Недо-плюсы и недо-минусы недо-обещаний

             – Почему я не могу тебя убить?       – Потому что сейчас я твоя единственная защита, маленькая банши?              Дыхание смешивается, кожа опаляет даже через два слоя ткани, сердца бьются громко и гулко – так, что даже человеческое ухо слышит этот странный, ни с чем не сравнимый волнующий ритм сердец двух людей (хоть оба к людям относились весьма условно), находящихся так близко друг к другу…              – Напомни, почему я не могу просто вытолкать тебя из этой кладовки?       – Ты можешь открыть свое местоположение тем охотникам, а они охотятся не только на оборотней. Банши они тоже не любят.              Шорох ткани. Короткий выдох, когда горячая кожа касается едва уловимо, но опаляет до сбитого дыхания. Глаза открыты широко, но они – человеческие – ничего не могут различить в этой тьме. И оттого все становится более странным и манящим. Волчьи глаза видят все хорошо. И лукавая ухмылка гнет красивые губы, когда на лилейной коже этих милых щечек вспыхивает румянец, а губы приоткрываются в попытке выдохнуть то напряжение, что скопилось в маняще приоткрытой смелым декольте груди.              – А ты не слышишь, где сейчас находятся эти охотники? Ты же оборотень!       – Но я не всесилен, милая. И не стоит прожигать меня взглядом, драгоценная моя.              Дыхание сбивается на миг, с желанно-приоткрытых губ срывается что-то вроде удивленного выдоха. Она вскидывает безупречный овал лица и облизывает губы в каком-то безвольном, неконтролируемом движении. Хочется податься вперед и уничтожить те пару дюймов, что все еще стоят меж ними. Глаза горят чем-то ведовским и тайным – чисто-женским. Они горят властью. Той странной властью, что имеет над мужчиной женщина. Конечно, неосознанно. Человеческие глаза совсем не приспособлены к такой темноте.              – Ты видишь меня?       – Да.              Придушенный шепот и хриплый почти рык. Что-то странное. Что-то жаркое. Что-то обжигающее. Поначалу, когда они только устраивались в кладовке, были прикосновения – случайные, опаляющие, невольно-дразнящие. Тогда его волчьи глаза еще не приспособились к темноте. Тогда он реагировал лишь на ритм ее сердца, шорох одежды и сбитое после бега дыхание.              – Я ненавижу тебя. Почему ты видишь меня? Почему я не могу видеть тебя? Почему все это происходит с нами? Со мной? Черт возьми, неужели это – моя жизнь?       – Попробуй посмотреть на ситуацию с другой стороны. Есть и плюсы.              Кисти его рук опущены, они почти касаются стройных бедер. О, странная женская логика! Зачем носить такие короткие юбки и возмущаться из-за того, что мужчины так жадно смотрят на тебя? Не для этого же сопляка-Пэрриша, который даже решиться на большее, чем мимолетный поцелуй не может? Мысли проносятся ураганом. Пальцы почти касаются кожи. Недо-прикосновение. Едва провести над кожей, дав почувствовать жар, но убрать руки прежде, чем это зайдет дальше неисполнимого и неозвученного обещания.              – Да неужели? Есть плюсы? В том, что я застряла в школьной кладовке с только-только выпущенным из психушки маньяком-убийцей?.. Хотя да. Есть.       – Не поделишься?              Он поднимает руку и тем же странным недо-прикосновением проводит вдоль щеки костяшками пальцев. Глаза – зеленые, ведовские, проклятые и благословенные – распахиваются шире, словно пытаясь увидеть… Два дюйма. Каких-то два дюйма. Тогда почему не получается их преодолеть? Потому что не хочется. Потому что его шаг вперед сломает все. Разрушит это странное недо-обещание, это недо-прикосновение, эту недо-романтику. А вот ее… Алые губы раскрываются, лицо подается вперед, дыхание обжигает.              – Поделюсь… Я могу сделать вид, что ты меня преследуешь… Закричу… Попрошу о помощи… Силу банши так сразу не выявить… Я уничтожу тебя руками охотников…       – Черт возьми, почему твои обещания моей смерти звучат так?..              Один чертов дюйм, но почти хочется сломать эту игру, почти хочется самому шагнуть вперед, даже зная, что потом она – победительница – гордо вскинет голову и уйдет к этому мальчишке-копу. Ее привлекают сейчас хорошие парни. Или она на это надеется. Но играет эта женщина не по правилам. Потому что дыхание на шее – это не честно. А голос, вызывающий в памяти образ шелковых простыней и сорванных стонов, это вообще безнравственно.              – Как?..       – Как будто ты уже внесла меня в список своих побед. Хотя далека от этого как никогда прежде.              Но кто из них тут праведник? Девушка, что знает, как воспламенить тебя одним взглядом? Или мужчина, который жаждет прикосновений этой юной соблазнительницы? И кому нужна праведность и нравственность, когда можно играть так – на грани, боясь сорваться, не зная, что последует за очередным выпадом и отчаянно желая победить, но понимая, что в этой игре не выиграть никому?              – Да неужели? Кто бы подумал… Но знаешь, ты не в моем вкусе. Аб-со-лют-но.       – Неужели?              Она почти дрожит. Их дыхания такие рваные, ненастоящие, поверхностные. Тела почти соприкасаются, и от этого бросает то в жар, то в холод, а мурашки бегут по коже, совершенно не выбирая уместность своего перемещения по странным маршрутам. И сердца выбивают ритм чего-то дикого, настоящего и бесконечно желанного. Они ходят по самой грани, играют во что-то опасное, но желанное. И не переступают черту.                     – Вот вы где!       Дверь распахивается неожиданно. Лидия отшатывается. Питер сжимает руки в кулаки и недовольно смотрит на Стайлза и своего племянника.       – Мы поймали охотников, – говорит Дерек спокойно. – Пэрриш и Скотт везут их в участок.       – Лидс, с тобой все хорошо? – морщась, спрашивает Стайлз. У него рукав разодран, на плече одной руки длинная царапина, а в другой бейсбольная бита. – Малия сейчас приводит в сознание Лиама, а Хейдан паникует. Кажется, она еще не поняла, что оборотней не так уж просто убить.       – Джордан? – спрашивает Мартин, выскальзывая из кладовки.       – Цел, – пожимает плечом Стайлз. – Пошли, нам нужно в участок – написать на этих придурков заявление. Сейчас заберем Малию и остальных – и поедем.       Питер и Дерек смотрят вслед им – таким спокойным, таким уверенным, таким повзрослевшим.       – Ты понимаешь, почему тебя попросили приглядеть за Лидией? – спрашивает племянник.       – Потому что я недостаточно восстановился после последней битвы и был слаб? – в странной иронично-усталой насмешке вскидывает брови Питер.       – Потому что ты защитил бы ее от всего, кроме себя, – хмыкает Дерек и добавляет: – Кстати, чем вы таким были заняты, что не услышали рык Скотта? У него он вышел отменным. Разнесся по всей школе. А вы не услышали…       Лидия коротко оборачивается, улыбается ему – понимающе, насмешливо, с тем самым недо-обещанием – и снова обращает свое внимание на Стайлза.       – Мы были заняты, – усмехается Питер.       Он спокойно шагает за Лидией и Стайлзом.              Самое странное, что обещания часто люди нарушают. А вот недо-обещания… Тут разговор отдельный.              Разговор и еще пара десятков таких танцев на краю, чтобы сорваться в бездну недо-прикосновений становящихся реальностью.