Элоиза

Каждый вечер это происходило одинаково: руки дрожали; в доме стояла тишина; Элоизе было страшно. В один из таких вечеров – она уверена – он не найдет ее на привычном месте, не сможет доораться и, разъяренный до предела, будет искать по дому. И найдет не свою послушную жену, а хладный труп, сине-бледный, как утопленник, разве что не такой вздувшийся. Так Элоиза представляла себе смерть от страха. И кто же тогда будет о нем заботиться? Никто! Неотесанный, грязный, похудевший, не в силах самостоятельно себя прокормить, он будет стоять на коленях возле ее могилы и каяться. А потом женится повторно на какой-нибудь несчастной девчушке, раза в три младше его, и обречет ее на такой же кошмар. Когда-нибудь этот человек угодит в Преисподнюю. На мгновение Элоиза почувствовала злорадство, но, испугавшись, мысленно повторила "Отче наш". Нельзя так думать. Его нужно пожалеть, но, сколько она ни молилась о спасении души, в глубине понимала: ей не станет грустно, даже если за ее мужем придет сам Дьявол. Он заслужил. Входная дверь хлопнула, нещадно разрывая тишину. Элоиза невольно дернулась, сердце подскочило от испуга, и она уже неслась к выходу, не дожидаясь криков. Громадный и тяжелый, как скала, с трудом державшийся на ногах и источавший зловоние – эта свинья, потерявшая человеческий облик, была тем, с кем Элоиза шагала по жизни. Оставляя на половицах грязные следы, он прошел на кухню, по пути толкнул ее так, что женщина упала. Поднимаясь, она услышала его недовольный рев: – Где моя еда, тварь ленивая?! – Все уже готово, – робко отозвалась Элоиза, потирая ушибленное плечо. – Нужно лишь наложить... – Ну, так накладывай, пока я тебе башку не оторвал. Элоиза съежилась и послушно стала накладывать похлебку. Ее муж пил прямо из тарелки, с удовольствием причмокивая. «Надеюсь, теперь забудет про меня и ляжет спать…» Великан хлопнул опустевшей тарелкой об стол, сыто рыгнул и поднялся. Элоиза в страхе жалась к стене, до тех пор, пока он не скрылся за косяком. Топот его грузного тела был слышен и на втором этаже, и в спальне, и пока он не улегся и не затих – Элоиза не смела даже выдохнуть. Когда в доме воцарилась тишина, прерываемая лишь похрапыванием сверху, девушка стала прибираться. Этот человек, за которого ее так бесцеремонно выкинули замуж и который должен был стать стержнем новоявленной семьи, вызывал у Элоизы стойкое отвращение и панический, просто животный страх. Грубая скотина с человеческим лицом, так не шедшим ему, ничуть не лучше свиней – даже хуже, потому что с самого начала брачной жизни Элоиза с куда большей радостью ночевала рядом со свиньями, чем в одной кровати с ним. Границей его жестокости была лишь его глупость, не дававшая ему идеи для настоящих изощрений. Но Элоизе, простой деревенской сопливке в то время, с лихвой хватало и этого. С самого начала она поняла, что ненавидит его, и надежды, что этот человек изменится, и возможно даже полюбит ее, скончались еще в тот момент, когда он появился на пороге дома со стадом овец в качестве выкупа для ее отца. А отец – человек не злой, но крайне недалекий в отношении чувств, даже не раздумывал, радуясь, что удобно пристроил дочь. И Элоизе хватило бы смелости прямо сейчас бежать к нему с обвинениями и гневными криками – что ей пощечины, что последуют следом! – да только отец несколько лет уже как скончался. Обвинять в ее несчастной жизни теперь было некого. Выглядывая из окна на кустик цветов, растущих под домом, Элоиза горестно вздохнула. Какое-то время она надеялась, что рождение детей хоть немного скрасит ее одиночество в этом доме, но шли месяцы, годы – шли ночи, которые она по праву считала худшими в своей жизни, походы в церковь, и, в конце концов, она смирилась, что Бог не пошлет ей младенца. Элоиза утешилась мыслью, что ребенок, растущий в такой обстановке, был бы глубоко несчастен, поэтому для него же к лучшему остаться в чертогах херувимов. А свой нерастраченный инстинкт она направляла на живое хозяйство, ставшее ей в каком-то смысле семьей – и хлевные животные были намного отзывчивей многих людей ее деревушки. – Ах, боженьки! – воскликнула Элоиза, широко распахивая глаза. – Как я могла забыть!.. Придерживая подол простецкого платья, она выбежала на улицу и нырнула в хлев, даже не успев ощутить ночной холод. Почти все животные сейчас спали, кроме статной белой гусыни Француазы. Француаза могла считаться лучшей подругой Элоизы, с которой она делилась всем, что было у нее на душе, а также единственным животным, у которого было такое красивое имя – Элоиза слышала его от местного пастора, и оно показалось ей очень красивым. Конечно, необразованной деревенской девушке было невдомек, что это мужское имя. Француаза высиживала яйца и, по подсчетам Элоизы, на этой седмице* должны были вылупиться птенцы. Женщина с нетерпением ждала этого события, ночуя в хлеву каждую ночь. Когда она прибежала туда сегодняшним днем, то поняла, что опоздала – довольная Француаза сидела в компании желтеньких бодро копошащихся гусят. Элоиза на секунду огорчилась, что пропустила их вылупление, но только на секунду – в следующий миг она радостно подбежала к своей дорогой подруге. – Ах, Француаза! – восхищенно выдохнула Элоиза, с умилением наблюдая за птенцами, – какая ты молодчина! Как я рада за тебя! Семь... девять... четырнадцать! Целых четырнадцать малышей! Как же ты будешь, бедненькая, ты же наверняка будешь уставать... ничего, я буду помогать тебе! Элоиза, ни на что не обращая внимания, продолжала лежать на животе перед Француазой, радуясь ее приплоду так, словно это были ее собственные дети. По этой причине она не заметила, что в хлеву, кроме нее и животных, есть кто-то еще. – Они действительно очень милые. И маленькие. Испугавшаяся Элоиза вздрогнула, приподнялась на локтях и увидела перед собой девушку с такими длинными волосами, что ее можно было спутать с русалкой, про которых детям рассказывают в детстве, и с такой загадочной улыбкой, что Элоиза с первого взгляда решила, что перед ней не человек. Это была встреча, перевернувшая всю ее жизнь. *** Конечно, это была далеко не первая их встреча. Арбер жила не так далеко, они много раз виделись по дороге к колодцу и на праздниках, которые отмечались всей деревней. Просто никогда до этого Элоиза не обращала на нее внимания. Ее толстая длинная коса подкупала многих, это было все, что известно Элоизе. Она понятия не имела, что делала Арбер ночью в ее хлеву, в одной сорочке да еще с распущенными локонами – вверх неприличия! Собственно, при виде ее, первое, что женщина начала делать – это возносить горячие молитвы Господу, моля его о спасении души и обереге от потусторонних сил, потому что Арбер казалась ей неким возмездием за греховные мысли, что стали ее посещать. Когда гостья расхохоталась и потянула к ней руки, Элоиза отчаянно закричала, что передумала и вовсе не хочет умирать от страха – кто тогда позаботиться о птенцах Француазы? Тогда Арбер довольно бесцеремонно заткнула ей рот рукой, назвав дурой. И уже тогда Элоиза узнала свою ночную гостью. – Так ты пришла не по мою душу? – спросила Элоиза, все еще задыхаясь от пережитого ужаса. – Сдалась мне твоя душа! Какая от нее польза? – Арбер смешливо фыркнула и упала на сено рядом с ней, заставив гусыню недовольно крякнуть. – Глаза бы твои еще взяла… – Зачем? – удивленно захлопала ресницами Элоиза. Арбер назвала ее глупой и больше к этой теме не возвращалась. Она вела себя столь непринужденно и свободно, что казалось, такие ночные похождения она совершала каждую ночь. Не в пример Элоизе, для которой эта встреча стала настоящим событием. Взбудораженная и взволнованная, она молча внимала редким словам Арбер, которая пыталась поймать новорожденного гусенка, но каждый раз натыкалась на грозный клюв Француазы. И когда соседка ушла ни с чем, она долго не могла сомкнуть глаз, растревоженная. Вся загадка и таинство этого визита произвели на нее огромное впечатление – теперь ей думалось, что Господь послал Арбер не за ее смертью, а с какой-то более великой целью. Может, это то спасение, о котором она так часто молилась? Было бы прекрасно. Ах, знала бы Элоиза, что уже на следующий день будет чуть ли не ненавидеть Бога и саму себя! Ранним утром Элоиза, едва она встала, поспешила в дом. Ночное треволнение оставило свой отпечаток, и хотя сердце по-прежнему екало от ужаса, мыслями девушка была далеко. Конечно, ее муж так рано никогда бы не проснулся. Все крестьянские мужики вставали на заре, зная, что впереди много работы, кроме него. Он наверняка встанет не раньше полудня, и к этому времени нужно было обязательно приготовить какую-нибудь еду. Интересно, что он сделает, если не обнаружит Элоизу, когда проснется?.. Девушка пришла в трепет от этой дерзкой мысли. Она почти не выходила из дома – только изредка по делам. Он наверняка рассердится, если не найдет ее, и по возвращению ее будут ждать жестокие побои. А может он даже не заметит и сразу уйдет пить. Элоиза не знала. Но знала, что в этот раз она обязана хотя бы чуть-чуть побыть смелой. Хотя бы раз. Сегодня она собиралась нанести визит своей соседке. Исполненная непривычного энтузиазма, она тихонько проникла в спальню – ее муж не заметил бы даже коровы рядом – и вытащила из гардероба свое самое лучшее платье. По сути, это было ее единственное новое платье, которое муж подарил в день свадьбы – все остальные достались от мамы и бабушки. Перед этим Элоиза поплескалась в ледяной колодезной водичке и чувствовала себя очень посвежевшей, почти красивой. Рассудив, что по гостям с пустыми руками не ходят, она забежала к Француазе и взяла одного птенца, клятвенно пообещав подруге, что о нем хорошо позаботятся. Вот так, возбужденная, с горящими от волнения глазами и дрожащими ногами, Элоиза поспешила к дому Арбер. Попадавшиеся ей на пути старухи и бабы, идущие на сенокос, удивленно охали, с первого взгляда подмечая необычную перемену в вечно грустной, побитой, опустившей взор вниз Элоизе. «Влюбилась, не иначе», – шепнула одна такая баба своей подруге за ее спиной. Если бы Элоиза ее услышала, она, возможно, одумалась бы, засомневалась и предпочла вернуться домой. Но она ничего не услышала. Голос Арбер она услышала еще до того, как дошла до ее дома. Приказным тоном она отчитывала молодого паренька, почти ребенка, по ее меркам. Тот, насупившись, выслушивал наставления, послушно кивал, и стоило ему сказать слово поперек, он получал от женщины затрещину. Но совсем мягкую, словно Арбер не била его, а только гладила. Напоследок она поцеловала его в лоб, и паренек отправился в дом – только тогда Арбер заметила Элоизу, вставшую неподалеку. Широко улыбнувшись, она замахала рукой в свою сторону. – Ну что ты стоишь, как воды в рот набрала? Пришла в гости, так заходи – я гостям всегда рада, если, конечно, они не в долг пришли брать! Элоиза не ответила – она попросту не владела собственным языком. Без лишних слов, двумя руками, она протянула Арбер свой подарок – гусенка. Увидев его, Арбер тепло заулыбалась и принялась умиляться пушистому комку. – Ты знаешь, у меня как раз именно гусей не хватало для хозяйства! Все есть – курицы, коровы, козы – а вот гусей нет! Так что благодарствую, подарок твой очень кстати! Не стой на пороге, заходи в дом. Арбер унеслась во двор с гусенком, оставив Элоизу в ступоре. Постояв немного, она боязливо зашла в дом и встала в прихожей, не смея сделать шага дальше. Никогда после замужества она не была ни у кого в гостях. Да и до этого тоже: из отцовского дома она сразу перешла в замужний, минуя любые другие, хотя многие ее подружки успели изрядно повеселиться в сараях свои будущих женихов. Элоиза подобного никогда не делала, и не знала того счастья, когда нежишься с любимым человеком на сене и знаешь, что утром тебя будут лупить. Но, ожидая Арбер, она вспоминала именно такие вот сеновалы и сараи. Хозяйка дома с шумом забежала. – Ты еще тут! – воскликнула она. – Да проходи же ты, не бойся. Мы тебя не съедим. Кстати, о еде – не желаешь ли угоститься? Элоиза стеснительно кивнула, все еще не владея своим голосом. Арбер проводила ее к большому деревянному столу, на котором стоял такой же большой, начищенный самовар, и в его блеске Элоиза чувствовала что-то до боли самодовольное. Словно этот самовар считал себя главной достопримечательнос­тью в доме. У нее самой такого не было. Элоиза присела за стол на скамейку, в то время как Арбер шустрила и накладывала все новые и новые пироги и прочие яства, словно у нее была целая орава гостей. «Должно быть, она очень любит готовить», – подумала Элоиза, всерьез переживая за свой желудок: так много она не съест при всем желании, но не есть будет большим неуважением к хозяйке. Когда Арбер наклонилась, чтобы поставить перед ней чашку, толстая коса задела щеку Элоизы. Она незаметно погладила косу, прежде чем отвести ее от себя. – Ну! – выдохнула Арбер, усаживаясь рядом. – Теперь можно и познакомиться, не так ли? – она обаятельно улыбнулась, и Элоиза просто не могла не улыбнуться в ответ. Эту женщину окружал какой-то магический ореол дружелюбия и жизнерадостности. Это проявлялось во всем: в ее голосе, одежде, манере накручивать прядки волос на руку. Рядом с ней Элоизе стало как-то спокойно. – Меня зовут Арбер, ты, думаю, знаешь, – заявление прозвучало довольно небрежно, но Элоиза не обиделась. – Элоиза, – представилась она. Это было ее первое слово, с тех пор как она пришла в гости. Арбер привстала, чтобы налить им по чаю. Самовар, очень довольный своей нужностью, выплескивал воду, чуть попыхивая паром. – Обожаю чаепития. Еще с детства, – сказала хозяйка. – Моя тетенька часто устраивала чаепития, когда ее муж был на охоте или рыбалке, и приглашала почти всю деревню, наверное, это было ее единственным развлечением здесь. Слово «развлечение», так легко слетевшее с ее уст, показалось Элоизе чужим и незнакомым. Что-то она не припоминала, чтобы в ее жизни было хоть что-нибудь похожее на развлечение. – Вот и переняла ее обычай – раз в седмицу у меня собираются все женщины в деревне. Кстати... – она подняла брови, – ...Я ни разу не видела, чтобы ты ко мне заходила, – она с таким ожиданием посмотрела на Элоизу, что та сразу почувствовала себя виноватой – хоть и не было ясно в чем. Растерявшись, она стала поспешно искать оправдания. – Я... ну... муж меня никуда не пускает из дома... – промямлила Элоиза, сконфуженно смолкнув, когда Арбер залилась хохотом. – Ой, боже мой, дорогая моя!.. – воскликнула она, отсмеявшись. – Думаешь, ты такая одна? Ты не представляешь, на какие хитрости приходится идти бедным женщинам, чтобы хоть чуть-чуть повеселиться. Мой муж, между прочим, тоже не рад, что у нас в доме толпятся бабы – мне грозит страшная расправа, если он узнает, что ты была здесь, – Элоиза не успела как следует испугаться, как Арбер легкомысленно пожала плечами. – Ну и что? Можно подумать, мы не найдем способ выкрутиться. Арбер подмигнула ей, а Элоиза подумала: «Она не знает моего мужа», но вслух ничего не сказала. Она же тоже не знает мужа Арбер. – Кстати, а где он? – спросила Элоиза. – Гуляет где-то, – равнодушно молвила Арбер. – Он порой на несколько дней пропадает. Этот прохвост сгорит в Преисподней за блуд. Элоиза поежилась от этих слов. В тоне Арбер не было ни капельки веры или переживания. Полнейшее равнодушие. – Эй, – вдруг позвала Арбер. – Хочешь глянуть на мое приданное? – Приданное? – Да. Мои украшения, – для убедительности она залезла рукой за пазуху и показала круглый, белый камушек на веревочке. Завороженная его красотой, Элоиза наклонилась поближе, чтобы хорошенько его рассмотреть. – Это опал, – сказала Арбер. – Бабушка мне рассказывала, что он считается магическим камнем, поэтому я его никому не показываю. – А мне зачем показала? – полюбопытствовала Элоиза. Камень и впрямь был волшебным, под его блеском Элоиза осмелела настолько, что протянула руку, чтобы подержать его. – Но ты же никому ничего не расскажешь? – засмеялась Арбер. Она встала, взяла Элоизу за руку и потянула за собой. Элоиза последовала без колебаний. – Твоя бабка была колдуньей? – спросила она, пока Арбер доставала резную шкатулку. – Так считали все, кроме нее самой. На самом деле она просто была умной... вот, гляди. В ладони Элоизы оказались бусы из красно-коричневого камня. – Это агат. – Как имя? – удивилась Элоиза. Папину свояченицу звали Агатой. – Ага. В честь камня и появилось это имя. – И он, разумеется, тоже магический, – предположила она, надевая бусы. Они приятно охладили шею. – Без сомнения, – кивнула Арбер. – По словам бабушки, в украшениях только такие и использовались. Ты, конечно, можешь мне не верить, но я слишком уважаю бабушку, чтобы не доверять ее словам. – Ты, наверное, тоже умная, – сказала Элоиза, снимая бусы – Арбер жестом показала, чтобы она оставила их себе. Элоиза тут же заволновалась, но решила, что ничего страшного не будет, если она спрячет их у Француазы. – Ты намекаешь, что я ведьма? – съехидничала хозяйка. – Дурой я себя не считаю, это точно. Ну-ка, как тебе это? В течение некоторого времени Арбер хвасталась своим приданным, показывая все новые украшения. Элоиза забыла о времени, искренне наслаждаясь обществом этой женщины. Она с улыбкой примеряла браслеты и кольца, внимательно слушая значение каждого неизвестного камня. Арбер во время разговора распустила косу, вновь став похожей на коварную русалку, и теперь лениво потягивалась. Элоиза не могла на нее налюбоваться, и очнулась, только когда поняла, что за окном стемнело. Похолодев от ужаса, она подскочила под удивленным взглядом Арбер: – Я... извини, мне надо идти... в смысле, мне очень тут нравится, и я не хочу уходить... но надо... – язык снова стал заплетаться, но Арбер с понимаем кивнула: – Муж? Элоиза виновато посмотрела в пол. – Эх, я когда-то тоже вот так боялась отлучиться из дома даже на секунду, – вздохнула женщина. Эти слова неожиданно уязвили Элоизу. Она поняла, что Арбер принимает ее за неразумного глупого ребенка, хотя они были почти ровесницы. – Ты не знаешь его, – довольно резко заявила она. Арбер насмешливо изогнула бровь. – Милочка, никто не знает мужчин лучше меня, и твой муж – не исключение. Уверена, ему нет дела до того, что тебя нет дома, но если сейчас ты заявишься, вне всяких сомнений, быть тебе битой. Зато, почти каждый вечер он уходит из дома, чтобы напиться, и если ты придешь в это время, то утром, когда его будет ждать сытный завтрак, он даже не вспомнит, что тебя не было дома. Арбер кинула на нее взгляд исподлобья, но Элоиза молчала. Тогда она встала и потянула ее за руки обратно к себе. – Тебе же терять нечего, – прошептала она, сверкая большими глазами. Элоиза, потянулась к ней – и оказалась в объятьях. – Ты не ведьма, – перешла она на такой же шепот. – Нет, ты не ведьма – ты русалка, русалка, которая заколдовывает неосторожных прохожих своим голосом, и утягивает их к себе на дно, – и прежде, чем Арбер успела спросить, что она имеет в виду, Элоиза, опьяненная собственной храбростью и безрассудностью, поцеловала ее. Читатель, возможно, удивится, что Элоиза – довольно набожная девушка – с такой легкостью зашла за черту, столь гонимую в те времена и называвшуюся "педерастией", и чего доброго, решит, что дело и впрямь не обошлось без колдовства. Но на самом деле, для Элоизы даже не существовало самого такого понятия как однополые отношения. В ее семье подобные темы были под запретом и никогда не обсуждались, все контакты с обычной деревенской повседневностью исчезли сразу после свадьбы, и ни одна сестра или брат из церкви не бралась объяснить существования этого, так называемого, греха. Единственное, в чем могла бы раскаиваться Элоиза – это в измене мужу с другим человеком. Но, опять же, после долгих лет, прожитых под одной крышей с тираном, когда ее единственными друзьями и собеседниками были животные, простое человеческое отношение Арбер подействовало ничуть не хуже самой крепкой браги. Элоиза ухватилась за эту соломинку обеими руками, и то, что для кого-то было шокирующим поступком, которому нет оправдания, для нее было простым путем к спасению. Все мысли вылетели из головы девушки, когда Арбер, с легким смешком, обвила руками ее талию. Кто знает, о чем думала в тот момент эта Русалка, как окрестила ее Элоиза. По большей части ей не было до этого дела – гораздо важнее сейчас было запустить руку в роскошные волосы русалки, почувствовать и удивиться их мягкости, а потом, почти в шоке, ощутить ее смелые руки, приподнимающие подол ее парадного платья. Никогда раньше она не думала, что если нежно провести рукой по спине – это приятно. И что также приятно, если кто-то так же нежно погладит ее щеку. Уж точно она не думала и не ждала, что будет в ужасе и одновременно в сладострастии закрывать рот рукой, оттого что русалка один за другим будет посасывать пальцы на ее ногах и полизывать стопу в целом. Губы у Арбер оказались очень аккуратные. Не мягкие или нежные – именно, что аккуратные. Она целовала так, будто губы – это опасное оружие, и она опасалась кого-то ими ранить. Эта нежность была настолько не привычной, что казалось, что это дрема, в которой Элоиза очутилась после очередного удара в голову. Мысль, что вот-вот она очнется и все исчезнет, приводила в ужас и отчаяние – и заставляла цепляться за нее, беспрестанно шепча ее имя, и каждое мгновение заново уверяться в ее существовании. Было страшно наносить царапины и отметины – это была как осквернение. Но еще страшнее оторваться от нее хоть на мгновение. Приятнее всего оказалось самой покрывать шею и грудь Арбер поцелуями, слушать ее тихие выдохи. Любоваться, как она закрывает глаза и прогибается в спине, когда Элоиза делала что-то особо для нее приятное. Она совершенно не знала, что нужно делать в таких случаях, но старалась изо всех сил, и, следуя кратким инструкциям Арбер, могла бы считать, что у нее неплохо получается. Элоизе совсем не показалось странным, когда Русалка подвела ее голову чуть ниже живота, раздвинула ноги и приказала лизать. Без каких-либо возражений, Элоиза сначала поцеловала, а потом пощекотала языком промежность Арбер. Русалка, издавая громкие, непривычные звуки, изгибалась, и постоянно двигала ягодицами, изрядно мешая Элоизе. Ей пришлось придержать чужие голени, чтобы она совсем не выпрыгнула из-под ее рта. После нескольких судорожных вздохов и резкого вскрика, Арбер обмякла всем телом. Хрипло засмеявшись, она мягко, но крепко подняла Элоизы за волосы: – Ну, знаешь... ты... умеешь удивлять, – сказала она, тяжело дыша. Элоиза не знала, что на это ответить. За время этой короткой передышки к ней немного возвратились проблески разума, говорившие, что что-то не так, что-то не то она сделала. Но Элоиза все еще была взвинчена, и когда Арбер поднесла руку к ее промежности – все снова вылетело из ее головы. Да, она еще никогда не испытывала подобного. Снизу стало горячо-горячо, как от раскаленной кочерги, только не больно, а наоборот, приятно. Не зная, куда деть себя от этого чересчур яркого ощущения, Элоиза вцепилась руками в плечи Арбер. Могла ли она еще утром думать, чем закончится ее вечер? Элоиза ушла от Арбер лишь глубокой ночью – сгорающая от стыда, трясущаяся от страха и вся липкая от пота и слюны, которыми была покрыта. Она была уверена, что до следующего утра не доживет. Но Арбер оказалась совершенно права. Наутро ее муж дал привычную затрещину, которая никак не могла быть наказанием с его стороны за содеянное. Он мучился от похмелья, и даже не захотел вставать – только гонял жену то за едой, то за водой. И то, что она боялась его сильнее, чем обычно, ускользнуло от его сознания. На следующий же вечер Элоиза снова пришла к Арбер. И на последующий тоже. И на еще один за ним, и каждый вечер все заканчивалось одним и тем же – кроме тех вечеров, когда Арбер устраивала чаепития для всех женщин деревни. Нет слов, чтобы описать удивление сельских баб, когда они увидели на чаепитии Элоизу, затворницу, почти не выходящую из дома. Арбер была готова раздуться от гордости, с удовольствием рассказывая всем желающим, что была рада вытащить ее в свет, разумеется, опуская подробности. Так проходили седмица за седмицей. И вот однажды Элоиза не пришла. Сначала Арбер не удивилась. Она знала, что все хозяйство лежит на ней, и что ей было трудно содержать дом в одиночку. Тем не менее, она была недовольна. Но на следующий день Элоиза снова не пришла, и раздраженная Арбер спустила пар на одном из сыновей, за что тот тихо, но злобно бросил "мегера". Следующим вечером были бабские посиделки у самовара, и вскользь упомянув Элоизу, Арбер узнала, что ее давненько не было видно ни в деревне, ни даже у колодца. Для нее это послужило своего рода знаком. Обуреваемая плохими предчувствиями, Русалка в ту же ночь отправилась к своей подруге. В хлеву, куда она сначала заглянула, Элоизы не было. Тогда она решительно подбежала к порогу и изо всех сил начала стучать. Не беда, что на небе уже появились звезды – ей было не впервой полуночничать. И мужа Элоизы она ничуть не боялась, для нее он был таким же пьяницей, как и остальные мужики. Но когда дверь распахнулась, и эта громадина, которая была выше ее на голову, и раза в три шире, Русалка забеспокоилась. Но не из-за него – а из-за его взгляда. Очень ясный и совершенно спокойный. Разве ж это взгляд пьяницы? – Чего? – пробасил он, и тон прозвучал почти дружелюбно. Арбер невольно задрожала. Если бы он стал кричать и ругаться, она бы только посмеялась, но сейчас ей стало жутко. – Я пришла к Элоизе! – громко сказала она, справившись с дрожью. – Я ее подруга! Громила усмехнулся, обнажив крупные, как у дикого кабана, зубы, и приглашающе махнул рукой. И Арбер невольно вскрикнула, отшатнувшись. Муж Элоизы сжимал в руках безвольное, полувыпотрошенное тельце гусыни, с которой на пол капала кровь. Француаза. Ноги Арбер стали ватными. Не помня себя, она вбежала в дом, оттолкнув мужчину с пути и под звуки его злого, громоподобного хохота стала забегать все комнаты, какие видела перед собой. Элоиза нашлась в спальне. Увидев ее, Арбер, сама не заметив, залилась слезами. Русалка закачала головой, словно отвергая то, что она видела, и рухнула на пол, потому что ноги перестали ее держать. Плечи женщины все чаще стали содрогаться, Арбер стала рыдать, и, наконец, дико, отчаянно завыла. Пустые, навечно остекленевшие глаза Элоизы смотрели в потолок. *Седмица - семь дней, неделя.