Я (не) спасу тебя

Старый стол, кипа бумаг пред собой, твердый неудобный стул и друг, сидящий рядом – все, что замечаемо Акечи, единственное, имеющее цвет и неповторимую форму. Длинные строчки формул текут с одного листка на другой, ведомые рукой гения, не обремененного понятиями сковывающей разум морали. Пальцы гладят шероховатую поверхность только что нанесенных ручкой чернил, словно пытаясь впитать написанное знание, сметая все преграды — линейки и ручки падают со стола, или обходя их — ныряя в открывшийся промежуток между локтем и краем стола. — Акечи? Лишь слыша свое имя, он с неохотой отвлекается, разочарованно поднимая взгляд с работы, однако писать не прекращает, просто делает это более вдумчиво, чтобы не ошибиться. Намикоши выдыхает и Акечи ощущает это шеей — словно сиамские близнецы, они прижимаются друг к другу боками, желая срастись и стать единым существом — тогда бы им не пришлось расставаться ради тривиальных дел. Чужое лицо слишком близко, но они этого не осознают, смотря только вниз, на местами неровные формулы, написанные двумя руками, созданные двумя друзьями. И именно тогда все меняется… Красный пластик наушников неожиданно холоден, контрастируя с ним, щека Намикоши, закрытая грубой текстурой пластыря, испускает долгожданное тепло. Хочется расслабиться, уткнуться в промежуток между шеей и плечом, обвить руки вокруг чужого тела и смаковать момент уединения, позабыв о смысле этого дня. Намикоши сожмет его ладони в своих, они оба заметят, что их руки слегка задрожат от волнения, а затем, повернувшись лицом к лицу… «Я защищу тебя», — мысль, которую по какой-то причине он не может озвучить, смотря в сияющие доверием золотистые глаза. Акечи лжет себе, ведь нарушить это обещание, произнеся — непростительно. Они всего лишь школьники. Дети, едва способные постоять сами за себя, не говоря уже о ком-то другом. Исполнить такое обещание — вершина самодовольства, отрицание реальности. Сладкий сон. — Я защищу тебя, — говорит Акечи, подводя под итогом общей неудачи черту, этими словами не давая Намикоши задуматься, чтобы вернуться к обсуждению работы впустую. Не медля, он высказывает все, что чувствует, выплескивая сдерживаемые эмоции наружу. — Я защищу тебя! Мы ошиблись, но мы можем начать все заново! Если вновь появится хоть кто-то, желающий причинить тебе боль, я спасу тебя! Намикоши ошеломленно слушает крик сердца друга, а затем, кивнув, неожиданно сияюще улыбается, прямо как тогда, в парке, когда Акечи впервые понял причину их дружбы. — Спасибо… Легкий шепот и последующие слова за ним, растворяются в тишине, поглощаемые чужим голосом из другого мира. Акечи успевает лишь протянуть руку, попытаться ухватиться за чужую ладонь, но его собственная, словно призрачная проходит сквозь Намикоши. А затем он видит другой мир. Головная боль тут же режет виски и Акечи болезненно морщится от аккомпанирующего ей трещащего звонком телефона. Диван после сладкого сна неприятно тверд, что, однако, не способствует желанию подняться с него и ответить уже предсказанным сознанием словам — Двенадцатиликий, прекратив бесполезный шум. Акечи вновь в мире, где Намикоши умер. Мире, где он так и не произнес «защищу». Мире, где он так и не спас Намикоши. Мире, где таблетки и кофе не смогут подарить ему жизнь без сна, в котором он оказывается в другой реальности. Реальности, которая кажется настоящей все сильнее и сильнее с каждым разом, как он засыпает. Реальности, которая не пропадет, пока все подделки не будут пойманы. — Как раздражает. Телефон прекращает биться в истерике, так и не получив ответа.