Панацея

Панаце́я — мифологическое универсальное средство от всех болезней. Поиском панацеи занимались алхимики. Название происходит от имени греческой богини Панакеи (всё излечивающей), дочери Асклепия — бога медицины и врачевания в древнегреческой мифологии. Сегодня термин «панацея» употребляется в образном смысле, означая предполагаемое средство, которое решит все проблемы, причём не только медицинского характера. Обычно употребляется с частицей «не». Например: «фитотерапия эффективна при лечении многих болезней, но она, всё же, не панацея». Ксения Завидова обозначает нужный термин любимым лимонным текстовыделителем. Всё, что ей нужно сейчас — знать. Просто знать всё, что связано с этим понятием. Оно ей знакомо. Понаслышке, естественно. Так проще, не замечать реальных проблем, прятаться за стеной, которая вот-вот норовит рухнуть прямо на голову и раскроить череп. Вот они с Бальмонтом на сеансе. Вот они на вечеринке у Конкуловой, он опять и опять смотрит только на Анджелу. Вот Липкина накидывается на неё возле женского туалета и пытается разодрать своими неаккуратными «дешёвыми» ногтями лицо. Кожа к коже. Ненависть к ненависти. Она краем глаза успевает уловить лёгкое движение, это её рублёвские друзья: Вика, Антоша, Анджела и… Бальмонт. Он отстранённо, с толикой отвращения взирает на эту потасовку. Ксюше стыдно. Нет, не за то, что она подставила Таню — наивную бедняжку. А за то, что она валяется у сына депутата почти что в ногах, а по лицу уже размазана кровь. Её собственная кровь. Да, давись ей. Ты заслужила. Идеальное лицо теперь совсем не идеально, а одежда — она и думать боялась о том, что буквально секунду назад валялась на полу в блузке от Valentino. Бандерис хватает её за грудки и тащит подальше от этой жирной уродины. Да, вот так, всё правильно. Ей всё равно на кого выплёскивать ярость, будь то Липкина, или Бандерис, или… Кирилл. Так редко называть его по имени мысленно и так часто — с приторной сладкой улыбочкой — звать его «Кирюша». Как её саму до сих пор не стошнило? То, что чуть позже они все до единого устроили ей бойкот. Ей просто захотелось драйва, ощущения вседозволенности, свободы. Она будто заперта в железной клетке, ключ от которой испарили в царской водке. Все мысли сейчас крутятся вокруг одного человека, которого она знает с детства и готова поспорить, что он относится к ней не так… просто не так, как того хотелось бы. Бальмонт всё талдычит об эффекте незавершённого действия. А ей просто хорошо. Просто удивительно мягко и уютно находится с ним в одной комнате, лёжа на кушетке и имитируя живой интерес к псевдо приему у псевдо психолога. Он называет себя психотерапевтом. Бальмонт так погружён в собственные мысли, что уже и не видит, как она бесстыдно пялится на него, пожирает взглядом, облизывает нижнюю губу и снова отводит взгляд. Она больна. Нет, серьёзно. Она лежит и впитывает каждое слово. Ему так важна вся эта научная ересь, а ей — хм, ей просто важно быть здесь, рядом. Горько. Тугая спираль закручивается где-то на загривке. Краем сознания Ксюша осознаёт, что он никогда не испытает к ней и доли тех чувств, что она испытывает к нему. И это чертовски ранит, буквально опрокидывает на спину. Почему это так? Почему она не может обратить свой взор на тех, кому сама симпатизирует. Специально прячет за очками свои слёзы. Очки, будь они хоть за тысячу, хоть за десять тысяч долларов не спасают от горьких слёз, которыми она давится, выходя из дома своего одноклассника и головной боли номер один. Её будто пропустило через решето. Но… «Чтобы это ни было, это не любовь» — убеждает она себя, мешая в чашке кофе, сверля кудрявую макушку взглядом в следующую их встречу. Хорошо, что у Антона проблемы теперь. Это ещё один повод встретиться с Кириллом, не вызывая подозрений навязчивыми, такими нужными звонками. Не оглядываться назад. Так она видела свою жизнь. Его предположение на счёт того, что Высоцкий её любовь просто выводит Ксению из себя и она вскакивает, спеша убраться поскорее, чтобы не рассмеяться ему в лицо. «Давай, Бальмонт, ты же умник. Так какого чёрта ты тупишь?» Состояние непроизвольного влечения, хер его раздери. Состояние пузырящихся мыслей. Состояние мокрых образов, которые разрываются в голове жалящими салютами. Давящее, пережёвывающее внутренности. — Эй, Завидова? Стоит только обернуться через плечо и Высоцкий уже что-то нашёптывает своему лучшему другу. Так глупо. — Чего тебе? — она почти шипит ему это в лицо. Сорваться, заорать ему в лицо, какой он кретин и каких же уродов метит себе в друзья. Это они, Бальмонт? Они научили тебя быть таким, таким испорченным? Таким рублёвским? Ей срочно нужна эта самая панацея. — Тише ты, тигрица, — цедит плей-бой, ухмыляясь и закидывая ей одну руку на плечо. Баль… Кирилл плетётся рядом, а Ксению окатывает привычный холодок неприязни и желудок скручивает от этой искусственной эмоции. От искусственного всего. Она начинает считать про себя, чтобы не сорваться и не выплеснуть всю злость разом. Боится ведь, опять предстать чёрствой сукой, маленьким фригидным ангелочком. Один. Дыхание почти дымит. — Видела новенькую? Мы уже познакомились. Анджелка и вовсе психанула из-за своего Пудеева. Улетела к отцу. Где пропадала, Ксень? Два. Три. Четырепятьшестьсемьвосемь. — Знаешь что, Антоша? — она останавливает свои огромные карие глаза на большом носе одноклассника. Боковым зрением замечая, как Кирилл нервничает, смотрит на них с какой-то печалью в глазах. Девять. — Завидова, только не завидуй. Десять. Она просто разворачивается и уходит. Прямая спина. Идеальная осанка. Идеальная внешность. Кукольная. В глазах какая-то неимоверная усталость. Панацея — это не способ избавиться от болезни. Это возможность прочувствовать болезнь и только тогда приходит спасение.