Эвентуальная мама

      – Прошу прощения, Синдер, – извиняющимся тоном пробормотал Спаркс. – Я только на минутку – забрать свои вещички.       С этими, не свойственными ему словами, в которых я до последнего пыталась уловить сардонические нотки, Спаркс прошуршал над моей головой, нырнул в раскрытую верхнюю ячейку пыльного комода и, недовольно кряхтя, выпорхнул с каким-то конвертом в открытую форточку. Странно, что он не воспользовался дверью, которую мы со Спайро запираем только на ночь. И не на ключ. Не стану скрывать, что меня практически распирало от любопытства, но я не осмелилась осведомиться о содержимом конверта. Спаркс выглядел измотанным и растерянным, и я решила не тратить его драгоценное время. Видимо, ему сейчас приходится не сладко – он помогал Вольтиру с доставкой посланий. Работенка, конечно, не из приятных, но он сам вызвался. Видать, в шутку. А Вольтир (я ссылаюсь на его почтенный возраст) этого не понял. Теперь Спаркс – наш личный почтовый голубь.       Я вздохнула. Последняя мысль заставила меня бросить на форточку сочувствующий взгляд. Независимое от владельца ярко-солнечное свечение Спаркса, казалось, все еще присутствовало здесь, над моей головой, освещая незатейливую обстановку дома. Спаркс в последнее время редко гостил у нас. Нет ни капли сомнений, что Спайро потрудился переговорить с ним о непростом для меня периоде, требующем спокойствия и отсутствия утомительной болтовни. Также нет сомнений, что Спаркс далеко не с первого раза это понял.       Раскрытые окна с колышущимися кремово-белыми занавесками, дубовая, скрипучая по-домашнему огромная дверь, незапертый пыльный чердак, веющий запахами ветхой пыли и многовековой паутины... Каждый раз Спайро переубеждал меня, что проветривание жилища не только благотворно влияет на мое самочувствие и общее состояние, но и лишний раз дает понять каждому, решившему навестить нас, что двери нашего дома всегда радушно открыты. Нет, я разделяю его точку зрения, но порой... Порой мне кажется, что Спайро хочет сделать из нашей семьи песочную площадку, где весь инвентарь общий. Ведь можно хоть изредка закрывать площадку, скажем, на время дождя?       Но, возможно, я преувеличиваю. У нас не часто бывают гости.       Спокойно, Синдер, говорила я себе. Дышала полной грудью, стараясь освободить голову от лишних вопросов. "Тебе есть о чем думать", – всплывают в моей памяти нежные и полные заботы слова Спайро. Я старалась следовать этому золотому замечанию. Не время проверять свои нервы на прочность. Я привыкла идти Спайро навстречу, что также делал и он. Мы с ним прекрасно ладим, живем, так сказать, душа в душу. Разве я не об этом мечтала, болтая возле шипящей лавовой реки о каком-то избавлении от магической цепи?       Опять воспоминания. Четкие, ясные и... материализующиеся в моем сознании. Мир прошлого опускается на меня, обволакивает и втягивает в густообразную тягучую массу, черно-белые краски которого приобретают отчетливые формы и окрашиваются в подобающие цвета. Реальный мир перестает существовать для меня до тех пор, пока к нему не возвращает не на шутку встревоженный Спайро. Эти пылающие природной силой пурпурные глаза, старчески сморщенная переносица, пламенно-оранжевые гребни на острых скулах...       ...И я с легкостью возвращаюсь.       Как бы мне избавиться от терзающих мою голову и душу воспоминаний? Спайро с трудом справляется в одиночку. Я не прошу их навсегда исчезнуть... Хотя бы на денек-другой.       Нас со Спайро вполне можно назвать образцовой семьей, несмотря на мои пристрастия до последнего упираться рогами, отстаивая свое мнение. Это, полагаю, побочный продукт обуздания страха. Я просто обожаю все на него списывать!       Я перевела пристальный взгляд на влетевший в дом кленовый лист, проследила за его причудливыми пируэтами, а затем, когда он приземлился на мое распущенное крыло – сочно-зеленый, но с необычными для этого времени года желтыми крапинками – засмеялась, легонько сотрясаясь всем телом. Не уверена, что именно листку удалось меня так развеселить.       Опять. "Ладно, неплохая мысль, ты веди". Я вспоминаю эти слова сейчас, будто произносила вчера. Такие глубокие погружения в прошлое мне нередко портят настроение и предоставляют возможность перебрать многие фрагменты, запечатленные памятью. Я делала это не без сопровождения целой серией тяжелых и страдальчески-печальных вздохов. Сколько же нам тогда пришлось пережить, скольким рискнуть, сколько отдать...       Память – очень занимательная штуковина. Ей, как струнным музыкальным инструментом, пользуешься аккуратно, вдумчиво. Одно неумелое движение – и получай кашу из режущих чистых и долгих производных нот.       Так, надо думать о завтрашнем дне. "Для тебя это приоритетней", – заботливо напоминал Спайро и интересовался, нужно ли мне что-нибудь. А мне чудилось, что он говорил голосом Игнайтуса. Таким ненавязчивым, но мудрым и полным решительности. Спайро никому не удалось разубедить, что Игнайтус не погиб. А я? А что до меня, то я все видела собственными глазами...       А что теперь? Прошло прилично времени, мы уже догнали в размерах Хранителей, я немного поднабрала за зиму и весну... Это правда. Скоро ошейник начнет душить меня во сне (спасибо тебе, богатое воображение), и я твердо решу от него избавиться. А округлевшие и распухшие бедра? А этот толстый, ленивый и не такой подвижный, как в былые времена, хвост? Я понимаю, что в моем положении об этом следует беспокоиться в самую последнюю очередь, но куда делась эта юркая четырехфутовая Синдер, высвобождающая необъятное количество энергии? Разумеется, я всего лишь выросла. Банально. Ненавижу банальные вопросы с соответствующими им ответами. Мне ведь часто снилось, как я сломя голову несусь по полю от Спайро, все еще ощущая привкус пепла во рту, как напоминание о решающей битве.       Я поднялась и приблизилась к зеркалу. Красотка-Синдер, не без видимой улыбки отметила я, разглядывая свою близняшку в холодном стекле все с тем же приковывающим взглядом изумрудных зенок, которые, как мне кажется, уже выглядят несколько впалыми и не такими выразительными. Что ж, время идет и это вполне естественно, что с годами я вряд ли стану краше.       Я улыбнулась. Синдер по ту сторону хрупкой преграды улыбнулась мне в ответ. Но на ее мордочке прояснялась странная тревога. Я вопросительно поморгала, обращаясь к самой себе за помощью. Прикоснулась лапой к своему гладкому отражению и закрыла глаза, надеясь растянуть минуту спокойствия, как минимум, до четверти часа. Не вышло. В голове – сущий бардак. Какая мысль способна устроить такое и опрокинуть все стеллажи с записями прошлого? Как за такое время можно устроить настоящий ад? Я резко распахнула глаза и встретилась со своим оцепеневшим клоном, мордочка которого искажена до панически-встревоженного состояния. Я попыталась навести в голове порядок, но... Сердце колотится в груди как сумасшедшее. Крылья сильно, почти до боли сдавливают бока, острие хвоста медленно, как змея, обвивает лапу, норовя впиться острым наконечником. Вот-вот проткнет ее! Меня затрясло так сильно, что я, признав сокрушительное поражение, прямо в зеркало выпалила:       – Я не готова стать мамой!       Следующие мои действия можно назвать не только панически-безрассудными, но бессмысленными. Да что скрывать – идиотскими! Я бросилась к дверям, выскочила на улицу и понеслась на всех парах в примыкающий к стенам города лес, не замечая перед собой абсолютно ничего. Весь путь пронесся перед моими глазами в расплывающихся красках и сумрачно-темных тонах, что я совсем не заметила, сколько потратила времени, пока, словно чокнутая, неслась по лесу, так и норовя выколоть себе глаза острыми ветками.       Я прибавляла темп. Сердце стучало с удвоенной, неистовой силой – пробивало себе путь наружу. Грудь сдавливало, мышцы лап содрогались под весом моего тела. Я едва различала свое суматошное, бешеное дыхание – и ничего больше. Я не могла остановиться!        ...А пыталась?       Налево, обогнув ежевичные кусты! Я ведь совсем не понимала, что мой живот очень уязвим, и что я могу легко окрасить его в алые тона.       Направо, сквозь заросли шиповника! Я их никогда здесь не замечала – не забегала так далеко.       Осторожно! Поваленное дерево! Я совершила прыжок, помогая себе взмахом крыльев. Жесткое приземление. Я чувствовала, как боль от удара передними лапами о что-то более твердое, чем земля, заставила меня умерить пыл. Как-то странно пульсировал самый длинный палец левого крыла.       Прояснялось. Я уже могла ощущать боль. Не только Спайро был способен меня образумить.       Не знаю, сколько я пробежала по лесу, но почувствовав, как на тело накинулась чудовищная усталость, я остановилась. Мир вернул себе прежние цветастые краски, и теперь мне удавалось видеть перед собой самый безобидный широколиственный лес, переполненный ароматами цветов и пением ветра. Боюсь представить, в какую злую шутку со мной сыграло воображение, превратив эти деревья в нечто более... Я совсем потеряла рассудок после изнурительной пробежки. Я жадно глотала воздух и смотрела на свои дрожащие от напряжения лапы.       Я устало опустилась на хвост и сделала глубокий вздох, завершивший восстановление дыхания. Грудь вздымалась теперь спокойно, равномерно. Полдела сделано? Разумеется. Я провела кончиком языка по верхней губе и, ужаснувшись, вздрогнула от солено-металлического привкуса крови. В следующее мгновение я попыталась нащупать на мордочке поврежденное место, искренне надеясь, что все ограничится незначительной царапиной. К счастью, так оно и оказалось. Царапина брала начало под левым глазом и резко обрывалась у самого носа. Как?! Неужто ветка оказалась настолько жесткой, что ее не остановила чешуя? Усердное измерение длины царапины вызвало острое жжение. Я ведь не ограничилась секундным ощупыванием. Это ужасно. Царапина оказалась куда глубже, и я сморщилась от саднящей боли. С крылом было тоже что-то не так – я его почти не чувствовала. Ушиб? Насколько он был сильным? Сейчас было не до выяснений, и я просто-напросто получше сложила его и прижала к боку. С головой бы для начала разобраться.       Как меня угораздило? Как простое туманное упоминание изнутри, что я скоро стану матерью, причинило столько страданий? Пока я пыталась найти ответы на эти вопросы, мои глаза увлажнились настолько, что уже через несколько секунд я увлажнила и щеки. Сначала это выходило беззвучно, как у сироты, привыкшего к тяготам жизни, но потом я разразилась настоящим потоком слез, чувствуя себя совсем одинокой и брошенной на произвол судьбы. Переполняющее чувство жалости к самой себе справлялось с этим на ура, и я продолжала добрых десять минут отчаянно рыдать, заглушая безмятежные звуки леса.       Вскоре мне удалось утихнуть. Шмыгая носом, я уныло глянула на свои совсем не материнские лапы с длинными серповидными когтями, которые неспособны спрятаться даже на треть... Да о какой трети идет речь?! Я же не кошка...       Мне мерещилась жуткая картина, как по неосторожности я разбиваю одним из своих чудовищных лезвий яйцо раньше положенного ему срока. Хруст такой, словно под скорлупой ничего нет. Пустота. Яйцо разламывается на два, и я вижу бескрылое, без передних лап дитя, покрытое скользкой бледно-серой пленочкой. Оно откинуло голову назад и смотрело на меня безжизненно-мутными глазами. К моему ужасу, я замечаю коротенький хвост, виляющий из стороны в сторону... Я до истерики испугалась и вновь бросилась в отчаянные слезы. Вот она – будущая мама.       Плача, я уже в своей реальности прикасаюсь носом к мертвому дитю, несуществующему подле моих лап.       Нарыдавшись вдоволь, я подняла голову, чтобы взглянуть на небо. Оно всегда успокаивало меня, когда Спайро отлучался в город. Редкие, сплющенные облака весело рассекали гладь лазурного океана, а затем спасались бегством и прятались за вгрызающиеся в небо белолицые горы. Поначалу, мне полностью удалось раскрыть мокрые, раскрасневшиеся глаза. Я пыталась переубедить себя, что если буду долго смотреть на небо, то вскоре смогу освободиться от гнета чудовищных мыслей.       Не вышло. Не в этот раз. Небо отказало мне в помощи, и я в очередной раз сталкиваюсь с несокрушимой силой своего воображения. А что если этой беготней я обрекла свое драгоценное сокровище на неполноценную жизнь, и оно родится с двумя отростками вместо крыльев? А если судьбе и этого покажется мало, и она лишит мое чадо нормального мышления? Как я смогу до конца своей жизни видеть этот укоряющий взгляд родных глаз?       Я понурила голову; знаю, что выражение "на тебе лица нет" подходит мне сейчас как нельзя лучше. Плакать я больше не могла; я всецело подчинилось законам физиологии, которые говорят о невозможности высвобождения влаги, которой в организме гораздо меньше. Я отвела свой измученный взгляд в сторону, пытаясь хоть чем-нибудь отвлечься, и приметила пышное дерево, взрывшее корнями у самого ствола землю. Я решила, что было бы неплохо прилечь под ним. На сегодня вполне достаточно истерик. Я, не обращая внимания на пульсирующую в царапине боль, задумалась о более важных, но не настолько пугающих проблемах, с которыми сталкивается любая потенциальная мама. А сразу нельзя было, пропустив очередную дозу слез? Злость на саму себя за продемонстрированную слабость с легкостью отодвинула жалость на задний план.       ...И понеслось. Как все это пройдет? Где это все пройдет? А что нужно, чтобы все прошло хорошо? Может стоит сыскать для этого пещеру, о местоположении которой никто не будет знать? Сможет ли он сам пробить скорлупу? А если это она? А если будет не одно яйцо? И не два? Как быстро он станет зрячим и начнет ходить? Что он будет есть? Когда он научится летать? А охотиться? Смогу ли я отлучаться на какую-нибудь несчастную минуту, не тревожась за его безопасность? Таков арсенал вопросов сводил меня с ума на протяжении остатка дня – я так и пролежала под деревом, пока не начало темнеть. Жжение от глубокой царапины понемногу стихало, кровь и ее путь до верхней губы присохли. Но я начала ощущать нарастающую боль в крыле, которое, как оказалось, я не полностью сложила. Физически не смогла. Что с ним? Сильное растяжение? Или что-то похуже? Я с трудом избавилась от предположения, что сломала один из пальцев крыла и повредила натянутую кожу.       Пора было подумать об уходе. Но я не могла завершить эту дилемму с собой. Я не ответила на все вопросы. Я также не могла в тот момент понять, что на большинство не найду ответов, так как они сейчас не решаемы. Вместо того, чтобы подняться и пойти, я положила голову на лапы и продолжила терпеть боль. Еще один, почти стонущий вздох вырвался из меня. В конце концов, я настолько переутомила себя вопросами, что не заметила, как глаза, понемногу слипаясь, закрылись. Я погрузилась в лихорадочный сон.       Меня разбудило легкое прикосновение к щеке. Прежде чем открыть глаза, я взмолилась – пожалуйста, пусть это будет Спайро! Выждав ничтожные доли секунды, я, сомневаясь в силе прошений, решилась встретиться лицом к лицу со своим избавителем. Мир оказался куда прекраснее и волшебнее. Передо мной действительно был Спайро! Настоящий! Он, пригнувшись к земле, встревожено взирал на меня, обдавая теплым воздухом из широких ноздрей. Он разыскал меня! Прочесал, наверно, весь лес!       Я, не совладав с собой, кинулась в его объятия, слезы в очередной раз хлынули из моих глаз. Теперь уж я точно дала волю чувствам! Он, вероятно, с трудом удержался, чтобы не опрокинуться, крепко обвил меня крыльями и успокаивающе зашептал:       – Тише, тише, Синдер. Все хорошо. Я снова нашел тебя. Все хорошо...       Я уткнулась щекой в его крепкую шею, содрогаясь от всхлипываний. А он продолжал крепко обнимать меня, укутывая широкими крыльями. Он успокаивал простыми, но такими теплыми словами, что я почувствовала себя дома, в нашем, пропахшем ветхостью, пристанище, с настежь распахнутыми окнами и дверью.       – Это я виноват, – сказал Спайро. – Не надо было тебя надолго оставлять.       – Надолго? – едва внятно переспросила я, будучи уверенной, что он не отлучался и на пару часов.       – Да, – тихо подтвердил он. – Я должен тебя оберегать.       Я подняла голову, чтобы увидеть его глаза. Спайро по-прежнему был встревожен; вероятно, он заметил, что пострадала не только моя мордочка.       – А от меня самой сможешь уберечь? – спросила я.       Спайро улыбнулся.       – Я попробую.