленькую вселенную Уилла на части. «Разодрано в клочки для тебя, с любовью. Целую». Было очень больно. Как и всегда в случае с уважаемым доктором — невыносимо. Уилл дышал урывками, расцарапывая лак на деревянных панелях, ставших невольными свидетелями его падения. В линиях вен и артерий спуталось желание и такое же яростное отторжение. А потом Ганнибал сделал первый толчок. Сердце Уилла оборвалось и повисло где-то в пустоте на тонких ниточках нервов. А потом разошлось еще сильнее. — Вот так, — сказал Ганнибал, дыша надрывно и жадно. — Ты чувствуешь? Конечно, он чувствовал. Почему-то — укол в руке. И всё опять сошлось на Ганнибале. Ладони — на спине, давят, лишают воли. Тело — близко, обдает жаром, заставляет терять остатки мыслей. Он решил, что этой передышки достаточно. Толкнулся — резко, с силой. Уилл захлебнулся воздухом и застонал в голос. Всё пришло в движение. Мысли, чувства, осколки надежды. Показалось, что уже никогда и ничего не вернется в прежнее состояние. Они — он и Ганнибал вместе спустились к самому дну. Они — он и Ганнибал сами решили, что смысл существования в том, чтобы найти подобного себе и соединиться с ним. Давно сдерживаемые желания раскрылись в груди клубком шипящих змей. Уилл поддался назад со всей силы, собирая больше, впитывая каждую каплю страдания. Всё это до последнего грамма принадлежало ему. А Лектер превращался. Снова и снова, из зверя в ангела, и снова — из Дьявола в Бога. Кидался от разрушения к созиданию, как несносный потерявшийся мальчишка. Всю свою жизнь Уилл думал, что страсть — это выдумка печальных писателей. Из рода перемещений во времени, черных дыр, драконов и обитаемых планет. Глупое, невинное желание людей, чтобы существовала сила, способная выворачивать души наизнанку. Страсть к творчеству, страсть к убийству, страсть к человеку… Узнал теперь. И понял. Страсть — это когда от боли и удовольствия мутнеет перед глазами. Когда кто-то выкручивает тебе руку до треска кости, когда раны начинают кровоточить из-за напряжения. Когда до конца и полностью. Наверное, он выл. Выл, кусая свое запястье до белесых следов. Наверное, Ганнибал стонал тоже — хотя не стоило утверждать наверняка. Ему могло показаться что угодно. С первой судорогой экстаза он понял — здесь и останется его прошлое. Каждая секунда. Пришло время отказаться от того, кем он был, чтобы стать частью Ганнибала. И он точно знал… Что Лектер думал так же. *** — Вы слышите меня, мистер Грэм? Доктор Вилфорд сложил руки на коленях, пристально наблюдая за пациентом. — Мистер Грэм? Никакой реакции. Уилл сидел лицом к окну, прикрыв глаза полупрозрачными веками. На него жалко было смотреть — питание через капельницы никак не способствовало восстановлению. Но хотя бы поддерживало жизнь в его немощном, ломком теле. Скелет обтянутый кожей с неизменно пушистой копной растрепанных волос… — Так всегда? — тихо спросила стоящая у двери женщина. — Да, почти. — Что с ним? — Алана несмело подошла ближе. Уилл никак не среагировал на шум и её присутствие в комнате — Парамнезия, мисс Блум. Криптомнезия и псевдореминисценции. Замкнутый цикл. По отношению к реальности у мистера Грэма жамевю — он не узнает никого и ничего. Ни места, ни людей. Губы Аланы сжались в тонкую злую линию. — Ты счастлив? — она обернулась к еще одной скомканной фигуре в углу. — Я не мог это предвидеть, — тихо ответил Джек Кроуфорд. — О каком цикле речь? Вилфорд вздохнул. — Часто бывает так, что воспоминания у людей с этим расстройством повторяются последовательно. Сейчас мистер Грэм переживает… — доктор обратился к медицинской карте. — Сто тринадцатый цикл. Мы отмечаем каждый круг, чтобы точно узнать, на каком моменте нужно разорвать петлю. Мы можем вывести его из этого состояния только в одном случае — если он сможет перебороть себя и принять реальность такой, какая она есть. — Расскажите подробнее… — Мы отслеживаем круги по фразам, которые повторяет мистер Грэм. Он произносит вслух то, что говорил в диалогах с одним и тем же человеком. Иногда слегка искажая услышанное и увиденное. В его цикле, в отличие от остальных, только одна личность, что может означать, что этот человек был очень важен. Как и то, что Уилл его боялся. Или ненавидел. Или любил. По восстановленным разговорам мы разбираемся в структуре сбоя памяти. Вопрос, который задает воображаемый собеседник, точно был неизвестен, но при помощи гипноза мы смогли его выяснить. — И?.. — Я не стану произносить его здесь. Иначе повтор сразу начнется снова, и мы потеряем шанс. — Что будет, если он сможет ответить? — Скорее всего, он придет в себя. Но не факт, что надолго. Велик шанс регресса в обратное состояние. Уиллу проще жить в мире иллюзии, где человек, с которым он поддерживает связь, жив. Как только он узнает, что случилось на самом деле, всё может начаться по новой. Если он заговорит о невкусных мыслях, значит, мы его потеряли. — Почему это произошло? — прикрыв ладонью лицо, Алана рискнула подойти к Уиллу вплотную. Никакой реакции. — Всему виной травма головы. Пациент был болен энцефалитом, поэтому сотрясение вызвало фатальные последствия для его разума. — Как это случилось, Джек? Как ты позволил… — Консультативный комитет забрал их с Ганнибалом дело. Я ничего не мог сделать, когда группа быстрого реагирования вышла на их след. Алана стерла слезу костяшкой пальца. Она должна была приехать раньше… *** Серая пелена тумана стелилась впереди, пряча от взгляда Уилла осыпающиеся осенью деревья. Он бежал на пределе сил — воздух срывался с губ облачками пара. Под распахнутое пальто проскальзывал ледяной ветер. Выстрел отдался в голове страшным раскатистым эхом. Ужалив левую ногу, боль подкосила его, заставив упасть на грязный ковер усыхающих желтых листьев. Камни впились в ладони, и земля накренилась вправо. Его перевернули. Ударили дулом автомата куда-то в висок с такой силой, что он едва не потерял сознание. — Где Ганнибал Лектер?! — заорал ФБРовец. — Отвечай! — Умер! — рявкнул Уилл. Его появление он почувствовал сердцем. И лишь потом услышал удар тела о тело, и краем глаза увидел звериный рывок Чесапикского Потрошителя. Член группы быстрого реагирования отшатнулся и взвел оружие наизготовку. — Если окажет сопротивление, приказано убить на месте! Лектер, тяжело дыша, остановился в метре от мужчины с автоматом. Поднял руки — медленно и спокойно, словно и не собирался секунду назад сражаться насмерть. Уилл, скуля от боли в ноге, бросил все силы на то, чтобы встать. Смог. Зацепился за крепкие плечи Ганнибала и сжал до боли в руках. Это было неизбежно — и их падение, и их проигрыш. Но почему-то всё равно стало страшно. — Мы сдаемся, — шепнул он. — Сдаемся. — Не надо, Уилл, — усмехнулся Ганнибал. — Уилл Грэм, отойди от него! — зарычал ФБРовец. Как же всё-таки странно. Звезды не способны ответить, зачем человеку нужен смысл. Но всё оказалось проще простого. Иногда планеты движутся ради одного-единственного человека… Ганнибал аккуратно повернулся. Быстро, но осторожно, так как умел только он один. Быть стремительным, но при этом удивительно мягким… И тогда Уилл понял. Их не отпустят живыми. Ответы на все вопросы горели в глазах Лектера — ласковых, почти добрых. Да. Не отпустят. Но лишь Чесапикского Потрошителя. Уилл почувствовал, как его рука выскальзывает из теплой ладони. Новая боль прошила плечо, и время будто увязло в нефти — замедлилось, потекло непроницаемой черной пеленой. Ганнибал оттолкнул его с точностью до миллиметра. Коротким выверенным движением. И Уилл начал падать. На этот раз — совсем один… Лицо окропила кровавая морось. Ганнибал зажмурился от боли, пули прошили насквозь и вылетели из его груди, но на губах осталась улыбка. Почти счастливая. Словно он всю жизнь мечтал так погибнуть. Умереть, защищая то, что стало его единственным смыслом. В затылок Уилла вгрызлась острая грань замшелого валуна. И где-то в слепой темноте прозвучал хриплый голос: — Ты рад, что выжил, Уилл? Не торопись отвечать… *** — Ты рад, что выжил, Уилл? — медленно произнес Вилфорд. Грэм вздрогнул, повел плечами, словно избавляясь от прилипших к коже змей. — Нет. Нет, я… не рад. Нет. Нет… Доктор вскочил с кресла, и исписанная мелким почерком медицинская карта Грэма снежными листьями рассыпалась по кафельному полу. Алана резко прикрыла рот руками. — Вы понимаете, что я говорю? Вы можете сказать, кто вы и где находитесь? — Меня зовут Уилл Грэм. Я… Взгляд потух. Мягкое прикосновение к руке привлекло внимание, и Уилл повернулся влево. Рядом сидел Ганнибал. — У вас проблемы со вкусом? — интересовался тот, дружелюбно улыбаясь уголками губ. — Мысли у меня зачастую невкусные, — зло выпалил Грэм, убирая руку. И добавил: — Я построил крепость. Переборов в себе чувство неправильности происходящего, Уилл поднялся со стула. — Никто и никогда в неё не войдет. В моей крепости есть место только для меня. — И для меня, — беззвучно добавил Ганнибал. — Для нас. — Не надо моего психоанализа. После него я вам не понравлюсь. Завтра он откажется от этой затеи. Завтра — выскажет Джеку в лицо всё, что думает и пошлет к чертовой матери отдел бихевиористики с его психологическими закидонами. Завтра. А сейчас у него есть пара минут, чтобы перекусить перед следующей лекцией…