Сейчас.
Годфри распахивает дверь на первый же звонок, и пары секунд не проходит. Если бы с входной двери, только привезенной с фабрики, успели снять темную защитную пленку, Дестини бы имела возможность созерцать высокий силуэт, нервно мельтешащий вдоль прозрачной стены; так же у нее создается впечатление, что Роман по дому летает, чтобы быстрее. Она скептично осматривает его, бледного, нервного, с заострившимися скулами и впавшими щеками, с легкими синяками от недосыпа и похотливо сверкающими глазами, – жажда, – и словно нарочно застывает в проходе, иронично улыбаясь; Роману приходится самому втащить ее в дом за локоть, дождаться, пока она развяжет свой чертовски длинный шарф, цветастый настолько, что в глазах яркие круги остаются, осмотрится на первом этаже, что в состоянии полнейшей разрухи и капитального строительства, пройдет на кухню, практически полностью затянутую прозрачной пленкой, и распакует, наконец, свою цыганскую авоську, подняв на него совершенно удовлетворенный взгляд. Ему интересно иногда, правда ли его мучения доставляют ведьме такое удовольствие, или она театрально утрирует, как давно привыкла со всеми своими клиентами – в противном случае, у Романа не найдется ответа на вопрос, зачем она ему помогает. - Добрая сестричка Ди принесла тебе подарков, - сладковато воркует Дестини, подталкивая к нему ребристую банку, в которой до половины плещется гранатово-черная вязкая жидкость, и Роман вцепляется в нее, как в драгоценный дар, сразу тянется откупоривать крышку, порывисто и нервно, но смуглые руки, на которых у него последнее время какая-то болезненная фиксация, его останавливают. – Ты ж не хочешь почить, как эти кролики, - предупреждает цыганка, и Роман жадно сглатывает. Быстрее. Пусть она двигается быстрее. Но у Дестини нарочито томные, плавные движения, и она, как назло, совершенно его не боится: несколько секунд уходят у нее на то, чтобы открыть крышку, еще парочка – чтобы найти в сумке нужное варево, закупоренное в пузатой бутылке с толстыми стенками, и когда она плескает его в вязкий блестящий сгусток, тот преображается. Густая свернувшаяся кровь делается красной, теплой, словно только что из вены, и Роману кажется, что она кипит, как его собственная; плохо соображая, он вливает содержимое банки себе в рот, ни капли не заботясь, что по гладким стеклянным стенках кроличья кровь стекает на подбородок, шею и ужасно дорогой черный джемпер. – Не благодари, - хмыкает Дестини. Ей не то чтобы очень хочется слыть верной поддельницей упыря, однако и откачивать его у нее желания нет. А при прочих равных она ведь все равно будет.Тогда.
Пару недель назад она находит его у себя на пороге в полумертвом состоянии, исходящего судорогами на полу, и сразу понимает, что Роман получил ответ на ее риторический вопрос – он теперь точно знает, кто он есть. Пока она затаскивает его в цветастую квартиру, в которой царит перманентное состояние бликующего карнавального уюта, он цепляется за нее длинными пальцами и мычит что-то про донорскую кровь. Дестини со всем снисхождением, на которое способна, оповещает его, что он тупой уебок. Роман почти соглашается: его и похуже называли, а обидные прозвища от ведьмы от потерпит, коль скоро она единственная, кто может ему помочь, чьей помощи он хочет. Он путается в ее волосах и пребывает в бессознательном, когда Дестини старается стряхнуть его двухметровое тело на диван – она, конечно, девочка сильная, однако чересчур высокий мальчишка в отключке тяжеловат даже для нее. Зато терпкую пощечину, отдающую шафраном и воском, он ощущает даже через сероватый морок под полузакрытыми веками, распахивает глаза и отчаянно пытается плеваться обжигающе-ледяной жидкостью, которую Дестини вливает ему в рот, крепко придерживая за затылок. Измотанный, несколько секунд назад умирающий, он не в состоянии ей противиться, и под шелестящий шепот на изворотливом румынском проглатывает все, что дают. По мере того, как леденящей кровь жидкости в стакане становится все меньше, а рука на затылке делается мягче и ласковее, Роман ощущает себя снова в состоянии сделать глубокий вдох, чтобы при этом его не вывернуло наизнанку. Судорога, скрутившая все внутренности в тугой узел из первобытного страха и общей паршивости бытия, отступает, и он чувствует, как тело расслабляется. Когда Дестини отнимает кружку от его губ, Роман уже способен сфокусировать на ведьме взгляд и не заходиться вспышками головной боли от дневного света. Цыганка чему-то улыбается – довольная, наверное, что видит его в таком паршивом состоянии – и заменяет теплую руку в коротких волосах на расшитую цветастой ниткой подушку. Роман коротко сожалеет об утраченном источнике тепла, но тут же проваливается в бездумную дрему, затягивающую сознание пеленой и не несущую с собой никаких снов, изводивших его весь последний год, и еще сильнее – с побега Питера. Приходит в себя он глубокой ночью, чтобы обнаружить Дестини на подоконнике, повернутую к нему в профиль, с картами Таро, символов на которых невидно в неверном свете фонаря. Ему кажется, правда, что ей не надо – она своей особой магией ощущает значение каждого аркана и без света; этой особой магией пропитана ее пахнущая перцем кожа – ей, и еще солнечным светом, экзотической смуглостью, типичной для ее народа. Дестини поднимает голову на шорох, и в следующие тридцать минут он узнает столько ругательств на родном английском и незнакомом румынском, сколько не узнал за все годы в старшой школе. Где-то между ними забирается в его голову еще одно знание: наряду с тем, что для подобных ему существует множество правил, которое включает и то, что организм юного упыря не способен переварить и обработать неживую кровь, Роман узнает, что легко жить ему больше не придется. Аккуратный профиль цыганки красноречиво об этом свидетельствует.Сейчас.
- Сколько здесь? – даже не трудясь утереть липкую субстанцию с подбородка, интересуется Роман. Дестини закатывает глаза: до чего жадный. Она прекрасно знает, как работает природа: даже ее хитрые зелья, которыми она обрабатывает несвежую кровь, чтобы Годфри перестал пытаться малодушно себя прикончить, не помогут ему продержаться долго, как, впрочем, и мертвые кролики. - Недостаточно, - безжалостно констатирует она, пока банка опускается на столешницу, затянутую, как и вся кухня, в шуршащую пленку – как Годфри удается жить в этом погроме минимализма, ведьма даже не спрашивает. Это заявление вызывает в успокоившемся мозгу Романа новую волну нервозности. Упрекнуть Дестини он однако не смеет – последний союзник слишком ценен, и не только своими завораживающе-магическими руками, на движения которых он способен пялиться целый день. Если бы у него был день. - Нам надо что-то придумать, пока твои зелья по старинным бабушкиным рецептам еще действуют, - говорит он, утирая лицо руками и дергано слизывая кровь с подбородка и пальцев. Дестини морщится: проклятые упыри обещают ей сниться, а ей вот только этого не хватало. У нее клиент через сорок минут, и контрасту коралловой крови, размазанной по лишенной света коже Годфри ее не задержать. - Тебе надо что-то придумать, а у меня дела, - отмахивается цыганка, заматываясь обратно в свой длинный цветастый шарф, и уж точно никак не ждет, что Роман станет хватать ее за руки. А он станет, в молчаливой попытке заметить, видимо, что не он все это начал; холодные цепкие пальцы коснутся предплечий, и отважная, не придающая ничему телесному значения Дестини взвизгнет, отшатнется, напуганная будто не касанием вовсе, а его глазами цветы эры Ягуара, их силой, которую нельзя недооценивать. – Отцепись! – и топнет ногой по гулкому полу, соскребая его руки со своего запястья, вылетит через дверь, затянутую в черную пленку, и будет бежать до машины, преследуемая настойчивой тахикардией. Проклятые упыри обещают ей сниться, и если она не хочет, чтобы частичная вина за смерть одного знакомого ей легла и на нее, в этот дом придется вернуться. Чертова добропорядочность, будь он неладна!Потом.
- Роман пиздюк, - красноречиво подытоживает Питер, и Дестини не может не согласиться. Фирменный, пожалуй, таких днем с огнем не сыщешь. Отчего-то ей даже кивать на слова Питера неохота; она думала обидеться в случае, если старый приятель Руманчеков не одолжит деньги на залог для Линды, но она видит перед собой Питера и сама сгорает от желания хорошенько надрать ему задницу, этому сбежавшему гаденышу, и каким-то своим цыганским шестым чувством почти понимает Годфри. Впрочем, у нее-то денег нет никогда, и полностью в его шкуре ей не быть. Дестини поправляет свой не примечательный фартук официантки придорожного кафе и плескает кузену горячий кофе в чашку, каких на кухне целая колония. Если вдруг окажется, что она притащила в этот паршивый город Питера, успевшего отвыкнуть от сизых туманов и привычки быть исключительно бедовым, ради пиздюка, который предпочтет остаться упрямым тупицей, то Дестини придется еще раз серьезно с ним побеседовать.