Танцуй!

Перри скучно, и почему-то щемит в сердце, и потому он вливает в себя выпивку и крутит в руках рисоварку. Рис скоро будет готов, - сообщает ему приятный женский голос, - Рис, рис, рис... - и Перри горько усмехается. Его отвлекают, и от удивления он чуть не роняет отвёртку, потому что чёртово сердце ёкает, и он ругается, так как сам не хотел признаваться, что волновался о смешной девчонке. Перри обнимает её внезапно неловкими пальцами, и ему хочется выпить, но она не хочет. Она хочет танцевать. И Перри нравится, нравится с ней танцевать, но что-то вроде здравого смысла шепчет не верь зеркалам, Перри, - и он не верит, отворачивается, ведь он гораздо старше, и отражения врут, бессовестно врут. И он любит свою выпивку, рыбалку, яркую одежду и её длинную юбку, которая до смешного нелепо на ней смотрится. Она увлекает опасно приятным танцем, но Перри хмурится и машет рукой: бомбы ждут. И пальцами, непривычно дрожащими пальцами берёт отвёртку, но она выпадает из рук, потому что она снова берёт его под руки, отнимает спасительную опасную игрушку, не понимая, что такое обращение не даёт расслабиться, не даёт потопить ненужные мысли, ведь она - не то, из-за чего у него должно биться сердце. И Перри спрашивает, спрашивает До Хёна - если я создан, чтобы выкинуть из головы твои ненужные мысли, то кто выкинет мои? И, засыпая, Перри впервые рад, рад, что исчезнет, потому что впервые ему хочется прятаться от кого-то, прятать разгорячённые щёки и дрожащие руки, и он улыбается, и шепчет ей, что это были лучшие танцы в его жизни, и просит её наклонится, потому что веки уже тяжелеют, просит наклониться, чтобы еле слышно прошептать, в самое ухо - танцуй!