Алунэ стала приносить ему молоко и хлеб каждое утро и вообще окружила эльфа заботой, от которой становилось даже неловко. Особенно учитывая взгляды, которые бросал на них Торби и не только он. Впрочем, симпатию, возникшую у девушки, не заметил бы только слепой: Алунэ тенью следовала за Эйлером, всегда оказываясь под рукой, чтобы подать оброненную стрелу, или принести воды, или постирать его одежду.
Это вызывало плохо скрываемые смешки у остальных и усиливающееся с каждым днем смущение у Эйлера. Смущение, смешанное с раздражением. Он прекрасно понял, что юная эльфка влюбилась по уши в героя, о котором столько слышала, но понятия не имел, как же дать Алунэ понять, что он — не её герой. Вообще ничей. И дело тут не в ней, она-то как раз прекрасно подходила на роль геройской возлюбленной: юная, невинная, красивая и нежная, жаждущая любви и грезящая о ней. Только вот предмет страсти выбрала неудачно, но разве можно приказать сердцу?
Нельзя полюбить кого-либо по заказу, разве что под влиянием чар? Но это будет уже не настоящая любовь, а иллюзия, которая рано или поздно развеется, оставив вместо себя ненависть к тому, кто воспользовался тобой, подчинив себе, как игрушку. Нельзя просто вырезать из сердца одного и вставить туда другую, словно портрет в раме. Нельзя уснуть с мечтами об одном, а проснуться, сгорая от страсти к другой. Так не бывает.
Эйлер знал, что стоит только намекнуть, и Алунэ отдаст ему тело — худенькое и гибкое, с маленькой грудью, на которую часто бросали красноречивые взгляды другие скоя’таэли. Отдаст и будет счастлива, ровно до тех пор, пока не поймет — на самом деле ему это было не нужно. Во снах он видит не её, думает — не о ней, желает других поцелуев.
Он это прекрасно знал, потому и не заводил с девушкой опасных разговоров о любви, ускользал от вопросов, ответы на которые могли бы обидеть её или загнать в угол его. Надеялся, что она переболеет им, хотя уже знал: любовь гораздо хуже Катрионы. Чума убивает тело, любовь — душу. Ею так просто заразиться — порой достаточно одного взгляда или прикосновения, совершенно невинного. Так когда-то заразился он сам и продолжал болеть, уже не надеясь на выздоровление.
На беду, Эйлер получил от матери не только глаза. Он оказался таким же однолюбом, а это самое худшее из всех возможных проклятий, если предмет твоей страсти не отвечает взаимностью. Но это и самое большое счастье, если любовь взаимна, такая, как была у его родителей.
Брат как-то сказал по секрету, что у отца была только одна женщина — их мать, и недоумевающе пожал плечами. Сам он успел до женитьбы сменить множество женщин, как эльфок, так и dh'oine, всегда пользовался у них успехом и часто хвастался Эйлеру, намекая на то, что именно так и должен вести себя настоящий мужчина. И советовал поступать так же.
Однако Эйлер не спешил поворачивать на этот путь, что-то мешало, и тогда он еще не понимал — что. Понял сейчас и впервые пожалел, что так сильно отличается в этом отношении от брата. Ведь будь он таким же, не лежал бы на постели Яевинна, мучаясь бессонницей или просыпаясь от очередного неприличного видения, а наслаждался ласками Алунэ, а когда они ему наскучили бы — нашел другую эльфку. Но нет. Ему так повезти не могло.
Будь на месте Алунэ dh'oine, он уже давно послал бы ее aep arse и забыл об этом событии, но она была эльфкой и не заслуживала такого отношения. А того, которого заслуживала, Эйлер дать ей не мог. И даже обычного желания плоти Алунэ в нем не пробуждала, не волновали ее прикосновения — слишком частные, как казалось ему. Её не хотелось прижать к себе и коснуться губ — по-детски припухших, не рождалось желания скользнуть ладонями под одежду и сжать её грудь. Ничего. Он смотрел на Алунэ, как на изящную красивую куколку, умеющую ходить и говорить. И это иногда пугало самого Эйлера.
Вестей от Яевинна по-прежнему не было, он словно исчез где-то между Реданией и Темерией. Растворился, как утренний туман над водой. Значит, между ним и Торувьель действительно было что-то серьезное, раз не спешил командир возвращаться на болота. Думать об этом было больно и чертовски неприятно, хотелось утопить чувства в алкоголе, но Эйлер не пил. Боялся, что хмель развяжет язык, и он невольно выдаст себя или ляпнет какую-нибудь гадость Алунэ. Скажет что-то такое, о чем потом будет жалеть, но не сможет исправить. Например, пояснит девчонке, куда она может засунуть свои пылкие взгляды и нежные улыбки.
Это будет мерзко и грубо, он никогда не простит себе подобного, но слова уже прозвучат. Впрочем, однажды Эйлер все же не удержался, хоть и был совершенно трезвым. Правда, сорвался не на Алунэ, а на Торби, решившем выступить в роли сводни.
В тот день краснолюд отыскал его на одном из небольших островков, где Эйлер отдыхал после тренировки. Просто лежал на траве, раскинув руки и бездумно глядя в небо. Торби молча плюхнулся рядом, долго сопел и пускал ветры, видимо собираясь с мыслями, а потом сказал:
— Изверг ты, чистой воды изверг.
— Это еще почему? — спросил изрядно удивленный таким вступлением Эйлер и сел.
— А потому, что только изверг будет так над девкой глумиться! — буркнул краснолюд. — И не зыркай на меня так, типа не при чем! Ты хоть и не краснолюд, а все ж и не dh'oine безмозглый, понимать должон, чего она за тобой ровно собачонка бегает.
— Тебе не кажется, что это не твое дело? — чувствуя, что краснеет, словно застигнутый за чем-то нехорошим, процедил Эйлер. — Или это она тебя послала со мной по-мужски поговорить?
— Аmadan, — насмешливо бросил в ответ Торби, — не строй из себя большего осла, чем ты есть. Для этого одних ушей маловато, а хвоста у тебя я пока что не вижу, да и хозяйством ты не вышел, чтобы в ослы метить. Никто меня не просил, мне просто смотреть жалко, как она изводится, прыгает вокруг тебя, и так повернется, и эдак, а ты мимо смотришь, чурбан эдакий.
— А что, по-твоему, я должен сделать? Утащить её в кусты и разложить на травке? — саркастично спросил Эйлер, стараясь пока что держать себя в руках.
— Да хотя бы и так! — выпалил краснолюд. — Она, может, только этого и ждет. Ласки ей твоей хочется, аж дрожит вся, как тебя видит. А ты ведешь себя так, словно в рехнутые монахи пошел, которые обеты дают баб не касаться. Сколько на свете живу, такого идиота вижу в первый раз! И ладно бы она страшная была, как кикимора, так ведь нет — что твоя картинка, все на месте, как для эльфки. Да любой счастлив был бы, что такая по нему сохнет, а ты...
— А я — не любой. И хватит об этом, — Эйлер поднялся на ноги. — Алунэ хочет того, чего я не могу ей дать, а просто трахнуть и бросить — это слишком по-человечески, не находишь?
— Ах да, ты ж у нас несравненный Aen Seidhe, тебе бабы не для этого нужны, а чтобы про высокие материи с ними трепаться, как старые хмыри, которые и рады кого-то отыметь, да нечем.
— Заткнись, Торби, — прорычал Эйлер, сжимая кулаки.
— А то что? В рыло мне дашь? Или может, на дуэлю вызовешь, как трахнутый пыльным мешком из-за угла рыцарь? Перчатку в морду швырнешь за то, что я честь твою девичью оскорбил?
Кулак эльфа влепился в глаз краснолюда еще до того, как Эйлер понял, что именно сделал. Понял и тут же пожалел, запоздало вспомнив, что и в лучшие времена в кулачных боях всегда уступал невысокому, но по-медвежьи сильному Торби. А сейчас, когда раны еще давали о себе знать, эльф и вовсе не продержался бы и пары раундов.
В лучшем случае — остался бы без зубов, в худшем — к ранам добавилась бы пара-тройка сломанных ребер, потому что в отличие от шуточных драк, сейчас в глазах Торби горела настоящая ярость. Но бить в ответ краснолюд не стал, сплюнул под ноги Эйлеру, потрогал стремительно заплывающий глаз и сказал:
— Ошибся я. Не изверг ты, а самый обычный мудак, возомнивший из себя хер знает что только потому, что вместо командира кикиморе подставился. Чтоб ты знал, Яевинн обещался лично всыпать тебе сотню горячих, чтоб приказы не забывал, херой сраный. И только такая дурочка, как Алунэ, может тобой, бараном тупорогим, восхищаться и по ночам в подушку плакать из-за того, что ты ее осчастливить не хочешь. Эх, да что с тобой говорить! — он махнул рукой и отвернулся, собираясь уйти.
— Торби... — устыдившись, Эйлер схватил краснолюда за рукав, намереваясь пояснить, почему не отвечает на чувства Алунэ, но тот слушать не стал, вырвал руку и презрительно бросил, уходя:
— Пошел ты в жопу, мудозвон херов.
***
В тот день Эйлер вернулся в лагерь, когда начало темнеть. Ночами на болотах было на порядок опаснее, а потому не стоило глупо рисковать собой. Он вернулся, хоть плохо представлял себе, как теперь будет смотреть в глаза Торби. Потерять друга из-за бабы, к тому же — не твоей, подобное могло приключиться только с ним!
Краснолюд делал вид, что в упор Эйлера не видит, а Алунэ напротив — бросилась ему навстречу, встревожено заглядывая в глаза. Ну конечно же, его же не было в лагере целый день! По всей видимости, все это время девушка места себе не находила, а сейчас не смогла скрыть радости. И улыбка, которая расцвела на ее губах, вызывала у Эйлера приступ раздражения, острый, как никогда. С этим нужно было что-то делать, потому что продолжаться так дальше не могло, и он сказал, подходя к девушке и наклоняясь к её уху:
— Отойдем?
— Конечно, — тут же согласилась она, — я так рада, что с тобой всё в порядке!
«Ну еще бы», — подумал Эйлер, а вслух сказал:
— А что со мной будет?
— Ну мало ли, — пожала плечами девушка, — тут же всякой нечисти полно, помнишь, как вчера к нам пиявка подобралась? Вот же мерзость!
— Есть такое, — усмехнулся Эйлер, отводя эльфку подальше от остальных. Заметил пристальный взгляд Торби и скривился. — Послушай, Алунэ, — начал он, когда решил, что отошли достаточно, — тебе не кажется, что... ты путаешь сказки и реальность?
— О чем ты? — непонимающе уставилась на него девушка.
— О том, что это в сказках у... героев всегда есть возлюбленные, а в жизни все иначе. Да и вообще, я уже говорил тебе, что никакой не герой, и тем более... не твой, — он с трудом подбирал слова, боясь обидеть, но и не видя иного выхода. Нужно было поставить точку. Сейчас же. — И дело тут не в тебе, Алунэ, — добавил мягче, видя, как задрожали губы девушки. — Ты очень красивая и обязательно встретишь того, кто тебя полюбит, но...
— Меня не любишь ты, — с трудом выговорила она, — я понимаю... так бывает, — эльфка все же заплакала, повернулась к нему спиной и закрыла лицо руками.
Эйлер стоял, не зная, что еще сказать, как её успокоить, и стоит ли вообще это делать. Может лучше просто уйти, оставив ее одну? Хотя нет, это не самая лучшая идея, вдруг девчонка глупостей каких-то натворит, решив, что жить дальше не стоит? И хоть его вины в этом не будет, доказать это самому себе, не говоря уже о других, Эйлер не сможет.
— Я больше не буду тебя доставать, — глухо проговорила она, — прости, что надоедала. Я просто думала, что... Не извиняйся. — Он все же положил руку ей на плечо, но девушка тут же сбросила её и даже отошла на шаг. — И уйди, пожалуйста. Не бойся, в трясину не брошусь. Мне еще за отца отомстить надо, я же не просто так сюда пришла. Уходи! — выкрикнула она вдруг громко и умоляюще, и Эйлер повиновался, решив, что иначе будет только хуже.
Он вернулся к костру, напоролся на осуждающий и презрительный взгляд Торби и не стал задерживаться у огня. Хватит с него на сегодня лекций и упреков, и так на душе дерьмово, как никогда. И вроде не виноват перед Алунэ ни в чем, но... Было гадостно, как будто совершил подлость. Развернувшись, он пошагал к шалашу, решив, что не стоит маячить перед глазами у Торби и остальных членов отряда, которые, конечно же, были в курсе происходящего.
Краем глаза эльф заметил, что краснолюд встал и пошел в темноту, туда, где оставалась Алунэ. Ну и пусть, может у него получится убедить девушку в том, что на самом деле во всем виноват «херов мудозвон», возомнивший себя неизвестно кем, а ей просто не повезло влюбиться не в того мужчину. Впрочем, совсем скоро ей будет намного легче, потому что Эйлер из бригады уйдет, это эльф теперь решил окончательно. Хватит издеваться над собой и мучить девчонку, только начинающую жить и не виноватую в том, что его сердце принадлежит другому.
***
В ту ночь Эйлеру так и не удалось уснуть. Сна не было ни в одном глазу, только боль и пустота, с которыми он не смог совладать. А еще были сожаления и раскаяние, стыд и острое желание исчезнуть, провалиться сквозь землю, оказаться как можно дальше от этих болот, этой постели и... Яевинна, бесшумно возникшего у шалаша.
Увидев командира, Эйлер тут же вскочил с лежанки и пробормотал:
— Извините, что я...
— Тебе был нужен нормальный сон, — спокойно произнес Яевинн, словно и не отлучался надолго. — Здесь все же лучше, чем под открытым небом. Впрочем, теперь отсыпаться будет некогда, завтра выступаем на Вызиму, — сообщил сухо и равнодушно, окинул Эйлера внимательным взглядом: — Ты сможешь сражаться?
— Конечно, — так же ровно ответил эльф, стараясь заглушить слишком громкий стук своего сердца. — Я здоров, чародейка... Трисс совершила чудо.
— Отлично, — едва заметно улыбнулся Яевинн, — можешь оставаться тут до утра, я все равно не собирался спать. Нужно слишком многое сделать. И еще... — он помолчал и добавил: — Больше не приглашай на свидания смерть. Она никогда не отказывается. Твой поступок... это было глупо и достойно наказания, но потом, если выживем в завтрашней драке.
— Я хотел... — опустил Эйлер голову, не смея посмотреть Яевинну в глаза, боясь увидеть в них холодную ярость и... отблески страсти, которой командир предавался совсем недавно.
— Подохнуть? — иронично осведомился Яевинн. — У тебя почти получилось. Слепое и глухое сердце не слышало ничего, кроме себя самого. Жаль, — командир развернулся, чтобы уйти, и Эйлер все же сказал ему в спину:
— Берегут себя те, кому есть ради кого жить, те, чья жизнь важна не только для них самих. Если бы вы погибли, бригаде пришел бы конец. Я не мог позволить, чтобы dh`oine получили такой подарок.
— Как благородно, — не поворачиваясь, бросил Яевинн, — поистине геройский в своей глупости поступок. Да, кое-что не меняется никогда... — негромко добавил он и вышел, оставив Эйлера одного с острым желанием разнести по бревнышкам эту халупу и обидой, сдавившей горло так, что дышать было почти невозможно. А хотя, чего еще он ожидал? Благодарности? В таком случае он еще больший идиот, чем думает Торби, не так давно прямо обозвавший эльфа ослом.
Как ни крути, он ослушался Яевинна, предостерегавшего от необдуманного риска, поступил вопреки советам и приказам. И то, что жив до сих пор, заслуга исключительно Трисс Меригольд и ведьмака, которым обязан всем. Впрочем, совсем скоро ему может представиться возможность расплатиться, если завтрашний поход на Вызиму действительно состоится. Вот и хорошо.
Самое время окончательно выбросить из головы романтические бредни и сосредоточиться на главном — убивать dh'oine, из-за которых он и оказался когда-то здесь. Не обращать внимания на сердце, по-прежнему не желавшее успокоиться и смириться, задвинуть в самый дальний угол иллюзии и мечты. Командир никогда не ответит взаимностью — это факт, который невозможно оспорить. Сердце Яевинна принадлежит Торувьель. Точка.
