Стеклянный замок

— Бишамон-сама, я должен вам кое-что рассказать. Это я попросил Ято убить мой клан. Я выжил, но я всего лишь предатель. Трус, молчал, чтобы оставаться рядом с вами. Простите меня за то, что причинил вам столько боли. Она издала звук, похожий на вой страдания, и упала на колени, притягивая его к себе. Широкая рана на его теле была теплой и липкой от крови. *** Не возникали шторма после предательства Кугахи. Только бледные солнечные лучи омывали зеленые холмы, и спокойная тишина владений Бишамон медленно излечивалась. Бишамон осторожно расчесывала волосы и смотрела сквозь мягко качающиеся занавески, как ее шинки тихо переговариваются друг с другом. Она позволила рукам задержаться на своих обнаженных плечах, на том месте, куда Казума уткнулся лицом и плакал. Она тоже плакала, и они держались друг за друга. До нее не сразу дошло, что это был первый раз, когда она увидела своего главного шинки таким несдержанным. И вот теперь он здесь, стоит на пороге. Ей даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что он держит в руках аккуратную стопку бумаг и терпеливо ждет, когда она заметит его присутствие. — Казума, — произнесла Бишамон. — Бишамон-сама. Она выпрямилась, но не обернулась, все еще стояла спиной к дверному проему и к Казуме. Она почувствовала, что он колеблется, почти услышала, как он сухо поклонился, а затем спросил: — Вы готовы выслушать доклад? — Конечно, — сказала Бишамон. Втайне она ненавидела эту вежливость и правила приличия, маскирующие ужасающую дистанцию между ними. Казума будто наизусть начал излагать то, что ей следовало знать, как богу: семнадцать ее шинки полностью вылечились, глаз Курахи хорошо заживает, а Цугуха и Айха, наконец, поладили. Бишамон слушала молча, а когда он закончил, посмотрела в окно и ощутила легкое дуновение и тепло солнечных лучей, пробивающееся сквозь тонкую ткань занавесок. — А как ты поживаешь, Казума? — спросила она, потом повернулась и тихо добавила: — Как ты? Казума помедлил и поклонился. — Я в порядке, — сказал он. Бишамон подумала, что шинки, не такие сильные, как Казума, заставили бы ее почувствовать отдачу. Хотя технически его ответ не был ложью. Его рана уже затянулась. — Кстати, Бишамон-сама… Ики Хиёри пригласила нас посмотреть на цветение вишни вместе с ней. Она оставила записку возле храма. Казума шагнул вперед и протянул ей записку. Кончики их пальцев соприкоснулись. Казума быстро склонил голову: — Прошу прощения. Из-за бликов на стеклах его очков Бишамон не могла разглядеть его глаза. Странно. Не то, чтобы они случайно не касались друг друга до этого — быть шинки по определению значит, что его трогают, сжимают в кулаке или носят на обнаженной коже. Внезапная сдержанность Казумы привела ее в замешательство. Сжав губы, Бишамон взглянула на него, а потом развернула записку — розовый лист бумаги, на котором было наспех нацарапано: «Мы собираемся пойти полюбоваться цветением вишни, пожалуйста, присоединяйтесь к нам!». — Кофуку-сама тоже пойдет, — сказал Казума, — что касается Ято… Но Бишамон махнула рукой, нахмурившись. — Я пойду. Как бы я ни хотела пропустить это, но так я только признаю свое поражение, если не смогу показаться. Я… ошибалась на его счет. Возможно, мы можем использовать это, чтобы начать все с чистого листа. Казума не смотрел на нее, только молча кивнул. — Спасибо, Бишамон-сама, — сказал он. Хоть они и были наедине, официальное обращение прозвучало странно. — Вы действительно великодушный бог. *** Обычно он называл ее «Виина», когда они были одни. Не Бишамонтен, не Вайшраваной, не закостенелым почтительным обращением, которое использовали верующие люди и божественные знакомые. Для него она всегда была Вииной. Это прозвище подчеркивало их близость, возникшую еще до того, как он стал ее главным шинки и ближайшим наперсником. Не то, чтобы она позволяла ему так ее называть. Он сам всегда говорил с ней так, будто они были равны, а не как легкомысленный слуга, привыкший потакать ее капризам. Ее поразило странное, очень нетипичное для Казумы поведение. Он низко кланялся и говорил с ней, как другие шинки, с уважением и почтением. А ведь обычно регулярно отчитывал ее за некоторые поступки. — Ты пренебрегаешь ими! — говорил Казума. — Айха рассортировала все книги в библиотеке ради тебя. А ты так ничего и не сказала! Тебе нужно разговаривать с шинки. Они жаждут услышать хотя бы одно доброе слово! Бишамон медленно отпила чай, вспоминая. Была уже ночь, и она видела свое отражение в окнах кабинета: одинокую фигуру, склонившуюся над столом; свет желтой настольной лампы, стопка бумаг и темные круги под усталыми глазами. Бишамон вспомнила первый раз, когда назвала Цугуху по имени. Она замерла и смотрела во все глаза, как Цугуха трансформируется, удивлялась черному лифчику и кожаному жакету. Тогда она не думала, что это может обидеть Айху. Ее доспех был мощным и функциональным и хорошо подходил для средневековых сражений, но пули могли проникнуть сквозь металлические пластины и латные перчатки и разорвать кожаный подклад. Но это не значило, что Бишамон любила Айху меньше. И это точно не значило, что она не ценит других шинки, изломанные души, чьи формы приняли образы старых камней или сломанных статуй. Они все были ее драгоценными частями, ее шинки, и она воспринимала это, как дар. То, что они просто знали это. — Этот срам нельзя носить в битвах, — сказал Казума. Он с хмурым видом разглядывал ее одежду, вернее отсутствие одежды — чашки лифчика едва прикрывали ее грудь. — Что ты имеешь в виду? — спросила Бишамон. — Она идеальна! Казума нахмурился еще сильнее. Бишамон знала три выражения лица Казумы: неодобрение, неодобрительное предостережение и различные степени приглушенного, но совершенно очевидного раздражения. Последнее появлялось на его лице всякий раз, когда он осознавал, что никакие споры не переубедят хозяйку. — Я не понимаю, как лифчик и мини-юбка могут пригодиться в бою, — сказал Казума. — Так одевается молодежь в нынешнее время, — ответила Бишамон. Она встала вполоборота к зеркалу, любуясь тем, как выгодно черные чашечки подчеркивают ее грудь, и как провокационно облегает бедра мини-юбка. — Кроме того, этот костюм обеспечивает больше маневренности. Мне будет легче двигаться. — В нем легче двигаться из-за того, что там мало ткани, — сказал Казума, но Бишамон взмахом кисти отмела его возражения и стала трясти руку Цугухи. Никакой другой шинки не смел говорить с ней в подобном тоне. Никакой другой шинки громко не провозглашал, что она может с тем же успехом сражаться в купальнике и будет менее обнажена. И никакой другой шинки не вздыхал и не хмурился, и не скреб голову со все возрастающим раздражением. Конечно, были слухи. Неприятные клевещущие слухи, что она использует своего главного шинки для извращенных удовольствий. Богов не наказывают за такие отношения, как и за связи с другими богами. То, что боги состояли в отношениях с людьми, шинки или друг с другом, становилось чем-то вроде канона и распространялось среди верующих. Но тем не менее. Она принимала ванну обнаженная на его глазах. Ей всегда нравилось добиваться от него какой-то реакции. Даже если это были просто страдальчески нахмуренные брови или картинно возведенные к небу глаза. *** Она вспомнила момент, когда узнала, что Казума помог Ято. Как он без ее ведома принял участие в церемонии очищения, которая спасла Ято жизнь. Его предательство опустошило ее: то, что главный шинки, тот, кому она доверяла больше всех, охотно общался с ее врагом. Все, что она могла сделать, это держать себя под контролем. Но это было тогда, а сейчас, когда Казума вернулся к ней, это заставило ее остро осознать, как ее шинки страдали, когда он отсутствовал. Без лидера клан Ха был в смятении. Даже возможности ее оружия были снижены. А сейчас после очищения Бишамон наблюдала, как ее шинки медленно, но верно исцеляются под бдительным надзором Казумы. — Бишамонтен-сама, — позвал кто-то. Бишамон подняла взгляд и увидела самую младшую шинки, которую она спасла — Минеху, девочку, чья душа была осквернена, но Казума помог очистить ее. — Вот, я сделала для вас, — сказала Минеха застенчиво, и Бишамон увидела, как она протягивает ей маленький венок из цветов — знак благодарности и мольбы. Бишамон улыбнулась и, мягко взяв Минеху за подбородок, приподняла ее голову. — Он красивый, — сказала она и встала на колени, позволяя девочке надеть на нее венок, — ты сама его сделала? — Казума помог мне, — сказала Минеха. Бишамон недоуменно наморщила лоб, но Минеха весело продолжила: — Он показал мне, где растут самые хорошие цветы. Конечно. После сражения поле с цветами было уничтожено. Она видела, как цветы сгорели и превратились в пепел, который потом смешался с землей. — Цветы уже начали расти, — сказала Минеха, — но они пока только ростки. Это первые распустившиеся цветы за несколько недель. Мы даже не заметили их, пока Казума не показал нам. Бишамон нахмурилась. Это не должно было удивлять ее. Казума ничего не упускал из виду. — Где он сейчас? — спросила она. Минеха подняла голову. — Я не уверена, — она взволнованно сцепила руки, заметив выражение лица Бишамон, — думаю, он собирался пойти к вашим последователям, чтобы получить больше подношений. Я сказала что-то не так? — Нет, конечно, нет, — Бишамон одарила ее усталой улыбкой. — Я просто интересовалась, вот и все. *** Казума ничего не говорил ей, кроме нескольких беглых докладов, все по ее приказам. Он полностью исчез из ее поля зрения, и только продолжающаяся реконструкция подтверждала, что его присутствие не было сном. — Хм? Казума-чан? — Кофуку нахмурилась и картинно наморщила красивый, гладкий лоб, сосредоточилась. — Я не видела его! Но если ты хочешь поговорить с ним, Биша, нужно позвать его. — Я знаю, — сказала Бишамон и отметила, как закипает в ней необъяснимое раздражение поведением Кофуку. Та сфокусировала свое внимание на тарелке со сладостями из красных бобов. — Мне просто кажется это странным. Обычно он приходит ко мне по своей воле… В этот момент Кофуку попыталась запихать в рот пирожное, и Бишамон пришлось оставить эту проблему. Было в этом кое-что смущающее. За все эти годы и столетия, которые они провели вместе, Бишамон привыкла к постоянному присутствию Казумы. Он всегда был рядом, всегда на ее стороне. Бишамон порой замечала, что невольно подстраивается под его шаги. Даже столкнувшись с предполагаемым предательством Казумы, она не смогла заставить себя освободить его. Не нужно говорить, что Бишамон было непривычно одиноко без того, кому она доверяла, даже среди шинки и верующих людей. Она выходила в сад, и ее шинки махали и улыбались ей, она шла в храм, где собирались верующие, преклоняли колени, молились и оставляли подношения, чтобы помочь восстановить то, что они думали, пострадало в результате какого-то стихийного бедствия. — Вы можете себе представить? Эпицентр землетрясения был прямо здесь, в центре храма! — Какой ужас. Это был прекрасный храм. Здесь были и официальные представители власти. Бишамон ходила возле них и слушала с небольшим интересом, как они размечали области ущерба: исторические монументы покрылись трещинами, священные места были повреждены обломками — последствия ее последней битвы. Даже здесь Бишамон могла почувствовать легкое влияние Казумы, наверное это он привлек представителей власти на их сторону. — Они собираются перестроить пагоду, — сказала Цугуха. — Я не думала, что Казума сможет сделать это, но он подал петицию на перестройку. — О, — Бишамон обернулась, — и какие фонды он хочет задействовать? — Кажется, он подал петицию на «Обеспечение сохранности исторических ценностей», — сказала Цугуха. Впечатлившись, Бишамон сложила руки на груди. Все-таки не зря Казума был ее главным шинки. — Казума, — позвала Бишамон, потому что была слишком довольна тем, что он сделал, чтобы позволить неловкости остаться между ними. Тень обрела форму, и Казума появился перед ней. — Я слышала, что ты проделал хорошую работу. Люди планируют восстановить храм. — Рад это слышать, — ответил Казума. — Петиция на перестройку! Я действительно впечатлена. Как это тебе удалось? — Это немногое, что я могу сделать, Бишамон-сама. Понадобилось лишь провести некоторые исследования. — Понятно, — сказала Бишамон, и между ними повисла ужасающая тишина. Цугуха, стоящая рядом, обеспокоенно посматривала то на семпая, то на хозяйку. — Хорошо, — наконец сказала Бишамон, — я уверена, что тебе еще многое предстоит сделать. — Да, многое нужно сделать, — сказал Казума, и она заметила, что он колеблется, — простите за дерзость. Казалось, что он жаждет уйти, и это взволновало Бишамон. — Ты не сделал ничего, что требовало бы прощения, — сказала она, и Казума поклонился, всем своим видом излучая спокойствие и уважение. А потом Бишамон почувствовала легкий укол в шею, но это ощущение исчезло сразу же, как только ушел Казума. *** Наступила ночь, и Бишамон выглянула из окна, чтобы найти признаки темного присутствия: легкий холодок в воздухе, звуки сдавленного смеха и моргание тысяч глаз. Но сегодня штормов не предвиделось. Только бледная луна светила с неба, и был слышен шелест листвы. — Казума, — позвала Бишамон, потому что чувствовала себя одинокой и усталой и хотела поговорить с кем-нибудь. Как только она назвала его имя, Казума появился перед ней, шагнув из теней в лужицу желтого света в центре кабинета. — Бишамон-сама? Она полагала, что он улыбнется ей или расскажет какую-нибудь забавную историю, но он молчал, вежливо ожидая, когда она скажет ему, чего хочет. — Как продвигаются дела с восстановлением? — наконец спросила Бишамон. Казума осторожно кивнул. — Все хорошо, — ответил он. — Восемь статуй восстановили. Двадцать шесть шинки вылечились. И вы будете рады этой новости: количество верующих не изменилось. Вас почитают, как всегда. — Ох, избавь меня от этого, — сказала Бишамон. Она удивилась, заметив, что выражение лица Казумы не изменилось, хотя она ожидала, что он фыркнет с неодобрением или закатит глаза. Но он не пошевелился. Просто смотрел на нее, как следует подчиненному, с руками, заложенными за спину, и с непроницаемым выражением лица. «Возможно, я отвлекла его от дел», — подумала Бишамон и, нахмурившись, крутанула чашку в руке. — Кажется, я так нормально и не извинилась перед тобой, — сказала она. — Бишамон-сама? — За то, что было, — она шагнула от окна, встала напротив него и скрестила руки на груди. — Ты предупреждал меня об Айхе и остальных шинки, о том, что случилось с кланом Ма, — она заметила, как на лице Казумы промелькнуло легкое неодобрение, а затем он снова скрыл свои чувства. — Казума, я надеюсь… надеюсь, ты знаешь, что мне не за что тебя прощать. У тебя был только один выход в той ситуации. — Бишамон-сама, — голос Казумы дрожал. Он протянул руку, будто хотел дотронуться до ее щеки, но остановился и опустил ее. А затем она почувствовала легкую боль в шее. Это ощущение было мимолетным и тонким. Если бы это был другой шинки, она бы ничего и не заметила. — Нам нужно многое сделать, — сказал Казума. — Вы больше ничего не хотите сказать? — Нет, — сказала Бишамон. На мгновение показалось, что между ними возникла дистанция. Казума вежливо кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. *** За все столетия, что они провели вместе, Бишамон могла вспомнить только один случай, когда Казума открыто улыбался. Они ходили к Кофуку для того, чтобы получить предсказание. — Входите, — пригласил их Дайкоку. Они с Казумой вошли и молча стояли, пока Дайкоку раздвигал бамбуковые двери. — О, Биша! — восторженно подпрыгнула Кофуку. — Я смотрю шоу по телевизору, и его сюжет напомнил мне о тебе! Бишамон уставилась на экран через плечо Кофуку. Там серьезный ведущий брал интервью у женщины, которая собирала кошек и мусор в своем доме. — Я не барахольщица! Взволнованная Бишамон расхаживала по комнате, а Казума стоял, заложив руки за спину, и пытался не рассмеяться. — Этот идиот думает, что эта женщина забавная! Я совсем на нее не похожа! Мои шинки — это мои дети! Казума издал звук, похожий на сдавленный смешок, и попытался замаскировать его громким кашлем. — Казума! — возмутилась Бишамон. — Послушайте, Бишамон-сама… есть определенные характерные черты… — он смотрел на нее с комично-честным лицом. Картинка в телевизоре сменилась, и ведущий воскликнул: — Запомните, для них это не просто куча газет! Барахольщики ценят даже самые бесполезные вещи! — Ты хочешь сказать, что твои братья и сестры бесполезны? — спросила Бишамон. На экране женщина, стоящая среди кучи газет, открыто плакала, когда работники телевидения начали очищать ее офис, вытаскивая из него груды старых оберток и газет, датированных прошлыми десятилетиями. Бишамон подумала о душах, запятнанных скверной, сбившихся с пути детях, спасенных от аякаши. Формы таких шинки были едва ли лучше, чем разбитые зеркала или керамические чашки со сколотыми краями. Они все были драгоценными душами. Предположение обратного заставляло ее задыхаться от гнева. А затем она почувствовала, как крепкая и теплая рука легла на ее плечо. — Виина, — сказал Казума, и Бишамон вздрогнула, поняв, что у нее в глазах стоят слезы. Он шагнул к ней, и Бишамон отвела взгляд, осознавая, как близко он стоит, и как крепко он держит ее руку. — Ты добрый бог, — сказал Казума, и взгляд Бишамон метнулся обратно к нему. Он спокойно смотрел на нее. — Ты самый благородный бог из всех, кого я знаю. То, что ты делаешь для этих душ, достойно восхищения. Я считаю привилегией быть одним из твоих шинки. Прости, если я сказал что-то, что противоречит твоему мнению. И на мгновение Казума не был ни ее шинки, ни подчиненным, ни ребенком, которого она спасла и взяла под свою опеку. Стоя рядом с ним, она осознала, что он выше нее, и что, если она наклонится еще ближе, ее лицо уткнется ему в подмышку. Эта мысль заставила ее смущенно покраснеть. — Идиот, — пробормотала она, и Казума нежно ей улыбнулся. После этого и после того, как Дайкоку попросил свою ками-сан перестать потешаться над Бишамонтен-сама, а то она может решить напасть, Казума больше не смог сдерживать смех. Бишамон была раздражена и решила не обращать на это внимание. *** Ее шинки — это ее дети. Бишамон дотошно придерживалась этого догмата. Она считала шинки семьей, в которой каждая душа ценна, уникальна и достойна любви. Этим она отличалась от других богов, которые обращались с шинки, как с предметами, или со слугами, которых можно легко отшвырнуть прочь за ненадобностью. После очищения, когда ее меч рассек последнего зараженного, и клан Ха сократился наполовину, Бишамон рыдала несколько дней, оплакивая каждого убитого. Она скорбела в уединении, потому что Казума лежал без сознания, и не было никого, к кому она могла обратиться, как это было прежде, когда она закрылась в своей комнате, рыдая днями напролет и сворачиваясь в комочек. — Казума, — всхлипывала она, потому что все ее шинки погибли, и он был единственным, кто выжил, — Казума, обещай, что ты останешься со мной. Обещай, что ты не уйдешь… И он как-то справился со своими чувствами, проглотив боль и вину, сдержал свои эмоции, чтобы не ранить ее. *** После боя с Ято Казума не приходил в себя около недели. Каждую ночь Бишамон дежурила у его постели, гладила по голове, беспокоилась из-за царапин и синяков и желала, чтобы рана, идущая через его плечо и грудь, затянулась. Одной ночью она прилегла рядом с Казумой на футон и обняла его. Его тело было теплым, и она почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Они проживали столетия вместе, и он не говорил ни слова о своих страданиях. Вина и одиночество мучили его, но она была так поглощена жаждой мести, что ничего не замечала. А Казума был превосходным шинки, и не позволял хозяйке чувствовать его боль. Эти ночи были худшими. Она металась между гневом и неверием. В ней бурлил стремительный поток тяжелых эмоций, которые она едва могла различить. Злость на то, что Казума попросил Ято вырезать его клан. Неверие в то, что он мог скрывать от нее правду все это время. Страдание, шок и болезненное признание факта: ее шинки убивали ее, а Казума спас ей жизнь. В эти ночи она присаживалась на его постель и смотрела, как трепещут его веки, как поднимается и опускается его грудь при вдохах и выдохах. Она прижимала ладонь к его холодному влажному лбу и ненавидела себя. За то, что она бог войны. За то, что она не может вылечить его. За то, что она устроила все это. И за то, что она причинила всем боль. *** — Вас что-то беспокоит, — сказал Казума. Бишамон коротко глянула на него, раздраженная тем, что ее мысли так ясно отражаются на ее лице. — Простите меня за предположение, — быстро добавил Казума, и Бишамон поникла, смирившись с его необыкновенной способностью читать ее, как открытую книгу. Он понимал ее настолько, что знал, когда нужно отступить. — Это нечестно. Ты знаешь меня так хорошо, что можешь понять, о чем я думаю. А твои мысли остаются для меня загадкой. — Что вы хотите узнать? — спросил Казума. Бишамон немного рассердилась. — Хозяйке не следует спрашивать о таком, — сказала она, и Казума вежливо склонил голову. За столетия он, без сомнения, привык к ее необъяснимым вспышкам. Они шли по коридору. Бишамон шла впереди, Казума держался на шаг позади нее. Бишамон внезапно осознала, как близко они идут. Один шаг назад, и она уткнется в грудь Казуме. И, будто прочитав ее мысли, Казума замедлил шаги, так что расстояние между ними стало более соответствующим их положению. — Что ты делаешь? — вырвалось у Бишамон, и Казума вздрогнул. — Бишамон-сама? — Виина. Раньше ты часто называл меня так. Казума промолчал. Вокруг них причудливо смешивались тени. Она не видела его глаз. — Простите меня, — сказал Казума. Его голос был тих. — Я пользовался привилегиями, которых у меня не было. Я только хочу исправить это. — Казума, — сказала Бишамон, и увидела, как он сжал челюсти. Отраженный свет на стеклах очков скрывал его глаза. За все их долгое партнерство было два раза, когда Казума по своему желанию дотронулся до нее. Первый раз после резни клана Ма. В то время она понятия не имела, что он стоял за кончиной своих родственников. Хоть скверна, которая мучила ее, чудесным образом исчезла, она была раздавлена горем и печалью, и лежала в прострации на футоне, обхватив себя руками. Она не могла перестать плакать. Казума тихо опустился на колени, опершись ладонями о татами, беспомощно ожидая. Бишамон всхлипывала, обнимая себя, длинные пряди ее волос падали на лицо, скрывая глаза. Настала ночь и вскоре комната была захвачена тенями и лунным светом. Глаза Бишамон опухли от слез, и каждый мускул ее тела болел. Она бы заснула, если бы не услышала тихий скрип. Это Казума молча встал, собираясь уйти. — Подожди, — попросила Бишамон, и он замер, — останься со мной… Ее голос был едва слышен. — Бишамон-сама… — Пожалуйста, — ее глаза снова наполнились слезами, — я не хочу оставаться в одиночестве. Это длилось мгновение, но она смогла заметить, что в глазах Казумы тоже стоят слезы. Он осторожно опустился на колени на футон рядом с ней, и Бишамон обняла его, уткнувшись лицом ему в шею. Что он тогда чувствовал? Она вспомнила его глаза, и как она наблюдала как они закрываются, прежде чем наполниться ненавистью к себе. Она не знала, как сильно это мучило его, обнимая его и засыпая в его руках. Удар был быстрым. Она бы не смогла уклониться. Внезапно на ее лицо брызнула кровь, и это заставило ее судорожно вздохнуть. Перед ней стоял Казума, дышащий с трудом, и кровь из его раны начала медленно пропитывать его рубашку. — Это был я, — сказал он, и Бишамон вцепилась в него, впиваясь пальцами в плечи. — Я был тем, кто попросил Ято вырезать мой клан. Я тот, кто предал тебя. Прости меня… Бишамон зажмурилась. — Почему ты избегаешь меня? — спросила Бишамон. В ней бушевало множество эмоций. И тут она все поняла. Все потому, что он ранил ее, и она простила его. Все потому, что он любит ее, и не может простить себя. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, и она видела начало его шрама, который она ему оставила. Розовый и полупрозрачный. Шрам змеился вниз по его плечу, пересекая ключицы, помечая его так же, как это делало имя на его руке. Она провела пальцами по выдающейся части шрама на шее Казумы. Коснулась плотной ткани его воротника, положила руки на тонкую ткань рубашки, закрывающей его ключицы. — Я скучаю по тебе, — сказала она, и успела заметить, как на глаза Казумы навернулись слезы, прежде чем он справился с собой. — Бишамон-сама… простите меня. Я причиняю вам боль? — Идиот, — сказала Бишамон и притянула его к себе. *** Она поняла, почему он держался на расстоянии. Они пересекли черту той ночью, когда он признался ей во всем, но сейчас это не имело значения. Никогда раньше ее не будоражила возможность коснуться губами его шеи или дотронуться руками до его обнаженной кожи, или его сверхъестественная способность двигаться так, как ей нужно. В тот миг, когда он убрал волосы с ее лица, прикосновение показалось ей более интимным, чем ощущение мужчины внутри нее. Небо над владениями Бишамон было раздражающе серого оттенка. Первые капли дождя забарабанили по плитам. Спустя пару минут начался ливень. Звук стаккато, который издавали капли, почти заглушил гром, прозвучавший в отдалении. Крыша не протекала благодаря работе Казумы. Ее шинки и верующие остались сухими. Он разложил чертежи на столе и широко улыбнулся, когда она прижалась к нему, с интересом наблюдая, как он оживленно объясняет грандиозность планов. Казума — тот, кто нужен ей. Не просто для указания целей или контроля силы. Он больше, чем шинки, больше, чем друг. И хотя нет таких слов, чтобы можно было точно описать, кем он для нее является, она понимала, что он драгоценен, и знала, что он чувствует то же самое по отношению к ней.