Педики на мопедике

— Куря-якин... Соло тянет чужую языку фамилию на все лады, но не особенно старается скрыть американский акцент, прущий из всех щелей. Примерно так же на отвяжись тянет он и губы в приклеившейся улыбке, когда в заведении сомнительного качества они остаются наедине. Если не считать несколько десятков подслушивающих устройств, конечно. Их первое свидание проходит, скажем так, неважно. Русский в лучших традициях местных стереотипов переворачивает стол, и Наполеон с грустью во взгляде провожает летящую вниз чашку с чаем. Возможно, будь он противным чопорным английским педантом, трепетно относящимся к файф-о-клоку и шьющим костюмы для пафосных дядек, он бы возмутился и избил даму своего сердца зонтиком за неподобающее поведение. Но американец лишь растянул губы еще сильнее, испытывая высшую степень удовлетворения, наблюдая за дрожащими руками Ильи. У Курякина эта очаровательная русская кепочка, стиль обыкновенного члена партии и абсолютно каменная рожа, которую, кажется, даже кирпич не пробьет. Он бы ничуть не выделялся в толпе точно таких же, но тут, увы, собрались одни любители дорогих костюмов. Соло обещает себе, что их второе свидание пройдет где-нибудь в магазине одежды. Критиковать Илья любит и делает это по пять раз на дню. Девушку он бы свою так не одел, а еще он бы не и вообще. У Наполеона даже начало складываться ощущение, что у русских всегда говорить «нет» – это национальная черта. Ну и дурной вкус запишите в ту же копилку. Соло с его обостренным чувством прекрасных дорогих вещей почти привык нервно втягивать воздух.  Курякин – истеричка в мужском смысле этого слова. Если Наполеон всем превратностям судьбы ослепительно улыбается и самым нежным голосом говорит гадости и полюбовно обещает закопать там, где родная мама не найдет, то Илья так не может. Русскому надо постоять с тупым взглядом минуты полторы, подрожать кулаками, а потом набить морду либо непосредственно обидчику, либо первому попавшему на глаза счастливчику. — А девушка у тебя есть? — снова спрашивает американец и демонстрирует очаровательные ямочки. — А вы с ней уже за руки держались? О боже мой, я сам только понял, какую глупость сейчас сказал, прости. Только после свадьбы! Если Соло давит авторитетом, то Курякин – неиссякающим запасом грубой силы. Вдавливает в стены, столы, держит руки крепким захватом, смотрит быком на красную тряпку. И злобно дышит в лицо, вперившись взглядом в глаза заинтригованного американца. — После такого ты обязан на мне жениться! В кровать, увы, не вдавливает. И Наполеон почти обиженно скрипит зубами. За что в зубы и получает.  — Знаешь, у нас ходит стереотип, что у вас всех зовут Иванами и Наташами. Ивановыми. — Я знаю только одну Наташу, — даже удосуживается ответить Илья. — И фамилия у нее другая. Курякин не может в «th», Соло упрямо говорит «рьякин», начиная по-тихому ненавидеть дурацкую русскую фамилию. Лучше бы он был Ивановым, серьезно. Тогда бы Наполеон с удовольствием шипел на конце. Русские, сволочи, продвинутые. Американец бурчит это себе под нос, когда Илья одним ловким движением прочищает им путь.  Наполеон, простите, сука. Это первое ругательство, которое он слышит в свой адрес от сдержанной широкой русской души, но отнюдь не последнее. Курякин матерится подобно истинному сапожнику. С чувством, с толком, с расстановкой.  Покрывает напарника трехэтажным матом, когда тот нежно отодвигает его от сейфа. Когда Соло, видите ли, не сразу приходит на помощь, да еще и алкоголем на него дышит.  Все тихо и злобно, а то вдруг начальство услышит.  Американец вскрывает замки так же легко, как и дышит. Илья ими обвешан так, что не осталось свободного места, подобно деревьям влюбленных. А еще смотрит, как же он смотрит, и Наполеон задыхается, а после непременно позорно отводит глаза, ощущая себя нашкодившей маленькой девочкой. О любовных похождениях Соло можно писать толстенные книги, Курякин не трахается направо и налево. Что уж там говорить, если он со своей сожительницей так ни разу и не поцеловался. Наполеон знает, Наполеон оставил в их номере кучу жучков.  Илья красивый, правда. Примерно столь же красив, как китайская ваза династии Мин. И, вполне вероятно, такой же дорогой. Эта славянская невинная красота так впивается в черты его грубого неэмоционального лица, что заставляет американца дышать ртом и замолкать в моменты, когда так хочется съязвить.  Убить русского? Серьезно? После всего, что они пережили вместе, после всех этих совместных поездок, после раздраженного «нельзя ли потише?» просто взять и разбить дорогущую вазу, чтобы она совсем не симфоническим писком разлетелась на осколки подобно его сердцу? Даже звучит противно. Илья пришел, когда Соло убирал последние вещи в чемодан. С этими его умилительно-дрожащими руками, бегающим взглядом и полной растерянностью на лице. Кажется, Курякин злился. Вот только на кого – вопрос, на который Наполеон никогда не получит ответ. Просто потому, что незачем. Часы, из-за которых русский так переживал, перекочевали ему в руки, а американец спрятал за спиной пистолет. Сотни возможных исходов, но Илья выбирает самый банальный из всех: непонимающе пялится, но тут же надевает важную безделушку. И продолжает пялиться, какая прелесть. Соло злится, серьезно. Он впервые не понимает, что делать дальше, ему совсем не хочется убивать теперь уже бывшего напарника. И в глазах Курякина читается то же сомнение, от чего Наполеон мысленно стонет, разрываясь между желанием повалить это бревно на ближайшую ровную поверхность и необходимостью набить ему морду.  Побеждает золотая середина. Их почти свидание прерывает выглянувший из кустов рояль в виде нового задания. И дама, конечно же, с ними.  Свидание, впрочем, продолжается, и их вновь оставляют наедине. Илья будто бы наивно хлещет с ним за то, что все хорошо кончается. Словно даже не подозревает, что у американца в планах. Ничего, думается Соло, им дали новое задание и скоро все будет иначе. Ведь должен же этот наглый русский когда-нибудь на нем жениться.