Почтальон

      Джон, совсем еще молодой, но уже подающий надежды поэт, мерит шагами комнату, снова и снова перечитывая последние строки своей новой работы. Под глазами у него темные круги от недосыпания, а в руках — новенький блокнот. Джон всегда покупает чистый, а иначе вдохновение сходит на нет.       И сейчас его практически идеальному стихотворению не хватает такой же практически идеальной последней строчки. А точнее последнего слова.       «Обусловь, уготовь, обескровь», — перебирает в голове Джон всевозможные варианты, стремясь к тому, чтобы это звучало как можно необычней, пафосней, молодежней.       Окончательно отчаявшись, Джон перестает грызть ногти и обессиленно опускается на пыльный пол, будто весь день разгружал вагоны. Он откидывает исчерканный блокнот в сторону и закрывает глаза, собираясь вновь приступить к самобичеванию. В который раз.       Озарение наступает так неожиданно, что Джон, распахнув свои зажегшиеся блекло-серые глаза, вскакивает как ошпаренный и радостно кричит, разрывая плотную пелену тишины:       – Точно! Да! — Звуки голоса сталкиваются с мыслями лбом ко лбу, и Джон вздрагивает от такого неожиданного диссонанса. А затем принимается торопливо вычерчивать на бумаге в клетку кривоватые буквы, довольно улыбаясь и мысленно находясь уже очень далеко.       Последнее слово Джон выводит с не свойственной для него аккуратностью, словно оно — самая хрупкая вещь во всей вселенной.       На ум тот час приходит улыбка Шона.       Люк, пухленький малыш с золотыми кудряшками, мнет своими гладкими, мягкими наощупь ручонками желтый пластилин, катает из него колбаску, от усердия высунув кончик языка. На голубом куске картона из таких вот колбасок сложена незатейливая картинка — зеленая трава, облака и четвертина солнца с лучами в правом верхнем углу.       Люк делает это для мамы, хоть и он не видел ее уже очень и очень давно. Хоть все и говорят, что теперь у него нет мамы.       Но от-то помнит ее руки, ее звонкий красивый голос. Но не помнит лица.       Однако Люк не перестает ждать.       Он выкладывает на клочке неба слово, которое подсказала ему нянечка Клэр.       Потому что он еще слишком маленький, чтобы найти объяснение тому чувству, которое заставляет его снова и снова лепить траву и солнце, складывая никому не нужные работы в свой шкафчик.       Роуз замерзает.       Ржавая чугунная ванна до краев заполнена горячей водой.       Холодно.       Она со скучающим видом смотрит на белый облезлый потолок, затем — на окрашенную в красный воду. Все происходящее кажется ей далеким, не имеющим к ней никакого отношения. Будто она стоит в дверном проеме, облокотившись плечом на косяк, и наблюдает, как из худого нескладного тела, будто из дырявой бочки, по каплям утекает жизнь.       Роуз совсем не больно. Тот порог, когда боль впивалась в запястья шипами, уже прошел. Чтобы не слышать свои стоны, она включила в ванной старый проигрыватель. Музыка эхом отскакивает от стен, звенит в ушах, словно Роуз сидит под огромным медным тазом.       – Прощай навсегда, шар земной, – глухо подпевает она, улыбаясь и закрывая глаза. Она не ненавидит. Ни пьющую мать, ни отчима, избивающего и периодически насилующего ее, ни одноклассников, ни весь остальной мир. Роуз жалеет их. Скоро она окажется в совершенно ином месте, начнет другую жизнь, где ей не нужно будет бояться и вечно от чего-то бежать.       – Со всей разноцветной листвой. Так странно осознавать, что за стенами осыпающегося кирпича сейчас настоящая красота. Время как бы застыло на периферии осени и лета, не зная, задержать ли тепло еще на недельку или забарабанить по крышам и окнам дождем. Осень похожа на палитру художника, который еще не может определиться с цветовой гаммой и поэтому макает кисточку во все банки с краской подряд. Роуз жалеет только о том, что так мало гуляла по осеннему парку.       – Я падаю вниз головой, – произносит она дрожащим голосом. Роуз не мечтает о будущем. Не строит радужных планов и не верит, что все вдруг станут добрее. Как можно в это верить, если само детство повалило ее на камни и избивает ногами? Если Роуз уйдет, ничего не изменится. Земля продолжит вертеться как заведенная юла, вот только уже без нее. Единственное, что она хочет оставить после себя – всего одно слово, написанное маркером на стекле. Чтобы люди посмотрели на свое отражение и остановились. Чтобы поняли, для чего все-таки нужна жизнь.       – Я иду домой, – раздается из магнитофона.       Роуз больше не холодно.