I’m sorry but I fell in love tonight. I didn’t mean to fall in love tonight. You’re looking like you fell in love tonight. Could we pretend that we’re in love?
Его руки крепко цепляются за гладкий и прохладный руль, когда Луи делает очередной поворот. Глаза не хотят выпускать из вида идеально-серое покрытие дороги, разделенное с небом лишь едва заметной тонкой полоской – линией горизонта. Шею щекочут губы, пальцы чувствуются где-то возле линии роста волос, мягко поглаживающие круговыми движениями седьмой позвонок, и Луи думает, что Гарри определенно хочет умереть, потому что Луи не ручается за свои дрожащие запястья. Он старается отвлекаться на отливающие серебром в свете фар поверхности дорожных знаков, которые абсолютно не понятны затуманенному мозгу. Калифорния никогда не чувствовалась настолько родной и близкой, пока он не подхватил Гарри на пыльной обочине, пахнущей моторным маслом и немного сыростью. Солнце только начинало скрываться за горизонтом, освещая высокую мужскую фигуру, стоящую против света, поправляя своим тонким запястьем выгоревшие каштановые кудри, водопадом опускающиеся на широкие плечи, окаймленные серой футболкой. Бронзовая кожа была местами грязная, а левая рука сжимала ручки потрепанного саквояжа. Луи заметил медленно скатывающуюся по виску каплю пота, которую захотел слизать языком, когда Гарри склонился к опустившемуся автомобильному стеклу, сощурив глаза. – Подбросишь? Изгиб ресниц кудрявого настолько соблазнителен, что Луи назвал бы его порнографичным, и запретил бы для просмотра лиц, которые не достигли восемнадцати. Линия челюсти схожа с изгибом реки на карте, которую Гарри держит в своих руках. Луи готов спорить, что он ни черта не понимает в точечках и условных знаках, нанесенных на тонкую глянцевую бумагу, ему просто нравится прослеживать ровным длинным пальцем линию дороги. Он тоже ничего не понимает в картах, да и они ему не требуются. Он просто следует вперед, туда, где сердце будет свободно; туда, где больше не будет пустоты; туда, где будет кудрявый парень, мирно спящий на соседней подушке и слегка причмокивающий своими губами. Луи хотел бы, чтобы Гарри всегда лежал рядом, смотря в потолок и сложив руки на одеяле (или на плече Луи), но душа кудрявого требует свободы, и это единственное, что Луи не хотел бы ему давать. Возможно, Луи хочет туда, где он больше никогда не услышит звуки скрипки. – Не знал, что ты играешь, – Гарри кивает головой на дубовый кейс, скрывающий гладкие изгибы его скрипки. Луи молчит. "Ты не мог знать". Гарри следит за вздернутым кончиком его носа, который покрыт веснушками и дергается, когда Луи щурится. Он хочет захватить большим и указательным пальцами самый краешек носа и слегка сжать. Гарри следит за костяшками пальцев, которые становятся острее, когда Луи сильнее сжимает руль. Он хочет взять его маленькую ладошку и проводить пальцами по линиям, очерчивать суставы, прослеживать голубые сети вен. Гарри хотел бы посмотреть в его глаза, но за окнами синева ночи обнимает золотой месяц. Они не спрашивают друг у друга ничего, забывая про последние полгода, потому что тишина – льющийся тонкими золотыми струйками мед, а Луи слишком любит сладкое, чтобы ее прерывать. Все, что они делают, – мчатся по дорожному полотну навстречу новому, слушая трение шин и какой-то очередной трек по радио на минимальной громкости. Там поется что-то про Апельсиновое графство, но Луи старается не вникать в слова, покачивая головой в ритм песни. – Я скучал по тебе. Все, что делает Луи, – думает о чувствах, которые ему приходится прятать. Ему остается только тихо сидеть, делая вид, что он слишком увлечен дорогой, и ждать какого-то знака свыше. Фонарь следует за фонарем, окаймляя дорогу и проливая противный желтый свет, от которого жжет глаза, на трассу. Болит каждая ресница, потому что Луи старается не моргать, и он думает, что следует остановиться у ближайшей заправки, иначе они встрянут посреди душной трассы без капли бензина в баке. И если то, как Гарри резко выворачивает руль в сторону, – это знак свыше, то Луи берет свои слова обратно. Рука Гарри так плотно прижимает его пальцы к рулю, что даже больно, дыхание сбивается, кудри лезут в глаза, а саквояж и скрипка на заднем сидении рухнули вниз, прямо как сердце Луи. Глаза Гарри как осенние листья в этом искусственном свете, и, честное слово, у Луи так много мыслей, которые он хочет озвучить, но единственная, которая слетает с губ: – Выключи уже эту чертову песню, я больше не могу ее слушать. Гарри нравится все. От холодных рук и выступающих ключиц до отпечатков пальцев и царапин. От холодной осени, которую так любит Луи, до Joy Division, который год стоящих на звонке. Луи весь до скрежета зубов идеально-нереальный для Гарри, пробегающийся мурашками по телу, разливающийся алкоголем по венам. – Перестань слишком много думать, Луи. Мир не перевернется, если ты меня поцелуешь. Слова бы заполнили грудь Луи, если бы она была пустой коробкой, но у него внутри бешено стучащее сердце. Все смешивается красками, попавшими на палитру, расплываясь по всей поверхности, отделяясь от действительности. Они хватаются за этот момент, как хватается поскользнувшийся человек за прохожего. Время – лабиринт, в котором за углом может быть длинная солнечная аллея, ведущая к выходу, а может быть темное непроходимое болото. Калифорния никогда не была домом для него. Ровно до тех пор, пока он не привез туда Гарри, что когда-то переминался с ноги на ногу на пыльной обочине, поправляя свои выгоревшие кудри изящным тонким запястьем с массивными перстнями на пальцах.***
Он танцует на гладком лакированном полу, скользя гольфами и приподнимаясь на носочках, пытаясь не падать на разъезжающихся ногах. Луи думает о том, какой он ребенок, и что на правом пальце дырка, а еще постельное белье слишком застиранное, но это не важно. Глаза Гарри сверкают в темноте, когда он зажигает сигарету, зажимая ее губами и повиливая бедрами. Бумага у края тлеет, перед этим полыхая яркими язычками, когда Гарри втягивает дым. Все, что вступает в контакт с Гарри, сначала загорается, а потом остается тлеть. Луи хочет, чтобы он положил свою голову обратно на его плечо, касаясь мягкими кудрями горячей кожи. Он хочет почувствовать его губы у основания шеи. Луи тает, как мороженое на солнце в жаркий день, стекая сладкими каплями по пальцам. Простыни на кровати слишком белые и жесткие, скрипящие под пальцами, а огни за окном слишком яркие и обжигающие глаза. Некоторые зубы Гарри чуть-чуть выпирают, и это чувствуется лишь тогда, когда Луи проводит по ним языком. Он скучает по мягким поцелуям на запястьях, стихотворениям на клочках бумажек, вырванных из тетради на лекции, что тайком передавались рукопожатием в коридоре, и, может быть, голубым розам, которые Гарри выкрасил простой акварелью, вдохновившись глазами Луи. Губы Гарри бархатом проводят все ниже и ниже по телу Луи, как тот и хотел, но он обещал себе, что этой ночью Гарри не станет его половинкой. В глазах Гарри пылает мир, который Луи строил без него, пальцы Гарри – чернила, пишущие на его теле новую историю. Луи скучает по концертам, на которые приходилось ехать в другой город, по узкой университетской кровати, которая вряд ли подходила для двоих. По кружке с отколотым уголком, о которую всегда рассекаешь губу в утренней спешке. По синякам на худых бедрах, которые симметрично располагались на бледной коже. – Мы же встретимся снова, правда? – шепчет он, а Гарри отмечает, что кончики ресниц Луи шоколадного цвета. Луи хватается за руки Гарри, чувствуя холодный металл серебра под пальцами. Сердце Гарри такое же холодное, как и металл на его руках. "Хотя бы когда-нибудь, где-нибудь на всем этом огромном шаре, пожалуйста". – Да, – отвечает кудрявый. И Луи знает, что это не ложь. Гарри захватил его разум. Сигарета в правой руке сгорела до фильтра, обжигая пальцы и рассыпаясь серым пеплом по грубой простыне, и они рассыпаются вместе с ней. Девушка Гарри будет краснеть, потому что она не знает о них. Она не знает, что вот уже семь лет, с той самой встречи в университете, они находят друг друга в мире в самый нужный момент. И Луи очень жаль, потому что он обещал себе не влюбляться этой ночью. Когда Гарри целует Луи, их ресницы соприкасаются. Луи скучает по рассветам, которые они встречали вместе. Скучает по кудрям Гарри, которые становились рыжими в утреннем ярком свете, его заботе и тихому "я тебя люблю". Утром яркое солнце пробьется сквозь тяжелые пыльные шторы, и Гарри увидит на своем запястье острые буквы, выведенные синими чернилами. "Однажды мы лежали на твоей кровати, переплетая пальцы, и я сказал тебе, что во вселенной тысячи и тысячи галактик, и никто не заметит, если мы украдем одну. Ты ответил, что мы можем притвориться, что одна из них уже принадлежит нам, и ее название – вечность. Тогда можем мы просто притвориться, что мы без ума друг от друга?"