Последующая моя жизнь была насыщена событиями. В ней многое поменялось, но кое-что всё же осталось неизменным. Лидер Акацки изредка поручал мне задания, которые я исправно выполняла. И я всё так же возвращалась в ту комнатушку за кабинетом Пейна, когда мне нужен был отдых. Но моё заточение прекратилось в тот день, когда я попрощалась с последней нанесённой на тело техникой…
Риннеган — штука крайне полезная, в этом я убедилась на собственном горьком опыте, когда вошла в кабинет Лидера в тот самый день разбора полётов. Он сразу увидел все знаки на моём теле. Могу себе представить, как я тогда для него выглядела. Ведь на мне едва ли был хоть один свободный кусочек. Наверное, я была похожа на черновик первоклассника или на сумасшедшего тату-фаната.
Лидер приказал вернуть сначала технику, за которой, собственно, меня и посылал, а затем, когда все разошлись, свалил к моим ногам целую кучу пустых свитков. Так что ещё несколько последующих часов, пока Пейн разбирал документы, устраивал потопы, совещался с Конан о каких-то важных делах, или просто дышал свежим воздухом, я — умостившись под стенкой возле фикуса, — сливала информацию противнику.
На самом деле, весь процесс передачи техник занял у меня больше суток. Ведь заново наносить на бумагу кадзи гораздо сложнее, чем впитывать их в себя. Не угадал с длиной свитка, и тащи всё обратно! Но долгий путь и истощение запасов чакры сделали своё дело, и я отключилась спустя пару часов.
Видимо этот факт и сыграл решающую роль в моей судьбе. Лидер решил, что от меня будет мало толку, если я не научусь правильно использовать свою чакру, и отправил меня в академию ниндзя. Когда мне сообщили эту замечательную новость, я подумала, что моя (или его?) крыша съехала окончательно. Но возражать я не стала. Много мыслей посетили тогда мою голову, от той, что я буду там как жираф среди лемуров, до той, что не о протекторе Дождя я мечтала.
Первокурсникам меня представили как Мей Хаяаши. Фамилию мне, конечно же, выдумали, но она была говорящей, и вполне объясняла мою способность быстро перемещаться, ведь Хаяаши — быстрый шаг. И на своём курсе я и правда оказалась белой вороной. На десять лет старше, гораздо добрее и, чего скрывать, глупее большинства учеников курса. У меня были проблемы почти со всеми предметами, кроме ниндзюцу. Я вполне могла преуспеть в тайдзюцу, но спарринги стали моей головной болью. Против сокурсников я не могла биться всерьёз, а учитель бил слишком сильно. Потирая ушибы и синяки, я не уставала повторять, что все шиноби Амэ — просто неудачники. Но делала я это про себя, разумеется. Среди вечного дождя, сырости и таких злых взрослых, трудно сохранить человечность и добиться успеха.
Уже через неделю моего обучения, — я называла это мучением, — кто-то донес Пейну о моих неудачах. И мне пришлось клятвенно пообещать исправиться. Но тренироваться усерднее мешала вечная сырость, к такому климату я была не приспособлена. Когда простое шмыганье носом переросло в лихорадку, мне выдали респиратор и выгнали на тренировку по выживанию. И никого не волновало, что я с трудом стою на ногах; что моя голова стала такой тяжелой, что мне казалось, будто шея не выдержит её веса; что мои глазные яблоки просто горят, и что ноги меня не держат. Я понимала, что если я умру, никого это не расстроит, а некоторых это даже обрадует.
Счастье, что там каждый был сам за себя. Я кипела от гнева и ярости, и, наверное, именно это дало мне силы завладеть своим трофеем и прийти к финишу первой. Инструктор немало этому удивился.
Я пропадала в библиотеках, изучая самые разные техники, которые казались мне полезными. И тренировалась. А на контрольных, где нас безбожно засыпали цифрами и логическими задачами, я, без зазрения совести, списывала у отличников. И стимулом к развитию был не только мой личный интерес. Равнодушный взгляд Лидера, в дуэте со словами: «Я тобой не доволен», мотивируют что угодно!
Ещё через пару месяцев, я поняла, что до выпуска меня всё равно не допустят. Ведь не будет же Лидер терпеть меня ещё пять с половиной лет? Если быть до конца честной, то эта мысль просто наконец-то смогла догнать меня, хотя я всячески от неё открещивалась, надеясь, что всё как-то само собой рассосется. Я не знала, чего ради Пейн так со мной носится, но что бы он не задумал, вряд ли мне суждено просто трудиться в рядах шиноби Дождя.
Спустя год, я стала безмолвной тенью цитадели. Звучит как-то пафосно, правда? Но именно это и случилось. Я, человек, в общем-то, от природы позитивный и общительный, — если есть повод и компания, — просто замкнулась в себе. В Амэ не было ни повода, ни компании, а искать их я не собиралась. Менталитет этих людей вообще не предусматривал возможности дружеских отношений. Все жители Амэ были преданы Пейну, а он, я не сомневалась, был бы совсем не против, если бы у меня вдруг развязался язык. Тогда я всё гадала: почему бы ему просто не начать пытать меня? Нет, мне этого вовсе не хотелось! Но просто было любопытно — почему? Врядли в его моральных принципах есть пункт: «не трогаю женщин и детей, особенно, если это два в одном». Я, как и многие особи женского пола, крайне любопытна, но подойти к Пейну, которого я и так редко видела, и прямо спросить: почему ты не пошёл по простому пути? — я не собиралась. Мысль о том, что я могу подать ему хорошую идею, я заныкала в глубины своего сознания, к куче таких же бредовых мыслей. Но от себя самого далеко не убежишь. Я боялась Пейна, как бы сильно не пыталась это отрицать, поэтому я старалась жить по принципу: дают — бери, бьют — беги.
Я старалась не выделяться из общей массы, но меня было сложно не заметить. Однокурсникам до меня дела не было, чего нельзя сказать о местной шпане. Старшекурсники просто мечтали довести меня до ручки. Наверное, это именно кто-то из них и подсмотрел, что я вхожу в Цитадель каждую ночь и растрепал об этом всем. До сих пор удивляюсь, что мне не влетело за это от Пейна. Но моя скромная персона обросла самыми разными слухами.
Меня называли и «мойщицей» и «гробовщиком», считая, что я ухаживаю за телами шиноби, которых Пейн забирал в свою башню. Ребята часто пытались нарваться на драку, и они, несомненно, вышли бы из неё победителями, но куда их скоростям, до скорости моих ног? Это было даже весело — наговорить им всяких гадостей, вывести из себя, а затем исчезнуть из виду в мгновение ока, забраться повыше и наблюдать за их метаниями. Но когда закрывалась дверь моей комнатки, все веселье из меня будто вытягивали, оставляя лишь острое чувство одиночества.
Что касается обучения… как только мне стало ясно, что в тайдзюцу я не преуспею, я решила сосредоточиться на другом. Шиноби Амэ редко прибегали к ядам, но при академии было отделение, готовящие аптекарей. Я записалась на многие курсы, так как спешила найти себя, чтобы не получить выволочку от Пейна. Я вообще старалась не мелькать перед глазами лидера Акацки. И это было не так уж и сложно, хоть мы и жили под одной крышей. Буквально.
Как-то раз, на занятиях мне стало скучно, и я начала смешивать все имеющиеся под рукой реагенты. Но вместо ожидаемого мною взрыва, — что может быть веселее этого? — или хотя бы эффектного шипения, у меня получился… лак. Я узнала об этом, когда пролила свое творение на стол. Но расстраивалась я не долго, а где-то только до тех пор, пока не выяснила, что его даже огонь не берёт. Этот случай пробудил во мне живой интерес к этому делу. И пусть бытовую химию я больше не изобретала, мне нравилось изготавливать новые лекарства и яды; подбирать ингредиенты. И очень скоро я перебрала все растения и букашек, которые были в Амэ и за его пределами. А мои успехи заинтересовали Пейна. Лидер, наконец, нашёл мне применение и теперь мне иногда поручали готовить не очень сложные снадобья для госпиталя и некоторые яды. А это приносило мне кое-какую прибыль.
Когда я впервые увидела мёртвое тело, то грохнулась в обморок там же где и стояла. Это случилось в академии. Надомной тогда потешались все кому не лень, но в тот день всем окончательно стало ясно, что шиноби из меня не выйдет никогда.
***
О событиях, предшествующих той неожиданной встрече я узнала многим позже, но поведаю я вам о них прямо сейчас…
***
Розоволосая куноичи со всех ног бежала в госпиталь. Несколько минут назад ей сообщили о чрезвычайном происшествии с одним из её пациентов: тот напал на санитаров и учинил погром в своей палате.
Девушка выбила дверь одним толчком и ворвалась в помещение. Вся мебель в некогда опрятной белой палате была или разбросана или в щепки сломана. В центре этого хаоса стояли двое потрёпанных санитаров. Окно палаты, находившееся на высоте пятого этажа, было распахнуто настеж, а пациента в помещении не было.
— Где она?! — грозно потребовала переволновавшаяся Харуно. Но, не дожидаясь ответа, ринулась к окну.
Пропажа нашлась сразу — пациентка с трудом балансировала на тонком декоративном карнизе. Несложно было догадаться, что она планирует взобраться повыше, чтобы спрыгнуть, но из-за препаратов циркуляция чакры в её теле была нестабильна. Она могла рухнуть вниз в любой момент, и наверняка сломала бы себе несколько костей.
Сакура перелезла через подоконник и пошла по стене, медленно приближаясь к пациентке, чтобы не спугнуть, и подняла руки вверх.
— Исариби, — осторожно позвала она, — Исариби, что ты делаешь? Что случилось?
Но Исариби упрямо продолжала двигаться вверх. Её руки и ноги дрожали от перенапряжения. Тело давно отвыкло от подобных действий.
Сакура с жалостью наблюдала за девочкой и снова пытаясь до неё достучаться:
— Исариби, давай вернёмся в палату, — но она не реагировала ни на просьбы, ни на своё имя, и тогда Харуно решала зайти с другой стороны. — Даже если ты прыгнешь, ты не умрёшь. Дождь был всю неделю, земля внизу размякла. Ты просто травмируешь себя и придётся несколько месяцев терпеть боль…
— Замолчи! — Истошно закричала девочка.
Её крик был таким неожиданным, что Сакура даже немного отпрянула назад. В её голосе было столько отчаяния и боли, что у шиноби сжалось сердце. Исариби повернула голову к ней и куноичи увидела, как по её щекам текут слёзы.
— Тебе никогда не понять. — Бесцветно произнесла она и прыгнула вниз.
Ринувшись следом, Харуно успела перехватить хрупкое тельце почти у самой земли. Девочка начала кричать и вырываться, но против силы Харуно все её попытки были тщетны. В конце концов куноичи это надоело и она просто её вырубила.
***
— Зачем ты это сделала?
Харуно сидела на табурете в белой, как снег палате своей пациентки. С неприятного происшествия прошло уже порядком трёх часов. За это время персонал заменил в помещении и сломанную мебель и прибрал последствия погрома. В распахнутое окно пробирались лучики заходящего солнца, а лёгкий ветерок лениво трепал шторы. О случившемся теперь напоминала только сама пациентка, крепко привязанная к койке ремнями.
Исариби, пришедшая в себя несколько минут назад, принялась буравить взглядом открытое окно и не отвечала. После неудачной попытки самоубийства многие закрывались. И сейчас было жизненно необходимо найти к ней подход. Но время шло, а девочка продолжала молчать.
— Исариби, если ты мне всё не объяснишь, я и вправду не смогу понять. — И тут Харуно лукавила, потому что о причинах попытки суицида она догадывалась, но было важно, чтобы девочка сама их назвала. — И помочь я тоже не смогу.
Сакура увидела, как большие чёрные глаза наполнились слезами, и ей хотелось бы верить, что они вызваны эмоциями, а не физиологией, от того что она так долго смотрела не моргая.
Сглотнув образовавшийся в горле ком и облизав пересохшие губы, неудавшаяся самоубийца обречённо пробурчала:
— Развяжи меня, и я всё расскажу.
Сакура привстала со своего места и принялась расстёгивать пряжки на ремнях, сковывающих верхнюю часть туловища девочки. Она не боялась новых необдуманных действий с её стороны. Исариби была не настолько глупа, да и, без её ведома, она и пальцем шевельнуть не успеет.
Получив свободу передвижений, девочка приподнялась на локтях и подтянула ноги к себе, отодвинувшись подальше от своего доктора. Оперевшись на стену, она волчонком уставилась на Харуно, спокойно занявшую своё место. Долго эта игра в гляделки не протянулась, и девочка сдалась под натиском уверенности в зелёных глазах. Несколько раз моргнув, Исариби откинула голову назад, как будто свысока оглядывая медика, а затем вынесла совершенно неожиданный вердикт:
— Знаешь, а у тебя красивая грудь.
Тонкие брови куноичи взметнулись вверх, демонстрируя её изумление. Сакуру поначалу покоробило от такого признания, но просочившиеся в голосе нотки зависти, не дали ей понять всё неправильно.
— Округлая, красивая, но она не выпирает. — Сакура не была уверена, что её щеки не сравнялись цветом с волосами, настолько она была смущена. — Я всегда хотела такую… И длинные, красивые ноги. Как у тебя. Но у меня никогда таких не будет.
Девочка поджала губы, словно горечь её собственных слов и впрямь была таковой на вкус. Исариби была доведена до отчаяния, и Сакура не могла её за это осуждать — за те четыре года, что она провела в Конохе, медики ни на шаг не приблизились к тому, чтобы помочь ей. Да и не особо старались, по-правде говоря. Харуно не раз отдавала предпочтение другим вещам и пациентам. И пока она строила из себя крутого специалиста, Исариби неотвратимо подходила к краю. Она устала бороться, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
— Я ведь тебе в матери гожусь, Сакура-тян. Так зачем мне жить? Все шарахаются от моего вида… Я даже не могу пойти в бар и подцепить извращенца! — Она истерично рассмеялась. — Мне тридцать пять, а я даже не целовалась ни разу.
Исариби вновь замолчала, а Сакура обдумывала её слова, стараясь придумать, как всё исправить. Ведь всё что она сказала, было правдой, даже некоторые сотрудники больницы с большим трудом выносили внешний вид девочки, что уж говорить о простых людях и «сверстниках»? Сакуре было стыдно. Она так сосредоточилась на себе и своём становлении медика, что на одного из своих первых пациентов просто забила. Но в одном она была уверена совершенно, с её нынешним уровнем и записями Орочимару и его подручных об экспериментах над детьми, она смогла бы вылечить Исариби. Вот только записей у неё не было.
Глубоко вздохнув, она решилась на крайние меры:
— Хорошо, давай поступим так — дай мне месяц, месяц на то, чтобы найти способ лечения для тебя.
Исариби усмехнулась и возвела глаза к потолку, качнув головой из стороны в сторону.
— У вас были годы.
— Если я не управлюсь за этот месяц, я сама помогу тебе умереть. Быстро и безболезненно. Подумай сама, ты ждала столько лет, неужели какой-то месяц что-то изменит?
Исариби повернула к ней голову и, с садистской ухмылкой, безапелляционно заявила:
— Две недели.
