Отражение

Среди частиц разбросанного бреда, среди болезненных отголосков памяти, сложившихся в лабиринт из искаженных зеркал, я искал тебя. Обращая взгляд к зеркалам, я боялся увидеть в них твое отражение. Боялся, и в то же время желал этого сильнее, чем чего-либо еще. Сзади приглушенным эхом слышатся шаги. Не хочу оборачиваться, не могу заставить себя это сделать. Лишь надеюсь, что ладонь, с обманчивой мягкостью сжавшая мое плечо, и тихий голос с нотками насмешки — лишь порождение моего бреда. Моя любимая и ненавистная галлюцинация. Этот сон уже столь долгое время будоражит сознание. Ночной кошмар, который продолжает меня преследовать и днем. Кошмар от которого мне уже никак не освободиться. Твоя роль не особо отличается от твоего подлинного лица, правда, стоит заметить, что на сцене ты куда милосерднее. Глумливый смех и жестокие слова срывающиеся с твоих губ, не сильные, но весьма ощутимые удары — лишь действия, написанные в сценарии нашего трагикомического представления. Кто-то из зрителей сочтет это жестоким, а для кого-то это так и останется просто забавной сценкой. Мы с тобой всего лишь шуты, и наша задача — веселить публику. В какой-то момент я стал гораздо спокойней чувствовать себя на сцене, да и впрочем где угодно вообще: лишь бы там был кто-то еще кроме тебя, лишь бы не оставаться с тобой наедине. В какой-то момент я начал бояться смотреть тебе в глаза. Знаешь, твой взгляд слишком пугает, но почему-то только я это замечаю, в то время, как для остальных в нашей труппе ты так и остаешься веселым, несколько экстравагантным парнем. Почему-то только мне ты открыл ту сторону себя, которую не можешь полностью высвободить на сцене. И в спектаклях, и в реальной жизни я остаюсь твоей жертвой, мальчиком для битья. Словно это какой-то нелепый сценарий самой моей жизни. Глупый сюжет наших жизней, по какой-то злой иронии судьбы, сплетенных воедино. Ты всегда жесток — такова твоя роль, таков ты сам; хотя иногда мне кажется, что на самом деле все гораздо сложней. Мне никогда не понять тебя полностью, твои мысли закрыты для меня, впрочем, наверное так даже лучше. Я не хочу знать, что творится в твоей голове. Мне страшно узнать об этом. Крепко держишь мою руку, не давая вырваться, впрочем я и не стану вырываться, прекрасно понимая, что то, что будет после, нужно нам обоим, как бы я не пытался это отрицать, как бы не боялся этих сумасшедших желаний смешанных со страхом тебе не подчиниться. Быстро идешь по направлению к комнате, заталкиваешь туда меня и закрываешь дверь на замок. Мне бы хотелось сбежать отсюда, сбежать от тебя, только прекрасно понимаю, что это невозможно. Я не знаю, зачем ты целуешь меня, прикусывая губы до крови. Зачем грубо прижимаешь к кровати, вдавливая меня в нее своим телом? Почему ты делаешь это именно со мной? Почему ты выбрал меня своей жертвой? И почему мне со временем начала нравиться эта роль? Стокгольмский синдром, не иначе! Хорошо, что слишком длинные рукава моей рубашки могут полностью закрывать руки, покрытые сетью глубоких шрамов. Тебе нравится резать меня, глубоко вонзать в плоть лезвие ножа проводя им по коже, рисуя непонятные узоры, оставляя все новые и новые шрамы. Алые капли стекают по рукам и впитываются в белоснежную простынь. Ты склоняешься ко мне и нежно касаешься губами кровоточащих порезов, проводишь по ним языком, собирая кровь, пробуя ее на вкус. Кажется тебе очень нравится вкус моей крови. Иногда ты напоминаешь мне вампира, и не только потому что любишь пить мою кровь. Знаешь, Арлекин, ты даже представить себе не можешь, как это больно — знать, что высосал саму жизнь, из моих глаз, только что бы напиться. Больше нет слез, чтобы оплакать тебя, оплакать нас, но тебя все еще мучает жажда. Что же мне сделать, что бы ты наконец насытился и оставил меня в покое? Во мне живешь, как в ране нож, мучительно отравляешь меня, заставляя ненавидеть собственное существование, заставляя желать просто исчезнуть, что бы хоть так прекратить все это. Почему тебе так нравится меня унижать, втаптывать в грязь? Почему ты мучишь меня день ото дня? Почему продолжаешь играть этот глупый фарс уже вне сцены? Почему я и сам уже не могу избавиться от томительного ожидания, предвкушения того, что будет, когда мы окажемся за кулисами? Одной рукой сжимаешь мои запястья над головой, впиваясь ногтями в свежие порезы, еще больше раздирая их. Нависаешь надо мной с улыбкой палача на тонких губах. Другой рукой держишь нож, ведя лезвием от ключиц до груди, обводя острым кончиком ножа соски, оставляя легкие царапины на моей почти мертвенно-бледной коже. Тебе всегда нравился такой контраст: ярко-алое на снежно-белом. Мне же это сочетание стало ненавистным. —  Скажи, ты умеешь жалеть? — тихий, но такой глупый вопрос слетает с моих губ. Знаю ведь, что язвительная ухмылка — твой обычный ответ. Слизываешь капли крови, багрянцем застывшие на лезвие ножа, и откладываешь его в сторону. Знаю, больше он тебе пока не понадобится. Ты утолил свою жажду крови, но осталась и другая — утоление которой обычно следует после. — Твоя душа может болеть? Ах да, у тебя ее нет! — смеюсь как-то надрывно, почти истерически. Переворачиваешь меня на живот, а мне остается только вцепиться пальцами в подушку, сжать зубы, не давая болезненному крику вырваться наружу, когда ты входишь в меня без всякой подготовки, а смазкой служит лишь моя кровь. Боль стучит в висках, срываясь в виде сдавленных стонов. Каждое движение резкое, грубое, словно ты хочешь разорвать меня на части. Ты слеп и глух к моим мольбам, к моим слезам. Напротив, тебе приносят наслаждение мои муки. Наматываешь мои черные волосы на кулак и притягиваешь к себе, награждая привычными поцелуями-укусами. С последним рывком изливаешься в мое тело и наваливаешься на меня, тяжело дыша. —  Скажи, ты умеешь жалеть? — Жалость — глупое чувство, но ты только его и заслуживаешь, — бросаешь в ответ, растягивая губы в привычной ухмылке. —  А душа твоя может болеть? — Как ты успел заметить — у меня ее нет, — глумливо смеясь, отвечаешь ты, и подняв с постели свой нож, покидаешь комнату, оставляя меня сломленным и обессиленным лежать на смятых, запачканных кровью простынях. Ищу тебя среди потрескавшихся, искаженных зеркал. Сзади раздаются шаги и я нахожу в себе силы обернуться. Зеркала разбиваются, осколками осыпаясь на пол. Кажется именно так я сам оказался разбит после встречи с тобой. Сон закончится и снова предстанет реальность во всех своих темных красках. Когда-то эту реальность заполнял нежно-голубой — цвет волос моей первой любви. Теперь же все окрасилось алым — твоим любимым цветом. Бесполезно надеяться, что мир снова примет светлые тона. Бесполезно надеяться… Интересно, когда же ты окончательно меня добьешь?