Someone waiting in the South-West

Ночь. Могучий Дунай тихо журчит, перекликаясь с ночными птицами, серебрясь в лунных лучах водяной чешуей. Песне волн вторит старый дуб-великан, корнями-венами впивающийся в сырую землю. Кажется – ему не страшны никакие беды и ненастья, так часто вторгающиеся в его владения, воспоминания о которых клочьями тумана запутались в буйной зеленой кроне и сединой осели на темных волосах Сербии. Мишич немигающим взором глядит на воды Дуная, и почти не дышит от счастья, что веселым жаром прокатывается по жилам, – вместе с ним, укрывшись от дневных забот под сенью старого дуба, сидит на берегу Иван, доверчиво склонивший голову на плечо. В неярком лунном свете, просачивающемся сквозь листву, чеканный профиль русского кажется выточенным из холодного белого мрамора – и только улыбка тихой теплой тенью притаилась в уголках губ. - Йово, Йовишо... – совсем тихо, лишь бы не вспугнуть, лишь бы не потревожить чуткий сон. Едва заметное движение обветренных губ, пляшущее на кончике языка имя – словно молитва, на одном выдохе взметнувшаяся к небесам. Одно-единственное имя – но за ним стоит слишком многое... Танец звуков завораживает и манит, заставляя вновь и вновь повторять то же самое, жмурясь от сладкой боли в трепещущемся сердце. Где-то вдали к молитве присоединяется кукушка, стрельнув в тишину одиноким вскриком. Ответь, кукушка, сколько мне еще осталось? Сколько мне еще осталось – рядом с ним? - Что-то случилось, Вуко? – серб досадливо морщится: всё-таки услышал. Поворачивает голову вправо – чтобы встретиться взглядом и в который раз утонуть на миг в бездонной фиоли. Один-единственный человек – с кем и в горе, и в радости... - Спи, Йоване. Всё хорошо, - шутливо взъерошить волосы, скользнуть пальцами по щеке – старая, но никогда не надоедающая игра на двоих – и Иван с готовностью подхватывает её, касаясь губами натруженных рук серба, улыбается и прикрывает глаза, жмурясь от пляшущих на воде лунных бликов. Россия вновь прильнул к плечу Сербии, а в сердце у того бьется невысказанное – спи, Йоване, спи, Йованку, я сберегу твой покой. Завтра нам снова в бой, завтра снова будет тяжело и трудно, завтра снова будут интриги и заговоры; завтра ты снова пройдешь мимо, не оглядываясь, не смотря в глаза. Это не страшно, я переживу – лишь бы новая ночь не обманула, лишь бы еще миг поглядеть на тебя... ...Я так многое хотел сказать – но где же, где же взять столько времени до рассвета? Спи, Йово, спи, Йовишо – а я спою тебе. Песня уже рвется наружу, словно зная – ей дано лишь пара коротких мгновений, чтобы ощутить волю. Играть переливами голоса, рисуя светлыми красками на темном полотне ночи. А затем – раствориться в воздухе, превратиться в теплое дыхание, войти в чужую грудь, в чужое сердце – чтобы остаться там навсегда. Так чего же ждешь? Чего ты ждешь, почему молчишь и вздыхаешь о несбывшемся, Сербия, – если готов идти за ним до конца? Жизнью своей показала Россия Правду, что вечно – распятье креста. Сколько б Руси не растрачивать силы – Снова идти по дороге Христа. Знает ли кто, сколько небо России Тайн укрывает под синим крылом. Веришь ты только, что всё ей под силу, Русь не дано понимать лишь умом. Слово за словом, будто нити в узоре неведомого мастера – в них и горе, и радость... Вук криво усмехается собственным мыслям и бережно проводит рукой по застарелым ранам на шее Ивана. Немногим удавалось застать Россию без неизменного шарфа, скрывающего ненавистные шрамы – цену за свободу и напоминание о том, что ничто не дается просто так. Стереть бы, убрать – да только нет власти, не дано – дано только украдкой коснуться губами, утихомиривая древнюю боль. Я бы выпил твою чашу, Йово, но – захлебнулся своей. И только призрак собственного аркана касается на миг загорелой кожи, холодя кровь... ...а кем бы стал Россия без своих вечных незаживающих ран на сердце? Ты знаешь, кукушка? Русской душе не по нраву томиться, Скованной быть цепью серой тоски... Сердца биенью в той клетке не скрыться, Битым от правил не быть на куски! От Киева-града до снежной Аляски Над Русью Святой солнца светят лучи, С земли благой в небо мчится молитва, Дева Мария ту землю хранит. Солнце, погоди, не вставай, дай еще поглядеть... Первые лучи робко цепляются за край горизонта, быстро подмешивая белил в чернильное небо. Предрассветный ветер запутался в буйной кроне старого дуба, взъерошил зеркальную гладь Дуная, и казалось – сама земля чувствовала разлуку, шелестом листьев жалобно умоляя остаться еще на мгновение. Но мы связаны, скованы цепями долга и чести – и как хорошо, что не разделены ими навсегда. Пока... Помни, Йово, Йовишо, драга душо: я всегда жду тебя здесь, на юго-западе. Я жду тебя. Жду. И – верю. Несмотря ни на что. _________________________________________________________ В тексте использован отрывок из песни сербского музыканта Небойши Мастиловича "Песня о России" (Небоjша Мастиловић "Песма о Русији"). Весьма вольный перевод собственного сочинения. Йован, Йово, Йовишо, Йованко - сербские вариации имени Иван и уменьшительно-ласкательных к нему. В тексте употребляются в звательном падеже (что соответствует сербской и древнерусской грамматике). Драга душо (серб.) - дословно "дорогая душа", эквивалентно русскому "душа моя"