***
Кусок хлеба упал прямо вниз. На расходящиеся по воде круги тут же кинулись утки. ― Фрегат «Фояда» пал жертвой аргонианской экадрильи, ― прокомментировал умник. ― Покойся с миром, фрегат «Фояда». Трое друзей (или два плюс один?) сидели на перилах моста, свесив ноги. На поверхности канала кипели страсти: три селезня дрались за булку с маком, украденную со стола в таверне. Мерсер оторвался от наблюдения за миром зверей и посмотрел перед собой. В окне напротив мелькал смутный силуэт. ― Какое грязное окно, ― сказал Галл. Интересно, есть в этом мире хоть что-то, чего он не замечает? ― Его не мыли с начала эры. Видите серые разводы? Это пепел Красной горы. ― Тоже мне, ― буркнул Мерсер. «Тоже мне историк нашелся» ― хотел было добавить он, но только фыркнул в несуществующие усы. ― А что такое «фояда»? Рыжие волосы Рикке медью сияли на солнце. Недоверие, которое она поначалу испытывала к иссиня-бледной, замотанной в черный плащ мачте по имени Галл Дезидений, улетучилось; стоило только умнику раскрыть рот, как оттуда немедленно полились россказни, и тут уж не то что нордская малявка ― Фрей и сам уши развесил. Как и всегда. ― Это засохшая лавовая река, ― пояснила ходячая библиотека, швыряя в воду остатки булки. ― На Вварденфелле ― ну, это там, где Красная гора ― их несколько: Мамея, Эсаннудан, Илибаал… ― Или не баал, ― крякнул Мерсер сердито. ― Ты из Винтерхолда свалил, чтоб выпендриваться? Рикке недовольно склонила голову. ― Вот что тебе опять не нравится? Мы знакомы два часа, и из этих двух часов ты ворчишь уже сорок минут! ― Сорок три минуты, ― ухмыльнулся Галл. Бретон ощутил острое желание скинуть товарища уткам. С ним было что-то… не то. И дело не в том, что он грянул будто гром среди ясного неба; нет, вовсе не в этом. Из Винтерхолда вернулся другой Галл: гораздо более тощий, куда более бледный ― на нем не было никакого румянца, даже обычного, чахоточного ― и какой-то уж слишком… оживленный. Что они там с ним сделали? Подлечили, что ли? ― На самом деле, ― услышал Фрей, ― если Мерс надувается, как рыба-шар, и воняет на всю округу ― то он рад. Просто не хочет этого показывать. Желание накормить уток имперцем мгновенно усилилось. ― И я уверен, Рикке, ― несносный всезнайка подался вперед и перегнулся через Мерсеровы колени, из-за чего их обладатель едва не слетел с перил, ― он рад встрече с тобой. ― Поди прочь, ― рявкнул Мерсер, сталкивая умника вперед. Раз подлечили, то можно и искупаться. Пусть укрепляет здоровье. В плаще Галла, как в парусе, свистнул ветер, и он с грохотом бухнулся в воду. Ноги обдало тучей брызг. Рикке завизжала. Утки с воплями взлетели в небеса. ― Ты что! ― верещала девчонка. ― Так нельзя! Ты… лимфатус! Что такое «лимфатус», вор спросить не успел, потому что Дезидений перестал пускать пузыри, выплыл на поверхность и, судя по всему, жаждал поделиться впечатлениями. ― А водичка-то ничего такая! ― хрипел он, отплевываясь. Плащ плавал рядом, будто пожухлая водяная лилия. ― Кидай его сюда, Ри. Будет супчик с пельменями! ― Что такое «пельмени»? ― крикнула Рикке в ответ. ― Какое-то морровиндское блюдо? Умник закашлялся и ушел под воду. Мерсер похолодел. Но тут из пенистых волн вынырнуло тощее белое лицо, и нещадно фыркая, уставилось наверх. Слипшиеся кудри водопадами стекали на плечи. ― Именно, морровиндское! ― весело гаркнуло лицо. ― Переводится с данмериса как «сваренные со специями жирные злые бретоны»! Вот же ж ублюдок! ― Я не жирный! ― заорал Мерсер. И прыгнул за ним. И стало понятно, что Дезидений ― по традиции ― соврал. Вода была ну просто чертовски холодная. Уши залило оглушительное бульканье, перед глазами стайкой проплыли пузыри; Фрей рванул наверх, хватая ртом воздух. Вокруг плавала булка с маком. Мерсер барахтался на спине, пытаясь пнуть друга в бок. ― Это тебе за то, что не попрощался! ― бушевал он. ― Винтерхолд, мать его! ― (бульк!) ― Коллегия, мать ее! ― (бульк!) ― Даэдров сукин сын! ― Отвали… дреуг! ― клокотал имперец. Он то ли смеялся, то ли кашлял, то ли наглотался воды, а может, и все вместе. ― Бретоны… ― (бульк!) ― …со специями! Над бурлящими волнами пронесся визг. Сзади послышалось мерное шлепанье; тень гондолы очернила зеленую воду, и воры, точно рыбы, бросились прочь. Деревянный нос разрезал кипящую пену надвое. Волны ударили по ушам, захлестнули с головой, а весло пребольно шлепнуло Мерсера по голени. Когда гондола ушла, а парочка крайне изумленных ящеров на борту перестала пялиться тыкать на воду, Фрей вылез на помост. Рядом шумно, как старый охрипший дракон, пытался отдышаться Галл. А на мосту, прямо посередине, сверкала факелом непрерывно кудахтающая рыжая голова. Довольный, Мерсер поплелся на берег. Деревянные ступеньки скрипели под ногами, в ботинках чавкала ледяная жижа. Рикке рвала и метала. ― Вы! ― Огненные пряди торчали во все стороны. ― Я с вами не буду общаться. Вы оба лимфатусы! ― Да ну и пожалуйста, ― рассмеялся Фрей. ― Галл, а кто такие «лимфатусы»? ― Крайне образованные и интересные молодые люди, ― пробулькал вовремя подоспевший умник. ― Да ну вас! Ненормальные! За фонарным столбом зашуршал кольчугой стражник. Две дырки в шлеме вопросительно уставились на подростков; Мерсер беззаботно махнул правопорядку рукой, на что тот поднес к дыркам два пальца и угрожающе ткнул ими в воздухе. Галл поежился. ― Не очень-то сегодня тепло. Мерсер пожал плечами. Он ощущал разве что приятную прохладу, а вот знаток данмерской истории, обнявший тонкими пальцами плечи, выглядел печально. К тому же… судя по цвету кожи, может, его и не вылечили вовсе. ― Ладно, айда в «Пчелу и жало», ― сказал бретон, поколебавшись. ― Нальем тебе «Скального наездника». А если повезет, то и одеяло добудем. ― А что такое «скальный наездник»? ― спросила Рикке. Галл усмехнулся. Его била крупная дрожь. Над крышами хлопали крылья. Кричали чайки. ― Т-ты пр-равда хочешь знать?***
В таверне пахло деревом и медом; время от времени в этом запахе, как самоцветы в короне, сверкали нотки эля и лаванды, и тогда Мерсер шумно втягивал носом воздух. Ему после последней пьянки эль здесь не продавали. Воры промокли до нитки. Прилипшая к телу рубашка хлюпала и натягивалась, и Фрей ежился; ему хотелось посидеть на солнышке, но Рикке рвалась помочь Галлу (тот улыбался и неприлично стучал зубами), так что пришлось просить хозяйку растопить камин. Зал ломился от посетителей. Тильда, белесая трактирщица с птичьим лицом, поморщилась и велела служанке-данмерке бросить дров в очаг. В конце концов друзья наскребли десять золотых (по четыре — Галл и Мерсер, и два нашлись у Рикке) на каморку наверху. В ней лавандой и элем не пахло, а пахло клопами, что, признаться, Мерсера несколько расстроило. Пока имперец стаскивал с себя одежду и развешивал ее на ставнях, бретон, подпирая спиной дверь, поглядывал на стоящую рядом Рикке. Волосы, под солнцем сиявшие огнем, в полутьме стали густо-каштановыми. На подсвеченной розовым коже плясали брызги веснушек. О чем с ней говорить? О море? О Сиродииле? О вещах, о которых обычно щебечут девчонки лет тринадцати? Нет, о таких вещах, пожалуй, не стоит. У нее спина ровная, прямая, плечи широкие, руки привычны к клинку. До обычных девчонок ей далеко. Или, скорее, им до нее. Рикке поймала его взгляд и улыбнулась. На забрызганных веснушками щеках опять нарисовались ямочки. Громкий кашель из-за двери прервал полет очарованной мысли, и Мерсер, чертыхнувшись, ввалился в комнатку. Галл сидел на кровати, завернувшись в пыльную шкуру; на голой шее болтался переливающийся золотом амулет. Костлявые ноги, по которым все еще стекала вода, заканчивались большими, необыкновенно белыми ступнями, по которым, точно реки, струились вены. Пальцы ―¬ паучьи лапки ― шевелились будто сами по себе. Под ними похрустывала солома. ― Мне скучно, ― зевнул умник. Какая неожиданность. ― Ты был один всего три минуты, ― сказал Мерсер мрачно. ― Две минуты пятьдесят секунд. И что с того? Все равно скучно. Рикке робко тронула Фрея за локоть. Она была на полголовы ниже его, и он не сразу сообразил, что загородил ей проход. ― Мы можем принести тебе чего-нибудь, ― заговорила она, ― ну, пока твоя одежда сохнет. Книгу, или головоломку, или что-то такое… А еще мы можем остаться здесь, ― она покосилась на Мерсера, ― тогда-то уж точно скучно не будет. Галл оживился: ― А было бы неплохо! Мерс, хочешь послушать о Коллегии? ― Вообще-то, ― кашлянул виновник неудобства, ― идея с книгами вполне ничего. Посидишь пока, погреешься… А мы поищем, где бы еще повеселиться. ― А я что, тут голый сидеть буду? ― начал возмущаться имперец. Но, увидев Мерсеровы насупленные брови, сразу же переменился в лице: на обкусанных губах заиграла паршивая полуулыбка, глаза знакомо сверкнули. ― В смысле… да, разумеется, посижу. Я вообще устал, вы знаете? ― Он натянул шкуру до самого подбородка, отчего на свет показались острые бугристые колени. ― Я хочу спать. Просто с ног валюсь. Давайте, оставьте меня! Он говорил так быстро, а ладонями размахивал так яростно, что в комнате поднялся ветер. Мерсер пробормотал что-то извиняющееся, попятился, едва не уронил бочку с зажженным козьим рогом, опять чертыхнулся и вышел. Рикке прикрыла тянущийся в улыбке рот рукой. За дверью снова раздался кашель. Как быстро этот засранец понял, что Фрей просто хочет погулять с девчонкой вдвоем? ― Он милый, ― сказала рыжая. ― Странный, но милый. Куриозуc. ― Да уж, ― согласился Мерсер. ― Куриозус… тот еще. Они спустились вниз, кое-как протиснулись сквозь ряды плечистых и шумных весельчаков, и вышли на улицу. Солнце светило во всю свою весеннюю мощь. В увенчанных пухлыми почками березовых ветках шныряли воробьи. Ветерок нес с собой звуки музыки; над крышами тянулись разноцветные флажки. Медленно и молча, не глядя друг на друга, юноша и девушка двинулись в сторону площади. Мимо с криками проносились дети на резвых лошадках, шелестели юбки, гремели доспехи. Из открытых окон тянулись разговоры и смех. Золотые нити в кукольных костюмах сияли еще ярче, барабаны звенели еще громче, и небо над их головами было таким синим, что от него болели глаза. На ступеньках крепости Миствейл стучали молотки. ― Театр! ― вещал, размахивая листами бумаги, зазывала. ― Приглашаем в уличный театр! Друзья переглянулись и подошли поближе. ― Театр? ― переспросила Рикке. ― Да, юная леди, ― гордо ответствовал глашатай. От его бархатной, расшитой золотом рубашки пахло потом. ― Вы хотите представить пьесу? Девочка смутилась. Да и Мерсер, по правде сказать, смутился не меньше. ― Ну… ― Рыбье-серые глаза встретились с драконье-зелеными, и обладатель последних, осмелев, ответил: ― Ну да, хотим. Зазывала бегло просмотрел листы бумаги, пожевал губу: ― Какая жалость! Все пьесы на сегодня уже разобраны. Но, может быть, вы представите свою собственную? ― В смысле «собственную»? ― напугался Фрей. Рикке ткнула его локтем в бок. ― А, так тоже можно! ― Лучезарности ее улыбки обзавидовалась бы сама Мерида. ― Конечно, представим! ― Восхитительно! ― Потный деятель искусства извлек откуда-то гусиное перо. ― Как называется ваше представление? Все происходило так быстро, что Мерсер едва успевал вертеть выпученными глазами. ― Оно называется… ― Рикке взмахнула ресницами, ― «История трёх». Автор — Галл Дезидений. Что? Чего, простите? ― Превосходно! ― Бархатный господин уже закончил черкать по бумаге. ― Театральный фестиваль Шутника начнется в семь часов поплудни. Если нужны костюмы, обратитесь к Юлиусу, ― и он махнул рукой в сторону тощенького имперца, спящего на ящике с каким-то барахлом. Галл Дезидений? Нет, серьезно?! ― Благодарю, сэр, ― проворковала рыжая. ― Однако костюмы понадобятся лишь к вечеру, но есть кое-что, что нужно нашей труппе прямо сейчас. Не пожертвуете ли на нужды театра пары листов бумаги? Глашатай, приведенный в восторг обходительностью маленькой нордки, немедленно всучил ей кипу чистых листов, а следом и чернильницу с пером. Рикке присела в вежливом поклоне (что в кожаных штанах смотрелось немного странно), подмигнула Мерсеру и пулей кинулась обратно в «Пчелу и жало». Дверью они хлопнули так, что Тильда едва не выронила из рук поднос с медовухой. Галл сидел на первом этаже, возле камина, непринужденно беседуя с каким-то холеным щеглом лет пятидесяти. В руке его дымился жестяной стакан, и он, хрупкий и длинноволосый, издалека казался девушкой. И да, он все еще был завернут в даэдрову шкуру. Одну. Только. Шкуру. ― А ну брысь отсюда, ― прошипел Мерсер. Щегол поднял голову, недовольно сверкнул седой бороденкой и удалился, не переминув масляно подмигнуть Галлу на прощанье. А тот распивал свой стакан, не обращая на заинтересованно-удивленные взгляды никакого внимания. ― Привет, ― прогудел он в жестянку. ― Говорю же, скучно. Фрей схватил имперца за руку и рывком поднял на ноги. ― А ну брысь! ― повторил он. ― Полтора года без присмотра Гильдии ― и все, прощайте, остатки стыда! ― Какой такой гильдии? ― сощурилась Рикке. Но, к счастью, Мерсер уже тащил обоих наверх. Вернее, тащил он только Галла; у девчушки явно было побольше ума. Хотя казалось бы. Пока Мерсер возмущался поведением кашляюще-смеющегося товарища, нордка разложила бумагу и приготовила чернильницу. ― Нам нужна пьеса, ― сказала она. В каморке повисла тишина. Галл даже кашлять перестал. ― Какая пьеса? ― Театральная. Под названием «История трёх». Имперец посмотрел сначала на бумагу, потом на Рикке, потом на Фрея. ― И автор этой пьесы, разумеется, я? ― Ага. Тишина стала еще более зловещей. Снизу запели. ― И сколько у автора пьесы времени? Рикке выглянула в окно. ― Два часа. Потом репетировать. Галл встал с кровати и подошел к столику, на котором стояла чернильница. Шкура соскользнула вниз, оставив его в чем мать родила; Рикке пискнула и уткнулась Мерсеру в плечо. Шумное дыхание согревало еще влажный лён. По спине почему-то побежали мурашки. ― Твою пипирку видно из окна, ― сдавленно сообщил Мерсер. Рикке, не отрываясь от его плеча, хихикнула. Мурашки забегали сильнее. ― Плевать, ― пробормотал Дезидений, наклоняясь над столом. ― История трёх! Трибунал! Рикке, светлая голова! ― Вообще-то я имела в виду, что это нас трое, ― пробубнила девчонка. Галл схватил листы, уселся обратно в кровать и накрылся шкурой. Амулет на его груди источал нежное сияние. ― Час и пятьдесят одна минута. А, и еще: нам нужна будет золотая краска. Много.***
― Здесь нет юбок, ― прошептала Рикке. ― Акатош с ними, выходи в штанах! ― А где ты видел Альмалексию в штанах? ― А где ты вообще видела Альмалексию? ― Тише там, ― прошипел Галл, выглядывая из-за ширмы из козьей кожи. За ширмой, на ступеньках крепости Миствейл, творилось нечто драматичное. Пока последняя труппа доигрывала что-то про яд, влюбленных и семейную вражду, «Диссидентский театр Галла Дезидения» (ох уж эта умникова любовь к мудреным словечкам) поспешно напяливал костюмы. Правда, вряд ли было уместно называть костюмами мили старых тряпок, доспехи с ободранной позолотой, крашеные гусиные перья и деревянные мечи, но что есть, как говорится, то есть. Около Галла топтался мальчик. Огромный жирный мальчик с глазами-щелочками, утонувшими в щеках. Его звали Улнар, и он подвизался играть эльфийского бога по имени Сота Сил. Потому что великий драматург слегка не рассчитал с количеством актеров, и играть «Историю Трёх» нужно было вчетвером. ― А, а мне что говорить? ― прогудел бог-толстяк. ― Ничего, Улнар, ― быстро проговорил автор пьесы, пихая его щеки-паруса в обляпанную клеем картонную маску. ― Просто стой с умным видом, хорошо? Первый блин Дезидения в драматургическом жанре угрожал выйти комом. Пока довольный Мерсер водил медноволосую дочь севера по ярмарке, треская с ней на пару не совсем честно добытые леденцы, Галл произвел на свет божий пьесу о троице данмерских советников, убивающих короля ради обладания волшебными супер-штуками. Задвинутый на темных эльфах умник объяснил, что советников зовут Трибунал, и они ― не кто иные, как живые боги серого народа. Текста в пьесе было мало: Галл никак мог взять в толк, зачем писать и учить реплики, когда их можно родить его тут же, из головы, так что в основном репетиционный процесс сводился к попыткам имперца объяснить, кто такой Кагренак, что сталось с Ворином Даготом, что обо всем этом думал Неревар, и почему все эти люди ― то бишь меры ― желтые. ― Альм — си — ви, ― сосредеточенно повторяла Рикке. Имеперец утомленно вздыхал. ― Да. Альмалексия. Сота Сил. Вивек. А Мерсер обнаружил, что помнил больше, чем думал. И если эльфийские доктрины из прошлой эры были для него пустым звуком, то Войну Первого Совета он знал преотлично. Спасибо их с умником детским забавам. ― Короче, ― говорил он, на данмерский манер собирая волосы на макушке. ― Мы, значит, приходим к тебе и говорим: Неревар, давай заберем Инструменты того чувака и будем богами. А ты нам такой: нет. А мы тебе за это нож в бочину. Так? ― Почти. Драматург нарисовал на одной из страниц красивую картинку: лохматый Вивек пронзает Неревара копьем, сидящая рядом Альмалексия держит его отсеченные ступни, а слева с растерянным видом стоит Сота Сил, показывая зрителю смешную шкурку ― срезанное с черепа полководца лицо. ― Метафора возвращения Нереварина, ― важничал умник. ― «Сехт отрезал ему лицо, чтобы он шествовал любым. Айем отрезала ему ноги, чтобы он шел тем путем, которым пожелает. И Векх пронзил его насквозь, дабы он почувствовал Муатру с обеих сторон». ― Взглянув на вытянувшиеся лица, Галл пояснил: ― Ну, типа, лицо ― это про то, что воплощение Неревара может выглядеть как угодно, ноги ― типа он может заниматься чем угодно, а Муатра значит, что он может быть как мужчиной, так и женщиной. Мерсер хмыкнул: ― Про Муатру мне нравится. А Рикке восхищенно протянула: ― Вау! Откуда ты все это знаешь? Имперец скромно пригладил убранные в высокий хвост кудри. ― Мой отец был советником по делам Востока. Я читал предания эшлендеров вместо сказок. В общем, кое-как поняли. Нашли кандидатуру на немую роль Соты, пару раз прочитали по листочкам, а потом небо подернулось закатом, потихоньку начали зажигать фонари, и друзья отправились к крепости Миствейл. ― Почти закончили, ― шепотом сообщил Галл. ― Ри, крась быстрее. Мерсер зажмурился. Жесткая кисть зашуршала по лицу, спустилась на шею и ключицы. Щекотно. ― А меня как зовут? ― подал голос толстяк. ― Сота Сил, говорили же, ― шикнул Мерсер недовольно. Дезидений поспешно гримировал лицо. Почти вся желтая краска ушла на голый торс Воина-Поэта и руки Айем. ― В Инструментах таится великая сила, Неревар, ― бубнила себе под нос Рикке. ― Мы должны использовать ее на благо нашего народа, Неревар… Со стороны сцены послышались аплодисменты. Помятая маргаритка перелетела через ширму и плюхнулась Мерсеру под ноги. ― Сота Сил траву косил, ― выдал Улнар. Галл воздел глаза к небу. ― Девять, даруйте мне терпение. Амулет на его груди пылал кармином. Вместо черного плаща, который так и не высох, он надел другой ― атласный, ярко-алый. Высокий, скуластый и золотокожий, он и в самом деле мог бы сойти за древнего короля кимеров. Если бы того не кормили неделю. Да и картонные ушки выдавали. Шум усилился. ― А теперь, дамы и господа ― последнее представление! ― загудел зазывала. ― Театральный фестиваль Шутника завершает пьеса Галла Дезидения «История Трёх». Поприветствуем артистов! ― Пора! ― шикнула Рикке. ― А мне что говорить? ― промычал из-под маски Сота. ― Ничего! ― рявкнул имперец. ― Все, я пошел. Выходите на словах «вела меня твоя мудрость», помните? Актеры торопливо закивали. Галл выдохнул, кашлянул в сжатый кулак и поплыл на сцену. Публика встретила его овацией. Мерсер тут же ринулся к ширме ― смотреть. ― Эй! ― возмутилась Рикке. ― Я тоже хочу! Делать нечего, пришлось уступить. ― Услышь меня, Азура, Лунная Тень, Королева Ночного Неба! ― разнесся в наступившей напряженной тишине хрипловатый голос Галла. ― Услышь, Мать Розы, как в эту беззвездную ночь Индорил Неревар взывает к тебе. А Рикке тем временем повторяла текст: ― Мы поведем кимеров за собой, Неревар. Огнем пылают раны Ресдайна… Галл принялся зачитывать свой длинный и довольно скучный монолог призыва Азуры. Вечернее солнце, медово-золотое, делало его совершенным эльфом. «Муатра! Где моя Муатра?» ― запаниковал было Мерсер, но, найдя на полу палку от метлы с примотанным к ней кинжалом Рикке, успокоился и прижал ее к груди. «Бла-бла-бла, это ты спасла народ Ресдайна. Бла-бла-бла, павших в этой кровавой войне», ― бормотал он про себя. ― «Не понимаю, зачем поклоняться даэдра. Бла-бла-бла… и на этом пути вела меня твоя мудрость. Сейчас!» ― Пошли! ― взмахнула ладонью Альмалексия, подбирая шуршащие драпировки. Сота Сил шмыгнул носом. Троица эльфийских богов таинственно вползла на сцену. Неревар продолжал молиться. Бретон окинул зрителей взглядом. Сердце его колотилось. Там, в толпе, десятки глаз цепко следили за каждым его движением. Мужчины, женщины, дети, люди, звери, меры. Особенно меры: темные эльфы заинтересованно подбирались поближе. В задних рядах кто-то посадил малявку-данмера на плечи. И какое-то странное, незнакомое ощущение охватило Мерсера при взгляде на тугую человеческую пестроту. ― Мир тебе, Первый Советник! ― заговорил Бог-Поэт. ― Позволь Трибуналу присоединиться к тебе в твоей молитве. Его голос вдруг стал совершенно другим: он рождался в глубине, он тек свободно, как река, и реку эту обвивало щекочущее, искристое чувство. ― Мир и тебе, Векх, ― ответствовал король Ресдайна. ― Добро пожаловать, милый Сота, возлюбленная Айем. Воистину присоединяйтесь ко мне: здесь я молю Азуру о будущем нашего народа. ― Мой драгоценный муж, ― вступила Альмалексия, ― мы пришли к тебе с вестями, горькими, как слезы. Но слезы исцеляют; и эти ― исцелят раны Ресдайна. Рикке заметно волновалась. Чтобы больше походить на эльфийскую королеву, она изысканным образом заколола рыжую копну на затылке. Получилось очень красиво. ― Сота Сил, наш мудрейший друг, ― подхватил Вивек, ― наконец-то раскрыл тайну Инструментов Кагренака. Сердце Лорхана, питавшее ложную божественность ― Галл, ну кто так пишет, разве есть вообще слово «божественность?» ― кхм, двемеров… способно одарить ей и нас. Неревар наконец-то поднялся с колен. На лице его мелькнули боль и непонимание. «Хорошо играет», ― подумал Мерсер. ― Векх! От тебя ли слышу я эти слова? ― Он окинул обиженным взглядом всю троицу, а затем принялся наворачивать вокруг них круги, будто овчарка вокруг стада. ― Разве не мы клялись никогда не использовать Инструменты так, как это делали двемеры? Не на них ли кровь наших сородичей? Не они ли довели до помешательства и гибели одного из умнейших, сердцем чистейших меров ― лорда Ворина Дагота? Пока Айем пыталась успокоить супруга, а Сота искал способ ковыряться в носу, не снимая маски, поэтическая часть триады скосила глаза в толпу. Мерсер понял. Ему нравился театр. Он был в восторге от всеобщего внимания, краски, тянущей кожу, дурацкого хохолка на башке и дурацкой Муатры. Он чувствовал себя живым, сильным… и счастливым. ― В этих, как их… Инструментах таится великая сила, Неревар! ― растекалась маслом Рикке. ― Мы должны использовать их на благо нашего народа! Кто-то из зрителей чихнул. В траве запели сверчки. Бесполезно, Лекси. Никто не скажет лучше Поэта. ― Скажи мне, мой друг и учитель, ― вкрадчиво начал Мерсер. ― Не думал ли ты о том, что защитники этой земли, ею вскормленные, пролившие за нее кровь, не меньше богов достойны чести покровительствовать ей? Боги равнодушны; а наши сердца сочатся кровью, когда мы видим страдания Ресдайна. Ты объединил кимеров; мы вели их к победе. Но неужели наша участь ― вести их лишь в войне? Кто же направит их, когда на землях их предков воцарится мир? На лице Вивека сверкнула улыбка: он радовался, что всю реплику выдал из головы. На одном дыхании. ― Боги больше нас достойны вершить судьбу, Векх! ― горько провозгласил Неревар. ― Зариться на их долю ― грех для смертных. Двемеры уже попытались, и сама Азура воспротивилась им, а сами они сполна отплатили за безверие. Неужели и наш народ ты хочешь обречь на эту участь? В дело снова вступила Айем, но господин Индорил ничего не желал слышать. В толпе поднималось неодобрительное гудение. Вивек поковырял Муатрой ступеньку. ― Огнем пылают раны Ресдайна, ― грустно сказала Альмалексия, ― но твои, мой возлюбленный, воспылают жарче. Это был знак: настало время занять места с картинки. Повелитель кимеров встал между полководцем и женой. Глядя в глаза Айем (у которой от краски зачесался нос), он заявил: ― Сердце мое разрывается от этих слов. Люблю я вас, как саму жизнь; но пока я жив, никогда вам не украсть божественную силу Лорхана. Вивек, будто извиняясь, улыбнулся. ― Тогда умри, мой друг и учитель. И он высоко поднял свою Муатру, и пронзил ею Неревара насквозь. Толпа ахнула. Послышались возмущенные крики. Галлу надо было отдать должное. Они, конечно, целых полчаса учились бить копьем точно между ребрами и рукой, но умирал он совсем уж натурально: пошатнулся, издал странный хрип, закашлялся ― будь у него во рту фальшивая кровь, она бы красивыми волнами выливалась ему на грудь ― и рухнул на ступеньки. Айем закусила губу, глядя, как ее муж продолжает выкашливать остатки несуществующей крови. Среди зрителей застыла угрожающая тишина. Предсмертные хрипы Неревара стали совсем уж жуткими. Он выпучил глаза, обхватил одной ладонью горло, а второй застучал по лестнице, и перстни забились о камень. И тут… до Мерсера дошло. Боги, нет. Только не это. Копье упало и со звоном покатилось вниз. ― Помогите, ― пролепетал он беспомощно. ― Он умирает… по-настоящему! Рикке испуганно дернулась. Улнар заревел, как медведь. Воздух наполнился людским жужжанием. Мерсер бросился к Галлу, схватил его лицо, стирая краску, а тот все хрипел, силясь вдохнуть. Где-то в толпе заплакал ребенок. ― Эй! ― крикнул бретон. ― Дыши, ты, ублюдок! Галл поднял глаза. Они были огромными, черными и без бликов, будто матовое стекло. ― Пустите! ― Фрея со всех сторон теснили люди. ― Что случилось? Что с ним? Дезидений, кажется, потерял сознание. Блеск алого шелка скрылся в гудящей, взволнованной гуще. Орава, как волна, оттолкнула Мерсера прочь; он прыгал, силился влезть между спинами, но все было бесполезно. Улнар гудел на всю площадь, будто теленок. Человеческий рой тронулся с места и понес безжизненное тело в храм Мары. Атласный плащ остался лежать на ступеньках. Мерсер хотел было броситься вслед, но Рикке остановила его. ― Не надо… не надо, ― ее бледность проступала даже сквозь краску. ― Ему помогут. А если нет, то… нет. Вор ошеломленно обернулся. Ему не было грустно. Не было страшно. Все, что он чувствовал ― это шок. Такой глубокий, что он сам едва ли мог вдохнуть. Как так? Минуту назад все было в порядке. Как. Так? Под ногами, в траве, валялась всеми забытая Муатра.***
Они наткнулись на него в переулке. Он сидел на бочке и считал деньги. На лице (чистом, без следов желтизны) мерцало знакомое самодовольство. Мерсер ринулся вперед, чтобы втащить как следует, но Рикке вцепилась ему в рубашку. ― Ты! ― заорал бретон. ― Я думал, ты сдох! Я чуть крышей не поехал! Ты что творишь вообще?! Галл вскинул чернявые брови: ― Серьезно, Мерс? Я думал, ты оценишь шутку. ― Это была шутка?! ― закричала Рикке, обхватывая бушующего друга за талию. ― Ну да, ― пожал плечами имперец. ― Сегодня вообще-то день шутника, забыли? Я вас разыграл. Ха! Он был настолько спокоен, что Мерсеру захотелось пырнуть его копьем по-настоящему. ― Знаешь что? ― Стянутые остатками краски щеки пылали от гнева. ― Еще раз так пошутишь, и я тебя самолично прикончу. Клянусь Шором! Галл спрыгнул с бочки и в два счета оказался рядом. Он был выше, намного выше. Он смотрел сверху, и глаза его горели ровным темным огнем. А под ними лежали глубокие тени. ― Знаешь что, Фрей? ― Его голос был низким, хриплым и каким-то… влажным. ― Можешь даже не напрягаться. Потому что я и так могу умереть в любой момент. Каждую секунду. Рикке отцепилась от рубашки Мерсера отошла на два шага назад. ― Это... правда? Галл усмехнулся и запрыгнул обратно на бочку. В его карманах бряцали монеты. ― Amor tussisque non celantur. Переулок наполнили синие вечерние тени. С железной изгороди сорвалась ворона; она приземлилась у ног Мерсера, не боясь людей, и поскакала по короткой траве. ― И именно потому, что я умираю, ― сказал Дезидений безмятежно, ― я вернулся. Чтобы делать все, что захочу. Мерсер прищурился и увидел, что на бесцветных щеках друга проступает знакомый чахоточный румянец. Амулет на его груди медленно угасал.