Дурак

Ты уже не здороваешься за руку, не бросаешься мне на шею и даже не улыбаешься мне – ты почему-то решил, что мне это больше не нужно, но, что ж, ты был не прав. Посмотри, мы теперь по разным сторонам улицы. Я пишу первую строчку – ты достигаешь своей черты, вновь возвращаясь к тому, от чего и уходили. Ну и дурак. Седьмое апреля, Токио – ты напиваешься в рюмочной и теряешь сознание на парковке. Я едва нахожу в себе силы, чтобы не закричать, когда в очередной раз подставляю тебе плечо в автобусе. Нас снимают, и поэтому ты откладываешь все серьезные разговоры на вечер, когда, мы оба знаем, ты снова приползешь ко мне под одеяло и будешь закидывать на меня ноги, а твои волосы будут пахнуть отвратительно. Следующая остановка – поцелуи в гримерных и выкуривание одной сигареты на двоих. Ты блюешь, режешь свои запястья и отчаянно что-то пишешь, когда я в усталости закрываю глаза и срываю с холодильника стикеры: номер дилера, купить водки и ксанакса. Карандаши, кисти, растворитель. Жизнь, кажется, приобретает нормальную форму. Не сразу, но постепенно. Присмотрись – ты становишься лучше. Бумага, шампунь, печенье. Благодарности бесконечны. Двенадцатое мая, Калифорния – ты примерил костюм, подвел глаза и уложил волосы. Впервые за долгое время ты по-настоящему себе нравишься, и я вижу это в неровных движениях рук и смущенной улыбке. И я поддакиваю, когда ты говоришь, что синяки из-под глаз почти исчезли, кожа стала лучше, и ты даже похудел. Я отвечаю, что люблю тебя в любом случае – ты почти вгрызаешься в мои губы, а потом затихаешь, просто рассматривая нас в зеркале. Самое время носить в себе трепет, не верить в запреты и рамки, когда на душе тепло от постоянного присутствия тебя. Я – патрон в твоей голове. Я всё помню, мало что забываю, в этом беда и в этом счастье. Маленькое, интимное, почти детское счастье – вспомнить один момент по ключевым фразам, улыбкам, цветам, а потом терзать бумажные внутренности перочинным ножом. Дурак. Всё, что имеешь – дели на ноль, вставай и продолжай бежать. Я всегда для тебя. Всегда здесь. Твой. Там за окном рассвет мажет красным по голубому, а твое тело горячее, как сигаретный пепел, обвивает меня целиком. Мы превращаем безумство в любовь и искусство – мы лечим мигрень друг другом. Третье сентября, Джерси – мне двадцать пять и мне в который раз хочется родиться заново или не рождаться вовсе. Я гнию изнутри прямо сейчас, когда волею случая оказываюсь в тесной кладовке, падая на пол. Я не могу дышать – не помогай мне. Не обнимай меня, не пытайся исцелить своим молчанием. Я в панике. В коме. При смерти. А ты говоришь ей "да", улыбаясь так широко, что я едва ли дотягиваю до утра. Ты молод – ты в самом расцвете сил, в расцвете красоты. Ну, иди. Я же стою на коленях, моя спина сломана. Жизнь скрыта в твоих случайных прикосновениях, в одеколоне, в сообщениях в половине четвертого ночи и признаниях, сделанных между строчек. В бешеной радости и бескорыстном молчании. Я теряю концентрацию реальности, а ты перестаешь смотреть мне в глаза. Ну и дурак. Двадцать восьмое июня, Калифорния – ты целуешь меня на сцене, и я чувствую нестерпимую тягу ко всему твоему существу. Пальцы прожигают куртку, будто бумагу, а мир мой начинает крошиться, потому что мы оба знаем, что это в последний раз. Это конечная остановка – я урываю еще несколько прикосновений, улыбок, а потом разрываю связи. Вырываю с мясом все наши контакты. И тогда понимаю, что всегда хотел для тебя что-то значить по-взрослому, но никто из нас не ушел живым, ты же знаешь. Не ограничиваясь прописными истинами, я лишь скажу тебе, что был счастлив делить с тобой молодость и постель. Я не хочу тебя отпускать, я не хочу тебя назад – я не хочу ничего. Ничего. А теперь ты сгораешь. Ну и дурак. Так или иначе, любая жизнь конечна, и кажется, что все вокруг требует её чем-то заполнить ради обретения счастья. Но мне кто-то говорил, что счастье возможно лишь до того момента, как его осознаешь. Или это я дурак.