Красивый

Обнаженным Эс становится похож на иссохшее дерево. Тонкие руки-ветки, узкие мальчишеские бедра, торчащие ключицы. Весь он изломанный и угловатый как быстрый карандашный набросок. А если что и есть в нем плавного — то только черные волны волос. Эс поводит головой, и пряди рассыпаются по острым плечам, немного скрадывая выступающие кости. Хашвальт притягивает его к себе, проводит ладонью по спине, поглаживая позвонки, другой рукой отводит волосы от лица и тянется к завязкам маски, но Эс, как и всегда, отворачивает голову. Так сразу позволить снять последнее, что на нем осталось из одежды, — нет, он так не может, Хашвальт знает, но пробует каждый раз. Да и маска — это то, от чего Эсу всегда страшно отказаться. Когда-то Хашвальт всерьез думал, что человек, использующий страх как оружие, сам не боится ничего. Жизнь показала, что он ошибается. Эс боится Императора, боится Бога, смерти, боли и даже одиночества и темноты. Рядовые, дежурящие ночью, дрожат от ужаса, когда кто-либо упоминает имя Эса Нодта, штернриттера F, а Эс в это время спит с зажженными свечами. Подчас Хашвальт чувствует к нему неуместную жалость. О чем, разумеется, никогда не говорит. Эс гладит его по щеке. Заглянув в глубокие темные глаза, Хашвальт видит улыбку. Шелковистые волосы струятся по пальцам, Хашвальт отводит их Эсу за спину, ведет языком по краю уха и слышит, как Эс тихо стонет. Ему не нужны длительные прелюдии, он возбуждается быстро — порой, на вкус Хашвальта, даже чересчур быстро. Хашвальт целует его шею, оставляя влажные следы на светлой коже, а Эс дышит тяжело и подставляется под ласки. И уже не сопротивляется, когда с него снимают маску, только немного хмурится. Шрамы Эса — это то, от чего у Хашвальта перехватывает дыхание. Он не может пожаловаться на бедность лексикона, но все-таки ему не суметь дать название тому чувству, которое охватывает его, когда он осторожно, кончиками пальцев касается изуродованной щеки. Это и сочувствие, и странное болезненное возбуждение, и самое главное — что-то неуловимое, непостижимое, что и заставляет его раз за разом, путаясь в завязках и натыкаясь на кончики шипов, стаскивать с Эса последнее, что делает его штернриттером. Эс остается просто Эсом: безоружным, худым, страшным. Очень красивым. Очень. Хашвальт любуется им каждое мгновение. Ему нравится все — открытые зубы, глаза, кажущиеся еще больше из-за отсутствия бровей, нездоровая худоба, длинные узловатые пальцы с черными ногтями, костистая задница. Нравится, как Эс запрокидывает голову и неосознанно проводит языком по несуществующим губам. Как он выгибает спину, когда Хашвальт вбивается в него быстрыми, резкими толчками. Член у него такой же светлый, как и остальное тело, только головка розоватая, и синие венки на нем отчетливо проступают. Черные пряди разметаны по простыне, Эс что-то бессвязно бормочет, и Хашвальт вот-вот кончит, ему стоит только на мгновение закрыть глаза — но он не может, никак не может не смотреть. Рывком притянув Эса к себе, Хашвальт утыкается ему в плечо и наконец позволяет себе взорваться. Некоторое время спустя они лежат лицом друг к другу, глаза в глаза, и Хашвальт обнимает Эса, а тот задумчиво перебирает его волосы. — Ты очень красивый, — вдруг говорит Эс. — Мне иногда кажется, что я бы вечность на тебя смотрел. Хашвальт слегка обескуражен и тихо смеется вместо ответа.