***
Кларк хватает терпения лишь на пару минут неприятного разговора в этих алых, вкрутую сваренных летних сумерках, а потом все рушит его разбивающийся смех и ее боль, наркозно сковавшая язык. Но кажется, этот пресловутый бог все-таки есть, думает Гриффин, обнимая себя неожиданно слабыми руками, когда на заправку ураганом заезжает злая, как легион ада, Октавия и без предупреждения разбивает ему лицо. И хоть бы дрогнул, но нет – лишь сильные, запятнанные синяками, словно татуировками, пальцы крепче сжимают зажигалку в жирной, как будто промасленной, пленчатой обертке, и хриплый вздох вырывается из натянутой судорогой грудной клетки (ребра проступают и сквозь серую ткань футболки с логотипом все той же заправки). – Не будь подонком, Мерфи, и мы это прекратим. Хитрые, по-змеиному узкие, свернувшиеся жидким стеклом, глаза блестят выжатым из последних сил лукавством. Грязная челка падает на разбитый лоб, кончик языка осторожно трогает распухший уголок губ, растянутых в кривую, осколочно-резкую ухмылку. Кларк передергивает. Она кивает Октавии. Следующий удар сбивает его с ног, а он и не пытается блокировать. Лишь размазывает ржавую кровь по бетонной стене, щурясь от резанувшего взгляд люминесцентно-желтого фонарного света, завернувшего за угол. – Развлекайтесь, девочки, я весь ваш, – голос звучит сбито, словно застревает в горле осязаемым комом и давит на гланды. – Но это не изменит того факта, что все мы в заднице. В такой же огромной, Гриффин, как у те… Удар тяжелым ботинком в затылок припечатывает его лицом о оплёванную изнанку дороги, почти у самой урны. Сладковатый запах гниющего яблока и мокрых сигарет сбивает с него всю веселость, но этого он не покажет. Не дождетесь. – Где мой брат? – слова Октавии тяжело качаются в воздухе, словно заключенные в горячие капсулы, склеенные из злости и судорожной паники. В ней сейчас так много от него, что отчаянный крик рвет плотно сомкнутые губы Кларк, но она лишь нервно сглатывает и сильнее натягивает рукава черного свитера на загрубевшие костяшки мелко дрожащих, осенне-холодных пальцев. Мерфи поднимается на коленях, опирается спиной о пенно-серую, словно бы пенопластовую, стену и наугад сплевывает сгусток крови себе под ноги. Взгляд, заштрихованный похуизмом до черноты, ножом-бабочкой неровно скользит по тронутой восковой бледностью коже Кларк, словно проверяя на прочность, выискивая, куда надавить больнее, как именно вскрыть ей вены. Кто запретит спятившему шуту издеваться над принцессой, когда уже мертв король? – Вы двое можете избивать меня здесь до бесконечности. Или пока я не сдохну, мне, знаете, все равно, но вы вбейте в свои тупые головы, что ваш обожаемый Блейк умер в ту минуту, когда подстрелил Джаху. Правда, еще пожил по инерции, но кому какое дело?.. – Заткнись… – собственный звенящий спокойствием голос кажется Кларк чужим, рвущимся по шву каждого слова, распускающимся на нити отдельных мыслей так часто и дробно, что Октавия рядом обжигается о него, содрогаясь от каждого шумного вздоха, выебанного целым айсбергом леденящей боли. – Да все с самого начала знали, как это закончится, и вы тоже. Он не с теми людьми связался, хотя чертовски благородно, даже вроде бы из-за любимой сестренки. – Где мой брат? – Октавия словно не слышит, не понимает, не чувствует моросящих часто слез по остро заточенным плитам скул. Маленькую ладошку Кларк она зло сбрасывает со своего плеча. Блестящая от пота кожа туго натягивается на худых ключицах при каждом тяжелом вдохе. Она черпает, черпает, черпает этот проклятый, густой, бензином прослоенный воздух, но ей мало, мало, мало… …а дышать хочется, дышать нужно, ей, Беллами, Кларк, всем, нужно дышать, нужно, девочка, нужно, нуж… – … советую забыть все, как страшный сон и счастливо съебаться в ваш идеальный маленький мир. Тебе, Блейк, особенно. Он с меня слово взял, что тебя никто из них не тронет, а последнее желание вроде как надо исполнять. Можешь считать, что я только поэтому тебе не врезал. Кстати, про тебя, Гриффин, разговора не было. Видимо, не так сильно ты ему нужна была, ха? На помятом лице Джона Мерфи – воспаленное, безумно рациональное смирение, что пугает больше всего. И Кларк понимает. – Врешь. Беллами никогда бы не стал просить тебя ни о чем подобном. Молчаливое выжидание служит ей ответом. – Ты знаешь, где он. Не можешь не знать, потому что из-за тебя они его и нашли. Ты знаешь, и ты уже не надеешься. – игнорируя «какого черта?!» от Октавии, она опускается на колени рядом с ним, на заплеванный асфальт, заправляет выбившуюся из косы прядь за ухо, берет его разбитое лицо в ладони, неприятно вспотевшие, но плевать, как же ей плевать, кто бы знал… – Решила в психолога поиграть? Да пошла ты, Гриффин. – Я знаю тебя, Мерфи. К сожалению, но знаю. Да, ты бы убил его своими руками, но никогда бы не отдал им. Если ты и подставил его, то не специально. – скажи только, что я ошибаюсь, я позволю Октавии грохнуть тебя прямо здесь, только попробуй, только… Тяжелый взгляд из-под опухших век бьет ее в сердце навылет – остро, точечно. – Нет никакого шанса. Он мертв, принцесса. Живи теперь с этим. Или самоубейся, мне на тебя вообще плевать. – Мерфи резко сбрасывает ее ладони со своего лица, все с тем же кошачье-ленивым движением запрокидывая голову, упираясь макушкой в стену. – Я вот живу как-то. Можешь брать пример. Веки наливаются свинцом под тягучим кремовым светом осеннего солнца, воровато заглядывающего в окно. По коже прокатывается волна жара, словно под ней разлилось кипяченое молоко, когда горячечный шепот обжигает ее ухо. – Он ненавидит меня большую часть времени, но если припечет, то первый бросится помочь. В это я верю. – А если ты ошибаешься? Если он просто бросит тебя? Люди не меняются, Беллами, а он пытался тебя убить. – Принцесса, тебе раньше чертовски шел твой выбешивающий оптимизм, знаешь? – сильные руки крепко обнимают ее со спины, и пусть она не видит его лица, все же знает, что он ухмыляется. – Не проси меня полагаться на удачу, когда речь идет о твоей жизни, – веско, без тени смеха роняет она и невольно вздрагивает, когда он прикусывает мочку ее уха. Ее ладонь находит его, их пальцы привычно переплетаются. – Я не прошу тебя полагаться на удачу, Кларк. Когда речь идет о моей жизни, положись на Мерфи. – Кларк, мы теряем время. Октавия говорит об этом равнодушно, не видя себя со стороны. Жалкую, исполосованную ложными надеждами и собственными страхами. Мерфи видит и нагло так усмехается, что это приводит Кларк в чувство. – Нет, О. Он заговорит. – она поднимается с колен и встает рядом с младшей Блейк, глядя на Мерфи сверху вниз, изо всех сил стараясь придать голосу хоть немного уверенности. – Более того, он сам поможет нам спасти Беллами.***
Она ловит свое отражение в цветастой витрине магазинчика у заправки, сразу же, как слезает с мотоцикла. Растрепанный хвост мягких каштановых волос свалялся от ветра, армейский жетон перевернулся на оливковой шее, кожаная косуха съехала на одно плечо. Терпимо. Эмори встречает ее как всегда – улыбкой. – Звук твоего чудовища я узнаю везде. Песня, не иначе. – Твой пел не хуже, пока ты не похоронила его в гараже. –она достает «Доктор Пеппер» из холодильника и с ленивым намеком улыбается в ответ. – Захочешь вернуться к байкерской жизни – только скажи. Индра что-нибудь для тебя найдет. – И кого-нибудь. – Роан опять разбежался с Онтари, так что кто знает… – она выбирает крепкие мужские сигареты, подмигивает Эмори. – Я знаю. Это уже шестой раз, значит, судьба. Она молча кивает, морщась от собственного же упоминания об Онтари. – Жаль, ты вчера не заехала. Тут была такая блондиночка, как раз в твоем вкусе. Знакомая Джона. Он уехал с ней по какому-то срочному делу, а я еще не решила, врезать ему за это или нет, когда вернется. – Если вернется, – протянула она, смачивая каждое слово многозначительностью. Эмори закатывает глаза. – А блондинка хорошенькая, говоришь? – Как рождественская свечка. Лекса пожимает плечами, едва улыбаясь уголком рта. – Значит, не судьба. Они с Эмори звонко смеются.