***
Рука обхватила его целиком. Пруссия перевел пристальный взгляд от окна на взволнованного брата. —Ты в порядке, brüder? Выглядишь неважно, — спросил Германия. Пруссия взглядом обвел комнату. Она была немного меньше, чем та, в которой он жил раньше. И в ней было теплее. Блуждающие вокруг дома три собаки шумели под его окном, к чему он совершенно не привык. — Brüder? Точно, сейчас он был дома. Не в доме России. Дома. —Не волнуйся. Я просто счастлив, что нахожусь дома, — ухмыльнулся прусс. Германия вздохнул с облегчением. Он положил руку на плечо брата и успокаивающе сжал его. Солнечный свет пробивался через окно, освещая его молодое лицо и светлые волосы, делая улыбку более легкой. Яркой. Теплой. —Добро пожаловать домой, brüder. Это не уменьшило боли в его груди.***
Снег хрустел под ногами. Все было белым. Даже небо отражало этот цвет. Маленькие облачка пара окружили его лицо. — Brüder—WEITER, Berlizt! **— Германия резким движением руки остановил собаку. Он захлопнул дверь, преграждая питомцам путь к улице, и бросился к брату: — Brüder, ты забыл пальто! —Да? — отозвался Пруссия смущённо. Затем он стряхнул снег с себя и с пальто, висящего на руке Германии, — И правда. — Как ты мог не заметить? — вздохнул немец, протягивая ему пальто, — Тут слишком холодно. Ты разве не чувствуешь? Пруссия открыл рот…и закрыл. Затем надел пальто, пробурчав «Спасибо», и ушел. Он привык к холоду, даже не заметив этого.***
—Ve~? Рождественский подарок? Для меня? —Ja! Специально для моего прекрасного ангела! — провозгласил Пруссия. Италия осмотрел красную коробку в его руках. — Но сегодня седьмое января, — непонимающе улыбнулся итальянец. Острая боль смущения и тоски пронзила грудь Пруссии за секунду до того, как он хлопнул Италию по плечу. — Тогда это запоздалый Рождественский подарок для тебя! Тебе повезло, что Великий я в праздничном настроении: награждаю тебя моим подарком и благословением. — А, понятно. Grazie, Пруссия! — Италия бросился показывать свой подарок Германии. Пруссии потребовалось еще несколько лет, чтобы привыкнуть к празднованию Рождества двадцать пятого декабря.***
Его брат никогда не забывал приглашать его на встречи ЕС. Никогда. Ни разу. Пруссия полностью осознавал, что эти приглашения были скорее из вежливости, чем по действительной необходимости. Даже без его помощи Германия отлично справлялся, о чем Пруссия любил с гордостью объявить каждому. Конечно, брату он этого никогда не говорил. Не потому, что он не хотел ранить чувства Германии — его брат был слишком сильным, чтобы обижаться на всякие мелочи. Главным образом потому, что намного проще оставить все, как есть — настоящая причина казалась настолько жалкой, что ему хотелось похоронить ее поглубже в слоях неважных историй. В конце концов, лишь спустя многие годы и бесконечные события, хорошие и плохие, ему удалось избавиться от следов, которые Россия оставил в нем. Он не был достаточно силен, чтобы пройти через это снова. Пруссия винил во всем свою со-зависимость.***
Еще одна тарелка с вюрстом была придвинута к нему. Пруссия скептически посмотрел на брата. — Если ты не заметил, я только что съел целую тарелку вюрста, — указал он на стоящую рядом пустую тарелку. Германия сложил руки на груди, пытаясь выглядеть сердито, но безуспешно: — Знаю. Но тебе надо больше есть. —Ох, неужели мой малыш brüder беспокоится о Великом мне? Я польщен, — проворковал Пруссия, игриво подталкивая мускулистую руку Германии, — Напомнить тебе, что я был таким… Великим в течение многих лет? По правде говоря, это было одновременно лестно и печально видеть своего брата, который стал таким взрослым. По сравнению с ним, Германия был выше и мускулистее. Пруссия был более чем счастлив видеть, что с братом все хорошо после их падения и Берлинской стены. В то же время, он понимал, что немного завидует. Германия был под его опекой, мальчик, не имевший никаких знаний об этом мире, теперь превзошел его самого, пока он находился на грани исчезновения. Он никогда не скажет этого своему брату. — Нет, тебе не надо напоминать, — Германия уселся на стул на противоположном конце стола. Он опустил глаза вниз — признак того, что он нервничает: — Просто… ты был в порядке все эти годы, но все же… остался прежним. Как когда рухнула стена. — Разве это не хорошо? — удивленно моргнул Пруссия. —Да… Нет. Когда они снесли стену, я ожидал увидеть тебя выше, больше или каким-то таким. Но, как выяснилось, ты стал меньше и худее. Тогда я решил помочь восстановить то, что ты потерял, но, кажется, ничего не меняется. — И…? Германия поднял голову: —Может, Россия сделал с тобой что-то… —Остановись прямо сейчас. Это заставило замолчать немца сразу. — По распространенному мнению, этот парень на самом деле не сумасшедший. Это правда, он согласился построить стену, и люди тяжело жили в его тени. Но почему ты, черт возьми, упускаешь тот факт, что он построил экономику? Тот факт, что он восстановил меня после войны? Тот факт, что он согласился вернуть меня тебе? Он не кричал. Нет. Пруссия говорил размеренно, спокойно и собрано (как Он, к его ужасу), ступая очень аккуратно, стараясь не выпустить наружу гнев, закипающий в его крови. Даже если это озадачило его, Пруссия чувствовал себя расстроенно, когда брат плохо отзывался о России. Германия медленно кивнул: — Понимаю. Прости, если я расстроил тебя, brüder. —Не-а, все хорошо, — махнул рукой прусс. — Ты волнуешься о Великом мне. Я понимаю. Ты слишком сильно любишь Великого меня, так ведь? — усмехнулся он, гордо раздувая грудь. —Беспокоиться — это нормально, особенно когда имеешь такого эгоцентричного брата, не думаешь? — с легким пренебрежением ответил Германия. —Эй, я не эгоцентричный! — проскулил прусс. —Сказал тот, кто просил меня назвать его brüder больше четырехсот раз. —Это было давно и не правда! Германия рассмеялся в кулак, дабы спасти достоинство старшего брата. — Я думал, ты ненавидишь Россию. Эта фраза избавила Пруссию от его детского нытья. —Н-ну… я правда его ненавижу. Ненавижу настолько, что готов блевать кровью. —Конечно, — произнес его брат, понимая, что на самом деле лежит под этими словами и что вызывает сомнения у брата. Немец взял тарелки и удалился, оставив прусса в его собственных сомнениях.***
Во время бесцельной прогулки по Берлину под ясным небом Пруссия, к его несчастью, наткнулся на Францию, разбрасывающегося красивыми словами и заигрывая с группой красивых девушек. Без предупреждения Пруссия схватил француза за запястье и утащил его от девушек. —Пруссия?! — удивленно воскликнул Франция. Не останавливаясь, он потащил Францию через дорогу, что было не простой задачей, учитывая, сколько силы ему приходилось использовать, чтобы остановить тщетные попытки Франции вырваться. На другой стороне дороги Пруссия отпустил пленника, грозно глядя на него. —Какого черта ты тут делаешь? — спросил он. — Что значит «какого черта»? — надулся Франция, потирая запястье, — Большой братик распространяет свою любовь вокруг, конечно! Он подмигнул и счастливо отсалютовал. В дорогой флуоресцентного цвета одежде Франция источал сверкающую ауру элегантности, ослепляя Пруссию. Прусс, раздраженный яркой личностью француза, отмахнулся от несуществующих искр. Привычка, которую он приобрел за годы шаткой дружбы с Францией. —Да вижу я, arschloch! *** Что ты вообще забыл в Берлине? — Германия не сказал тебе? — удивленно поморгал Франция. — Не сказал мне что? — Завтра будет собрание Евросоюза. Здесь, в Берлине. —А? Франция вздохнул: — Не знаю, почему, но твой младший брат неожиданно предложил свою кандидатуру на проведение собрания. Я думал, ты в курсе, ведь Ита-тян не мог молчать об этом. Судя по всему, Германия нашел способ закрыть ротик Италии. Он с намеком ухмыльнулся. — Это должно быть неприятно, знать, что твой собственный брат утаил… — Франция запнулся, когда не получил никакого комментария от шумной нации, — Пруссия, ты в порядке? В порядке? Пруссия был далеко не в порядке. В мире не было слова, которое могло бы описать все смятение внутри него. Собрание Евросоюза. Присутствие других стран. Присутствие холода, которое однажды исчезло, хоть и не полностью, после многолетнего ожидания вновь затопило прусса. Как будто рука в перчатке тянулась к нему. Как будто он был прямо за ним. Пруссия обернулся. Россия стоял со своим длинным, развевающимся на ветру шарфом, с такой знакомой улыбкой на лице. Казалось, все вернулось в ту ночь, когда стена была разрушена. Когда они разошлись. —Россия? — прошептал он в неверии. Страх, что его шепот разрушил момент, неприятно пронзил тело. На самом деле все разрушил Франция своим нечеловеческим воплем: — Э, РОССИЯ?! Что ты тут дела… не важно, я уйду первым. Не могу сделать это без Америкииииииии~! В подтверждение своих слов Франция исчез в считанные секунды. — Das Arschloch… Не знал, что он может так быстро бежать, — пробормотал Пруссия себе под нос. —Это всегда удивляло меня, как быстро люди могут бежать, едва увидев мое лицо, — произнес Россия после мгновения тишины, напоминая о своем присутствии. Его голос был мягким, как никогда, как будто не происходило ничего необычного. «Возможно, в его случае так и есть», — мысленно заключил Пруссия. Они стояли в неловкой тишине, пока Россия не нарушил ее простым приветствием: — Давно не виделись, Пруссия. Ты прекрасно выглядишь. Пруссия скрестил руки в попытке оградить себя от внимательного взгляда России. Он чувствовал себя слишком обнаженным и незащищенным, хотя его тело полностью покрывали слои теплой одежды. — Не благодаря тебе, — резко ответил Пруссия. — Я рад. В этот момент молчания, его ярость возросла настолько, что он мог видеть только красный цвет. Рад? Как, черт подери, из всех людей в мире именно Россия был рад за него? Россия всего лишь большой ребенок, который мог бы эгоистично воплотить свои мечты, независимо от того, что может остановить его или кто пострадает в процессе. И это он был рад за него? Нелепо. — Это все из-за таких эгоистичных ублюдков, как ты, — отрезал Пруссия, — Рад почему? Потому что я больше не несу твое бремя? Потому что ты знал, что со мной происходит —» исчезающая нация»—и поэтому рад, что отпустил меня раньше? Россия молчал. — Потому что из-за тебя мне потребовались годы, чтобы привыкнуть к шумным собакам Запада. Что вызвало у него гнев? …Со—зависимость… —Потому что из-за тебя я до сих пор забываю надевать зимнее пальто. Почему он так злился на Россию? …Со-зависимость. Ненависть… — Потому что из-за тебя я десять лет пытался запомнить, что Рождество на самом деле двадцать пятого декабря. Почему он не мог сдвинуться с места и найти брата, когда стену разрушили? …Со-зависимость. Ненависть. Стокгольмский синдром… — Потому что из-за тебя я избегал собрания Евросоюза. Почему ему так трудно избавиться от России? …Со-зависимость. Ненависть. Стокгольмский синдром. Бо.. — Потому что из-за тебя я чувствую так много… …боль… Боли. …нет. Нет, нет, нет, нет. Осознание сказанного врезалось в Пруссию, он закрыл лицо руками. Он не хотел выглядеть так перед Россией, не хотел избегать его. Почему ему было больно, когда Россия так легко отпустил его? —Пруссия? — Россия бросился к нему, его забота звучала так комично, что Пруссия рассмеялся бы, если бы не прожигающая боль в груди. Из-за чистого рефлекса Пруссия оттолкнул руку русского и взглянул на него сквозь бледные пальцы. —Не смей, — прошипел он. —Но… —Почему ты вообще заботишься о ком-то, кто бесполезен, как я?! Я больше не страна, несуществующая и не имеющая значения! Всем было плевать на меня, но не тебе. Ты сделал все для меня. Ты вернул экономику. Ты вернул мою жизнь. Но в конце ты просто избавился от меня! Прекрати это! Прекрати делать вид, что тебе не все равно! Прекрати делать меня разбитым! Пруссия кричал громко, до боли в горле, груди, во всем теле, потому что все становилось хуже. Наконец, он высказал всю правду, лично признал свое поражение: он не имел никакого значения в глазах России. Он пошатнулся и рухнул на асфальт, пряча глаза вниз, не в состоянии встретится с русским взглядом. Внезапно Россия опустился на колени и заключил его в объятия. У Пруссии сперло дыхание, когда он почувствовал теплое дыхание русского на своей щеке. Это объятие было совершенно не таким, как у Германии: теплое и защищающее, но при этом довольно холодное и отчаянное, очень похоже на Россию, когда он обнимал кого-то. Шарф щекотал нос, объятия были слишком сильными и почти отрезали ему доступ кислорода, но Пруссия не мог жаловаться. Не сейчас, когда он чувствовал себя так хорошо. —Я слышал, кто-то сказал отпустить, если любишь, — мягко начал Россия. Пруссия мог кожей чувствовать его губы напротив своей шеи. Это бросило его в дрожь. —Чтобы увидеть, правда ли тебя любят настолько, чтобы вернуться. Поэтому я подумал, что хочу сделать это с тобой, отпустить тебя. Пруссия не мог понять, что послужило причиной его учащенного пульса: признание или холодные губы на его шее. —Это было очень по-детски, слепо верить всему, что говорят, — он испустил сломанный смешок. —Мне пришлось. Ты ужасный лжец, Пруссия. Я видел печаль за твоей улыбкой. Я не так глуп, чтобы решить, что ты снова хочешь быть бок о бок с Германией. — И ты просто отпустил меня? — Пруссия моргнул, а потом еще раз, его зрение было замутненным. — Так и есть. Ради тебя. —Даже после всего, что ты уже сделал для меня? Россия отстранился и, сохраняя руки на теле Пруссии, пристально посмотрел ему в глаза. Затем улыбнулся той улыбкой, не широкой, но теплой: —Даже тогда. Что-то оборвалось в груди прусса. Он с трудом сохранил выражение лица, не давая вырваться слезам. —Почему? — Помнишь вопрос, который ты задал мне той ночью?«Что важнее? Моя жизнь или твоя?» «Моя.»
У Пруссии перехватило дыхание. Все сошлось из кусочков в кристально-чистое изображение. Это застало его врасплох. Нет, к его огорчению, Россия научился заставать его врасплох. Русский подался вперед и коснулся лбом лба прусса. Вблизи его фиолетовые глаза казались темнее, но при этом выражали честность. —Потому что Пруссия моя жизнь.Однажды ты спросишь меня, что важнее: Моя жизнь или твоя? Я скажу моя, и ты уйдешь, Так и не узнав, что ты моя жизнь. —Халиль Джебран—