Больше никогда

Финч не в первый раз подходит к платяному шкафу, трогает ручку, потом отдергивает руку и отступает. У каждого из них были и есть скелеты в шкафу, но здесь хранится больше, чем память. По крайней мере, для Гарольда. Он взволнован до такой степени, что уже не замечает дрожащих пальцев, пока наливает в чашку заварку и обрызгивает кипятком белоснежную салфетку. Чай больно обжигает небо, но Финч жадно пьет, пока чашка не становится пустой, а внутри, в груди, не становится горячо, но по-прежнему больно и горько. Он больше никогда не увидит Джона живым. Но он помнит каждую морщинку, каждую родинку, каждую его улыбку. Неважно, грустную или подбодряющую. Это все, что у него осталось. И еще этот шкаф. Финч снова подходит, берется за ручку, распахивает дверцы и несколько минут стоит и вдыхает запах одежды, смешенный с древесной пылью и парфюмом. Он медленно передвигает вешалки с собственными костюмами. Их нужно перебрать, кое-что выбросить, что-то подлатать, может быть, обновить. Он не знает и не хочет думать про это. Шкаф заполнен почти полностью только его вещами. И еще чуть-чуть вещами Джона. Пара черных ботинок, спрятанных в углу в коробке, пара галстуков, которые Джон не любил носить, но надевал в случае надобности. Парадные бабочки, которые он тоже носил исключительно для случаев с особыми номерами. Рубашки. Их немного. Пять, шесть, семь. Белые, одинакового классического покроя с высоким воротником, постоянно заламывающимся и пропитанным его потом. Эти рубашки Финч хранит особенно бережно. Они ничем не отличаются от повседневного модного рациона мистера Риза, и Гарольд настолько привык видеть его именно таким, монохромным, черно-белым, что яркие пятна, приковывающие к себе внимание, выглядят особенно раздражающими взгляд. Гарольд смотрит только на них – на эти со временем выцветшие пятна алого цвета. Пятна его крови, следы его ран на рубашках ранят Финча. И хуже некуда снова погружаться в воспоминания и проживать заново те ужасные, страшные, пахнущие разорванной плотью, моменты. Когда он мог потерять его. Своего мистера Риза. Финч касается ткани бережно и осторожно, поправляет заломаный воротничок, приглаживает ладонью пуговицы на горловине, замечает отсутствие на манжете запонки. Он улыбается, думая, что нужно обязательно купить новые, еще лучше. А еще он купит ему рубашку другого оттенка или в мелкую полоску. Джону пойдут любые оттенки синего или серого. Гарольд мечтает увидеть его в бордовом или оливковом. Он снова натыкается взглядом на выцветшие, засохшие кровавые пятна. На плече, на рукаве, в левом или правом боку. Сколько раз Гарольд штопал Джона, скрипя зубами от его боли? Сколько раз он терял сознание от мысли, что не услышит его дыхания, и возвращался в реальность, слыша грудной хрип? - Гарольд! – Финч вздрагивает, чувствуя прикосновение живых, крепких пальцев на плече. Джон стоит рядом и внимательно смотрит ему в глаза. – Можно мне вот эту, с краю? – указывает он на висящую рубашку и протягивает руку, чтобы снять ее с вешалки. Финч делает шаг назад. – И запонки. - Что? – Гарольд слышит голос Джона, слов в тумане, где-то далеко и почти неузнаваемо. - Ты сказал, что к этой рубашке нужны запонки, - улыбается Джон. Только Джон умеет выдыхать слова прямо в ухо, едва касаясь губами. Запонки лежат на тумбочке рядом со шкафом, как раз за спиной Финча, и Гарольд не двигается и не отстраняется, когда Риз дотягивается до коробочки… - Ууу, - смотрит внимательными умными глазами на хозяина Беар. Мираж исчезает вместе с образом Джона. Финч проводит рукой по рукаву рубашки Джона, тяжело вздыхает и, поджав губы, медленно прикрывает дверцы шкафа. Он больше никогда не увидит Джона. Но никто не запрещал Гарольду помнить и любить.