1.
По-хорошему, надо было сразу послать всё к чёрту. С каких сторон ни посмотри – надо было. Но нет же, куда там, такие, как он, ничего на полпути не бросают. Такие, как он, будут барахтаться даже у самого дна. Такие, как он, просто не умеют сдаваться. Такие, как он… …вообще-то, Чарльз себя ненавидел, если честно. Всё в себе, если ещё и с уточнением. Всё и сразу. И свою дурацкую, наивную веру в людей – каким идиотом надо быть, на минуточку, чтобы, зная от «А» до «Я» весь ад в их голове, продолжать в них верить. И своё умение вести за собой людей тоже ненавидел, и свою поразительную способность ошибаться только в самом важном. И то, что закрываться он не умел – вот это он тоже. Проще говоря, он ненавидел в себе всё то, что любили в Ксавье другие. По-хорошему, надо было послать всё к чёрту сразу же. Чарльз не знает точно, где наступило это «сразу же» – когда он спас Эрика от самого себя, когда к нему с делом международной важности пришла Мойра, или, может быть, ещё тогда, когда на его кухне появилась рыжеволосая девочка-мутант. Он путается между этими координатами своей жизни, каждый раз передвигая точку отсчёта. Чарльз не знает, когда всё началось, но отдаёт себе отчёт в том, что это уже никогда не закончится.***
Хэнк остаётся рядом скорее условно, чем на самом деле. Чарльзу хочется верить, что условно, он убеждает себя в этом, но вся правда заключается в том, что когда он просыпается посреди ночи от собственного крика – Хэнк рядом. Он сидит у подножия кровати молчаливым зверем и никогда не смотрит на профессора. Хотя какой из него сейчас профессор. Чарльзу хочется верить, что Хэнк рядом условно, Чарльз повторяет себе это, но факт в том, что это не так. Он понимает это, хотя и не хочет этого понимать. Хэнк рядом, он доверяет его, он остался с ним тогда, когда рядом не было больше никого, и это заслуживает многого, и доверия с уважением в том числе. Хэнк сидит у его кровати молчаливым зверем и не требует ничего, и это больно. Чарльз привык воздавать людям по их заслугам. Чарльз привык отдавать долги сразу же, а ещё лучше – не набирать их изначально. Хэнк ходит по поместью, Хэнк разговаривает с ним, заполняя одиночество, от которого хочется сойти с ума, Хэнк взваливает на себя то, что взваливать не должен, Хэнк улыбается немного криво, но от всего сердца, и это больно. Чарльз привык воздавать людям по их заслугам, но так получается, что когда Хэнк не бросает его, в профессоре не остаётся уже ничего. Ничего из того, что так любят другие люди. Ничего из того, что так ненавидит он сам. Чарльз пуст, как стеклянная бутылка от молока, но разве что ещё не разбит окончательно. Хэнк приносит ему кофе. Обычно они молчат.***
Надо было сразу остановиться, но Чарльз запечатывает поцелуй на губах Мойры вместе с её памятью – и продолжает пытаться что-то делать.***
В кошмарах ему снится не Куба, как ожидалось. Рейвен и Эрика там тоже нет. Иногда Ксавье кажется, что и он сам отсутствует в собственных кошмарах, видит сон со стороны, как будто залез в чужую голову и слегка помедлил; сначала ему кажется это, а потом он понимает, в чём суть его кошмара. Ксавье снятся мысли. Ксавье снятся голоса. Ксавье слышит их, и они плачут, и они зовут его, и он не может ничего сделать – его руки опущены, его спина сгорблена, он бессилен, беспомощен и недвижим. Ксавье должен им помочь, но он не может сделать ничего. Ксавье должен им помочь. Когда он просыпается от собственного крика – снова, уже которую ночь – Хэнк всё так же молчаливо сидит у его постели. Хэнк всегда уходит после того, как помогает профессору – хотя всё-таки, какой из него сейчас профессор? – лечь. Он уходит, и вместе с ним из комнаты уходят все звуки – скрип половиц, дыхание, ощущение того, что в этом доме что-то живо. Всё живое покидает комнату, и только тогда Чарльз может уснуть. Когда Хэнк приходит ночью, Ксавье уже не слышит, хотя вообще-то его сон можно даже назвать чутким. Ксавье не слышит скрипа двери, не слышит звука шагов, а когда вырывается из сна – не слышит ничего, кроме собственного дыхания. Когда Хэнк уходит, тоже остаётся загадкой. Чарльз может уснуть в его присутствии, и это максимальное доверие, на которое он способен в данный период времени. Хэнк всё ещё молчит. Хэнк всё ещё ничего не требует.***
Он просыпается от собственного крика, и ему кажется, что его голова сейчас взорвётся, но Хэнк молчит, и всё вокруг молчит точно так же. Голоса не существуют вне его. Голоса существуют только в его голове. Голоса – это он сам.***
Он просыпается от собственного крика. Он просыпается от собственного крика. Он просыпается от собственного крика. Он никогда не умел останавливаться вовремя и всегда всё доводил до конца. И его самого – конечно же, и его самого! – это тоже касалось.***
– Зачем? Чарльз, готовивший тираду, невероятную по своей длительности и по количеству аргументов, замирает. Он ожидал чего угодно – возражений, просьб, нахмуренного лица, тысячи других различных реакций, но Хэнк смотрит на него прямо и просто, и спрашивает. Зачем? Зачем ему искать мутантов, обучать их и защищать? Зачем ему спасать их от самих себя? Зачем ему давать им шанс жить нормальной полноценной жизнью? Зачем ему тратить всё своё время и самого себя на тех, кого он даже не знает, на тех, с кем его объединяют только мутировавшие гены и отчуждённость к современному обществу? Зачем ему всё это? Хэнк смотрит прямо и просто, и это едва ли не первый раз, когда он чего-то ждёт. Хэнк смотрит прямо и просто, и это едва ли не первый раз, когда Чарльзу нечего ответить. Зачем?***
Он просыпается от собственного крика.***
Вообще-то, это он виноват в том, что был невнимателен к собственной сестре. Вообще-то, это он виноват в том, что оставил Эрика одного тогда. Вообще-то, он ни в чём не виноват.***
Он просыпается от собственного крика. Чарльз бездумно постукивал ложкой по гладкому керамическому боку. Чашка была однотонной, синей, без рисунка, и, кажется, когда-то принадлежала Рейвен. Чарльз бездумно постукивал ложкой. Чарльз бездумно постукивал по Рейвен. Что? Хэнк тут тоже был. Иногда Ксавье казалось, что Хэнк всегда находится там же, где и он сам. Такой себе ангел-хранитель, шерстяной, как подаренные матерью носки на Рождество. Этот подарок был первым и последним актом внимания с её стороны, а чашка, оставшаяся после Рейвен – с его. Чарльз был чутким, но невнимательным. Очень невнимательным. – Профессор! Кажется, Хэнк кричит. Чарльзу, привыкшему к постоянному молчанию, происходящее кажется сюрреалистичным. А может, и вовсе находящимся только в его голове. Но нет. Хэнк действительно кричит. – Что? Хэнк говорит ему: послушай. Хэнк говорит ему: посмотри. Хэнк говорит ему: приди в себя. Проблема таких, как Чарльз, в том, что они никогда не останавливались вовремя.***
По всем каналам говорят об убийстве тридцать пятого президента Соединённых Штатов Америки. Вот он едет в президентском кортеже по Элм-Стрит, вот рядом с ним сидит его спокойная жена, вот день, солнечный и умиротворённый. Вот выпускается пуля из винтовки. Вот она меняет своё направление. И вот теперь – по всем каналам говорят об убийстве Джона Кеннеди. И вот теперь – Хэнк смотрит на него спокойно и невозмутимо. И вот теперь всё вокруг почему-то начинает оживать. – Поверить не могу, – шепчет Ксавье ошеломлённо. – Этот придурок действительно убил Кеннеди!***
Ксавье молчит большую часть своего времени потому, что во снах его одолевают голоса. Хэнк постепенно перебирается к изголовью кровати. Он просыпается от собственного крика.***
Этот придурок – это, конечно же, Эрик. Эрик Леншерр. Тот, для которого Чарльз мог сделать намного больше, чем сделал. Тот, для которого Чарльз больше не сделал бы ничего. Пуля изменила своё направление и полетела по невозможной для неё траектории, и, погодите-ка секундочку, кто это мог быть? Нет, конечно, Чарльз отдавал себе отчёт в том, сколько на планете мутантов. И в том, что у кого-то из них могут быть силы, подобные Эрику. Он отдавал себе отчёт и в другой тысяче случайностей и нестыковок. Однако существовало одно «но» – он знал Эрика. Чарльз знал Эрика достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: не могло на планете оказаться другого такого же амбициозного беспринципного чудовища при таком прекрасном стечении обстоятельств. Не могло. Эрик пользуется обстоятельствами, а Чарльз больше не сможет встать на ноги. Всё так, как и должно быть, в принципе.***
– Я хочу. Это всё, что он говорит Хэнку. Без предисловий, без уточнений, к чему он это сказал. Без возвращений и вообще без чего либо. Я хочу помогать. Я хочу защищать. Я хочу. Я снова хочу это делать. Вот зачем эта идея с колледжем для мутантов, вот зачем эти голоса, вот зачем Хэнк сидит у его кровати. Вот зачем он не может ходить – затем, чтобы ставить других на ноги. Рука Хэнка мелко дрожит.***
Церебро ещё не успел покрыться метровым слоем пыли. Чарльз думал, что никогда им больше не воспользуется, но испытывает облегчение, когда голову обхватывает прохладный шлем.***
Они собирают всех, кого могут найти – и перепуганных детишек с только-только проявившимися способностями, и высокомерных подростков, считающих, что раз у них есть сила, значит, ум им не нужен вовсе; уставших от самих себя, но едва ли повзрослевших людей. Они собирают всех, кто готов идти с ними; они ищут, разговаривают, снова ищут. Эрик Леншерр убил Кеннеди, а Чарльз Ксавье основал колледж для мутантов. Разница в темпераментах и приоритетах, разница в жизненных целях, разница между ними в принципе – это как раз именно то, что не смогло бы удержать их по одну сторону баррикад.***
Чарльз начинает всё с нуля. Чарльз начинает с нуля самого себя. Чарльз верит, что на этот раз у него всё-таки всё получится. Когда по кружке Рейвен идёт глубокая трещина, он отставляет её в сторону и напоминает себе, что не верит никаким предзнаменованиям. Но себе и своему упорству – верит.2.
Он просыпается от своего собственного крика. Правда в том, что такие, как он, не умеют вовремя останавливаться. И ошибаться слегка – тоже. Они продолжают идти вперёд до тех пор, пока у них остаётся хоть капля силы на это. Правда в том, что Чарльз ненавидит таких, как он. И себя самого – тоже.***
Дело прогорает, и колледж приходится закрыть. Коридоры особняка пустеют и мертвеют, и факт в том, что Ксавье снова облажался. Он не смог. Он не спас. Он не выдержал. Он просыпается от собственного крика каждую ночь, и этот крик ещё долго гуляет по уголкам поместья. Он просыпается, и не может заснуть до утра. Хэнк сидит у его кровати, но больше Чарльз не может ответить ему ничем.***
Эрик Леншерр гниёт в тюрьме на самом недоступном нижнем уровне. Чарльз Ксавье гниёт в собственной кровати. Хэнк всё ещё остаётся с ним, но ни у кого не хватит сил помочь ему.***
– Я хочу ходить. Ксавье говорит это, и больше – ничего. Не «сделай это для меня». Не «пожалуйста». Он впервые в жизни концентрируется на самом себе – и он делает это тогда, когда становится уже поздно. Вообще-то, Хэнку больно на него смотреть. Вообще-то, быть беспомощным Хэнку тоже больно. – Я сделаю с этим что-то, – обещает он, не поднимая глаз.***
У препарата, который он выводит, есть побочные эффекты. Первый – он вызывает привыкание. Второй – без него Чарльза кроет. Третий – Ксавье теряет свой дар телепатии. Побочные эффекты Хэнк может перечислять полдня, потому что после каждого употребления препарата он замечает всё новые. Но Чарльз ходит. Но Чарльз больше не слышит голосов. Хэнк становится сиделкой в хосписе, только умирающий на его плечах только один – тот, который дал ему если не всё, то многое. Хэнку больно, что люди, для которых Чарльз сделал не меньше, сломали его настолько. Не будь надлома – и этого бы не было. Чарльз боролся до последнего. Хэнку его не жаль, если что. Хэнку просто больно.***
От «профессора Икс» не осталось ничего. Всё в порядке.