Три

Раз После драконов Гарри кажется, что его уже ничего не удивит, но вид Хагрида, держащего мадам Максим за талию, в обхвате похожую на бочонок, вызывает у него оторопь вперемешку с каким-то абсолютно непонятным чувством и промелькнувшей мыслью о том, что ладонь Седрика Диггори на его талии смотрелась бы куда более правильно. Гарри на эту мысль хмурится и сильнее натягивает капюшон мантии-невидимки, и, да, совершенно не удивляется, когда видит Игоря Каркарова, крадущегося к исполинским спинам лесничего и директрисы. Значит, об испытании когтями и пламенем не знает только Седрик, и Гарри решает рассказать ему, гоня настойчивую мысль о пуффендуйских руках и гриффиндорских талиях. — Драконы? И мы их что, победить должны? Ткнуть палочкой в глаз? Седрик говорит отточенно-невозмутимым серьёзным тоном старосты, но Гарри видит, что в глазах его живым огоньком пляшет веселье, и смеяться они начинают одновременно. — Да вроде бы нет, — Гарри делает неопределенный взмах рукой. — Просто пройти мимо. — О, мимо дракона-то легко пройдешь. Они вновь улыбаются друг другу, и Гарри с головой захлестывает чувство правильности. — На то оно и испытание, чтобы не быть легким, не так ли? Седрик согласно кивает и встает со скамейки, отряхивает мантию. — Не хочешь прогуляться до поля? Разыграем пару снитчей. А не то из-за этого треклятого Турнира матчи отменили, а тренироваться в одного совсем надоело. Ты пойдешь? Гарри слышит за вопросительно-веселым тоном совсем легкую ноту страха и боязни, и с радостью берет протянутую старостой руку, с мучительным стыдом стараясь не думать о том, какая у Седрика ладонь — большая и теплая, с немного непропорционально длинными сильными пальцами, именно такая, какой он её себе и представлял. Седрик говорит «Акцио, Молния!», и Гарри озаряет, как пройти первый тур. У Гарри в ушах всё ещё звучит гул огня и рычание разъяренной драконицы, когда он бежит по бесконечным коридорам замка, сбивая учеников, перепрыгивая ступени, и, кажется, даже пугая местных привидений. У него уже сбивается дыхание, но серые стены старого камня продолжают давить на него, и он не видит тем конца и края, и больничное крыло так далеко, словно центр чудовищного лабиринта… Он влетает через порог, чуть не сбивая ошеломленную мадам Помфри, и, ведомый абсолютно непонятной уверенностью, идёт к одной из занятых кушеток, закрытой белым пологом. И — оступается, чуть не падает, зажимая себе рот рукой, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. Левая половина тела Диггори похожа на вулканическую породу, грязно-ржавого цвета, испещренную мелкими алыми трещинами, из которых всё ещё течет кровь. Гарри кажется, что он может услышать лихорадочный жар тела, издалека ощутить ожоги, и он может только безмолвно стоять, не в силах отойти или оторвать взгляд. Гарри вздрагивает, когда мадам Помфри опускает легкую руку ему на плечо. У неё взгляд понимающе-сочувственный, она немного сжимает и легко подталкивает к кушетке. — Хоть я и не одобряю вашего… появления, мистер Поттер, но, должна сказать, вы очень вовремя. Юному Диггори как никогда сейчас нужно дружеское плечо, — мадам Помфри мешкает, и странно смотрит на Гарри, у которого уже давно что-то внутри перекрутило от ощущения, что сейчас случится что-то очень плохое, и целительница добавляет тихо-тихо, на грани между шёпотом и немотой. — Юному Диггори будет больно, Гарри Поттер. Очень больно. Помогите ему. И Гарри держит Седрика за неправильно-ледяную руку, держит, когда тот выгибается дугой на койке, держит, когда Диггори заходится нечеловеческим криком, держит, когда пуффендуец уже сам впивается в него сильными пальцами, оставляя синяки и кровоточащие лунки от ногтей, и Гарри сжимает челюсти, Гарри не даёт себе разрыдаться, и ему кажется, что в этом мире всё перестало существовать, кроме крика Диггори и бешеного сердцебиения — чьего, и не разобрать. — Гарри, — гриффиндорец недоуменно оборачивается, и его тут же прижимают к чужой груди, и Гарри вдыхает запах больничного крыла, облепихи и апельсина, сливочного пива и слабее — огневиски. Он чувствует теплое дыхание на своих волосах, и улыбается от наконец-то-правильности реальности, и довольно жмурится, когда слышит немного смущенный голос, чуть заглушённый его волосами. — Спасибо тебе. И за драконов, и за тренировки, и за… больничное крыло. Спасибо. И Гарри, почему-то и сам безмерно смущённый, тоже обнимает его, и тихо бормочет «И тебе спасибо, Седрик, спасибо…», и совсем не замечает какого-то странного полустона-полувздоха Диггори, когда тот прижимает его к себе ближе, и они стоят вдвоём, замерев посреди буйно празднующей гостиной Гриффиндора, и уж точно не замечают понимающей улыбки Гермионы, сидящей рядом с довольно гладящим её по волосам Виктором Крамом. Два — Ты по уши влюбился в Гарри. Седрик Диггори закашливается и совершенно ошалело смотрит на довольно улыбающуюся Гермиону. — Я… Гарри… Ч-что?! Грейнджер подловила его на ночном дежурстве, в одной из тех дальних галерей, куда забредают лишь те, кому срочно необходимо подумать в одиночестве. Грейнджер знает, что ей ничего не будет за ночные прогулки — в конце концов, именно с МакГонагалл она задержалась почти до полуночи, отрабатывая заклятья шестого курса и споря чуть ли не до хрипоты. А что до того, где искать Диггори… Иногда Гарри совершенно не заботится о том, куда кладёт Карту Мародёров. — Влюбился ты в него, герой. Втрескался. И на Чжоу Чанг эту совершенно не смотришь. Седрик радуется, что в темноте не видно пылающих кончиков его ушей, но зато прекрасно видно хитрую и довольную улыбку Гермионы. И ещё он знает, что отпираться бессмысленно. Да, влюбился. Да, по уши. Так, как бывает только в глупых девчачьих романах — с дрожащими руками и глупой улыбкой на лице, а в его случае — ещё и стояком на любые прикосновения Поттера. И Седрик только обречённо кивает. — Ну и чего ты медлишь-то? — Мы оба парни, Гермиона. Девушка лишь выразительно выгибает бровь и машет рукой куда-то в сторону подземелий. — Да у нас половина Слизерина таких «Но мы оба парни». Что не мешает им успешно умещаться на одной кровати. Диггори чувствует, что пылают у него не только уши, но и щёки. Гермиона лишь недовольно вздыхает, и Седрик думает о том, что спросила она больше именно затем, чтобы его посмущать — и без того прекрасно знает характеры их обоих. — Я нашла, что это за дикие оры в золотых яйцах. Русалки. Вернее, их пение, которое слышно только под водой, — Диггори даже в темноте видит, как блеснули глаза гриффиндорки. — А у старост, насколько я помню, есть прекрасно оборудованные ванны, куда можно забрести ночью, дабы раскрыть секреты второго тура. Ученики Хогвартса должны держаться вместе, не так ли? Седрик Диггори продолжает дежурство с бешено бьющимся сердцем и совершенно счастливой улыбкой на губах. — Ванна? Брови Гарри удивленно приподнимаются, и Седрик мысленно бьет себя по голове за самую неудачную формулировку в мире. — В ванну. С нашими выигрышными яйцами с русалочьими песнями внутри, которые можно услышать только в том случае, если ты почти захлебнешься под толщей воды, — Диггори замечает, как проступает понимание на лице Гарри, и на всякий случай ещё добавляет. — Не хочу, чтобы ты случайно затопил башню Гриффиндора или утонул в Чёрном озере — как я вычитал, нужно, чтобы голова полностью скрылась под водой, а это сложно сделать не в ванной, — скороговоркой тараторит Диггори и ожидающе смотрит на задумчивого Поттера. Гарри наконец улыбается и негромко говорит: — Конечно, я пойду. Просто думал, успею ли написать реферат Снейпу или лучше получить заслуженное «Тролль». И, пожалуй, я выберу второе. Седрик смеётся и притягивает для объятья Гарри, который всем тонким телом прижимается к нему и обхватывает руками поперек спины. Седрик очень надеется, что зимняя мантия достаточно толстая, чтобы гриффиндорец ничего не понял. Они выныривают одновременно и тяжело дышат, вновь наполняя лёгкие кислородом. — То, что дорого тебе, — задумчиво тянет Седрик и машинально смотрит на Гарри, и удивленно моргает, понимая, что взглянули они друг на друга одновременно. Секунды идут, но Диггори почему-то совершенно не чувствует хода времени — замер, окаменел, словно муха, застывшая в вязкой смоле, и они смотрят друг на друга, не в силах сделать что-то или оторваться. И Седрик унимает отчаянно бьющееся сердце, и в одно движение приближается к гриффиндорцу, и прикасается губами к губам — невесомо, целомудренно, боясь и желая одновременно. Гарри резко вскакивает, бормочет, заикаясь, что-то про конспект и Снейпа, и убегает, просто набросив на себя мантию-невидимку. Седрик Диггори бьёт кулаком о каменную кладку бассейна и тихо воет. Седрик не помнит испытания, не помнит, как спасал кузена, не помнит, как в порыве отчаянной злобы просто разрезал водоросли вместе с затаившимися в них тварями, не помнит, как его укутывали в плед и поили отогревающим, но в его память отчетливо врезаются те минуты, когда он стоит, глядя на циферблат часов, и понимает, что Гарри нет. Гарри нет. Гарри не выплывает. И на исходе часа, когда уже и полуобратившийся Крам выплывает с Грейнджер на руках, Диггори, не думая, вновь бросается в воду — и выплывает с почти уже не дышащим Гарри вместе. И, стоит им оказаться на берегу, он впивается в него поцелуем — отчаянно-горьким, яростным, и Гарри отвечает ему также, кусая до крови, впиваясь тонкими пальцами в плечи, и маги вокруг только посмеиваются и тихо шепчут что-то похоже на «Наконец-то…» Три — Завтра третье испытание. Гарри замирает на пороге комнаты старосты, и они оба смеются одновременно сказанной фразе. — Я хотел идти к тебе. — А я тебя опередил. И сегодня останусь тут. Седрик только вздыхает и качает головой. Слишком давно уже понял, что гриффиндорское упрямство не переубедить, но всё равно улыбается, переплетая пальцы и подводя мага к кровати. — Кровать одна. — Я знаю. А масла и обезболивающего, которые мне заботливо всучила Гермиона, хватит на пару лет вперед. Гарри не знает, у кого из них кончики ушей покраснели сильнее. Седрик только улыбается и целует его в уголок губ, проводит языком по нижней и осторожно целует, тягуче-нежно, медленно, и Гарри почти не успевает заметить, как он оказывается лежащим на пуффендуйце и целуясь как-то совершенно яростно, отчаянно, и у него мелькает мысль, которую он никак не может отогнать, и от которой на губах и языке появляется непрошеная горечь. «В последний раз». Гарри отрывается от губ и смотрит в расширившиеся зрачки, тонет в черноте, и говорит негромко, хрипло, чуть срываясь. — Люблю тебя. Люблю. И Седрик вновь целует его, вяжуще-отчаянно, и Гарри хочется плакать, и Седрик прижимается лбом к его лбу и говорит тихо, словно боясь спугнуть, не уловить, потерять. — И я люблю. Люблю, — повторяет он, покрывая поцелуями-укусами шею и ключицы. Гарри дышит тяжело и прерывисто, и шепчет, смотря в обсидианово-чёрные от желания глаза. — Что бы не было завтра. И Седрик говорит на грани слышимости, между немотой и звуком: — Всегда. — Там будет ловушка. — Уверен? Гарри кивает. У него повреждена нога и что-то нехорошо булькает в горле, но он решает, что это обождёт. — Меня подставили с этим Кубком. И, раз я пока ещё жив, цель всей этой фантасмагории — Кубок. Седрик пристально вглядывается в награду, и Гарри видит по сжатым губам и складке между бровями, что тот принимает самое главное решение в своей жизни. А потом он хмыкает и выпускает в воздух сноп красных искр.