This one for pain, this one for the hate

Чживон пишет, что домой не вернется, и Чжинхван ощущает беспокойство, но ничего не спрашивает. Друг упоминал утром, что собирается зайти к Ханбину после работы, потому что тот не соизволит прийти сам. Это верно, Ханбин еще ни разу не был у них дома, возможно, просто ждет особенного приглашения или чего-то еще. Чжинхван окидывает взглядом кухню и подтягивает колени к груди. От вида на спину Юнхена, колдующего у плиты, внутри приятно теплеет. Они, вроде бы, не виделись всего день, а Чжинхван уже остро чувствует, что успел соскучиться. За три недели им почти удалось вернуть то старое время, когда связь ощущалась едва ли не на телепатическом уровне. Чжинхван может назвать себя счастливым, не покривив душой, но в то же время образ Юнхена – образ нового Юнхена, взрослого человека, достаточно сильного, чтобы поставить на ноги любого другого – рушит все, ради чего он сюда вернулся. - Это был твой хитрый план? – фыркает Юнхен, накрыв сковородку крышкой и развернувшись к старшему. – Позвал меня поговорить, а на самом деле хотел, чтобы я приготовил ужин. Он не высокий. И явно не относится к спортивному поколению парней с потрясающе развитым телом. Но у него красивое лицо, интересное мышление и довольно легкий характер. Не без своих чертей, конечно, но Чжинхван уверен: легче, чем с Юнхеном, ему не было и не будет ни с кем в жизни. У Юнхена как будто есть третий глаз, позволяющий заглянуть в самую суть вещей. Он о многом молчит, многому не придает значения, но умеет выбирать и любить в людях главное. Если у Ханбина есть такой друг… Нужен ли ему еще кто-то? Если у Ханбина теперь есть Чживон… Должен ли Чжинхван быть рядом? - Прости, - говорит Чжинхван легко. У него даже получается улыбнуться. Но, видимо, в этой улыбке есть что-то такое, что заставляет Юнхена сесть перед ним на пол, скрестив ноги, упереться локтями в колени и посмотреть в глаза – задумчиво, выжидающе. Доверительно. И тепло. - У меня плохо получается, - со спокойной улыбкой говорит Чжинхван. – Быть хорошим другом. Я все делаю правильно? Юнхен молчит. Обводит взглядом кухню, практично, но неловко обустроенную двумя людьми, которые совершенно не могут быть в одиночестве. У них тут всего в четном количестве, кружки стоят рядом на маленькой полке рядом с плитой – идеальное место для двух, но никак не для одного. Чжинхван привык беречь кого-то и любить кого-то постоянно, привык отдавать себя, но всегда, всегда создается впечатление, что эти любовь и забота предназначены кому-то другому. Они как пересаженное сердце – бьется, функционирует, не доставляет проблем, но свое, смертельно больное, все равно было роднее. - У меня нет никого лучше тебя, - пожимает плечами Юнхен. Это сказано без лишнего пафоса, без напускной важности в голосе. Но слова заставляют Чжинхвана сжаться в кресле, стать меньше, уйти в себя, а горечь внутри – увеличиться до размеров комнаты. - За эти три недели мы сделали все, что я хотел сделать вместе с вами, - продолжает Юнхен, посмотрев куда-то в пол. – Этого достаточно, правда, тебе не нужно стараться еще больше. Ты и так дал нам столько, сколько никто не может дать. Если ты захочешь уехать, это не будет значить, что мы перестанем быть друзьями и оборвем с тобой все связи. Чжинхван вздрагивает и поднимает на него взгляд. - Как ты узнал? - Я не знал, - мотает головой Юнхен. – Ну то есть… Тебя не было пять лет. И если ты не рассказывал ни о чем, это не значит, что ничего не было. При этом на его лице появляется какое-то совсем детское выражение. Чжинхван вспоминает тринадцатилетнего подростка, который подошел к нему со словами «Мне понравилась девочка», и весело фыркает. И напряжение, и горечь куда-то пропадают. Юнхен взрослый. Такой взрослый, что становится страшно. Они, вроде как, доверяли друг другу больше, чем себе, но Чжинхван только сейчас понимает, как мало тем позволял себе обсуждать с друзьями, которых считал недостаточно взрослыми. Юнхен протягивает руку, и Чжинхван уверенно сжимает его пальцы и сползает на пол, чтобы их глаза были на одном уровне. - В прошлом году я не смог приехать, - начинает он, - потому что попал в больницу. Он рассказывает по порядку, начинает с приезда, со знакомства с Чживоном – которого, к слову, очень долго не хотел к себе подпускать – и новой жизни в совершенно незнакомом городе среди совершенно незнакомых людей. Рассказывает о тоске по дому и о внезапном отсутствии каких-либо слез, о чувстве вины, об интересной учебе, о том, как время внезапно начало лететь, о том, как не заметил, как прошло три года. Юнхен не отводит от него взгляда, вслепую тянет руку и выключает газ под сковородкой, едва не угодив пальцами в конфорку, и со временем начинает медленно придвигаться, как будто знает, что Чжинхван собирается открыть ему тайну, что будет говорить едва слышным шепотом, потому что к тому моменту окончательно сядет голос. Чжинхван говорит. О том, как удача, неотступно преследовавшая его все время, внезапно уехала вместе с Чживоном на целый месяц, напоследок позволив ему встретить человека, которого так и называет – Человек, не говорит ни имени, ни пола, ни возраста. Рассказывает, как впервые в жизни влез в плохую компанию в попытке кого-то спасти, и эта история практически режет душу на части, потому что в ней нет никакого просвета и «долго и счастливо». Говорит о другой тоске, знакомой Юнхену только смутно, и к этому моменту его голос действительно садится. Так же быстро и внезапно, как солнце за окном. На кухне становится темно, но никто не поднимается, чтобы включить свет. Юнхену не нужно видеть лица старшего, чтобы понимать, о чем он думает и что чувствует. Они друзья. Они принимают друг друга на телепатическом уровне. И дрожащие пальцы говорят намного больше, чем подробные объяснения. Юнхен бездумно набирает номер Ханбина несколько раз подряд, потому что хочет, чтобы тот тоже послушал, но не дожидается ответа. Повторяет звонки на автомате и не чувствует никакого беспокойства. - Почему ты вернулся? – спрашивает Юнхен, когда Чжинхван замолкает, и тишина становится такой умиротворенной, как будто все сказанные слова, несмотря на свою тяжесть, превратились в уютный пух. - Потому что… - получается совсем сипло, и Чжинхван прочищает горло, прежде чем продолжить. – Потому что есть так много всего, что я хочу вместе с вами сделать. Это странно – не видеть на его лице слез в этот момент, потому что сам Юнхен чувствует, будто готов выплакать целое море, но держится и продолжает набирать номер Ханбина, надеясь, что тот не ответит. Отдаленный звук гудков успокаивает и помогает держать себя в руках. - Дружба с тобой, - голос Юнхена тоже сиплый, хотя он весь вечер молчал. – Лучшее. Но тебе не надо выбирать нас всю жизнь. Горечь внезапно возвращается. Чжинхван смотрит на свои руки, и вместе с пониманием, что сейчас он все делает правильно, приходит понимание, что ранее он уже сделал самую большую ошибку в своей жизни. - Ты не договорил, - напоминает Юнхен, почти незаметно ущипнув себя за бедро. – Твоя история не закончилась. - Я уехал, - глухо отзывается Чжинхван. – Она закончилась. Я хочу увидеть, что у вас все хорошо. Этого достаточно, правда. Этого не достаточно, хочется сказать Юнхену. Но он тянет дрожащую руку на себя и крепко обнимает одного из самых близких людей в своей жизни. Потому что так правильней. * Ханбин раскрашивает последнюю страницу. Они оба обнаруживают это внезапно и долго сидят в удивлении, пока на белой бумаге не появляются первые карандашные росчерки. Юнхен замечает, насколько короткими стали цветные карандаши, и качает головой. Прошло ведь совсем немного времени. А столько всего произошло. Ханбин не в настроении. Это, конечно, его нормальное состояние, но Юнхен слишком привык видеть его улыбку, и поэтому ощущение, что друг захлопывается и закрывается на все замки, как тяжелая дверь сейфа, отдается горечью где-то внутри. Он вздыхает, протягивает руку и снимает красный ободок наушников. Ханбин дергается, бросает на него полный непонимания взгляд, но возвращается к своему занятию, как будто музыка для этого совсем не нужна. - Мне нужно с тобой поговорить, - говорит Юнхен, положив наушники на стол и стараясь не вслушиваться в жуткие звуки, доносящиеся из них. Ханбин слушает разную музыку, но такую он включает на полную громкость только для того, чтобы не думать. Ханбин откладывает оранжевый карандаш и тянется к своему холодному кофе. Он показывает, что готов слушать, но почему-то отказывается смотреть Юнхену в глаза. И, прежде чем тот успевает что-то сказать, произносит: - Мне нравится Чживон. - Ага, - растерянно кивает Юнхен. – Он хороший человек. Затянувшееся молчание показывает, что он сказал что-то не то, а взгляд Ханбина странно темнеет. Юнхен смотрит другу в глаза, и сердце екает раньше, чем он успевает что-то понять. - Ага, - повторяет он. – Давно? Ханбин пожимает плечами и старается не поморщиться, но Юнхен замечает скованность его движений и мрачнеет. Он совсем забыл. Нет, скорее, эгоистично позволил себе забыть. Счастливые воспоминания навсегда останутся воспоминаниями. Их реальность намного лучше, но в ней столько всего, что места для счастья почти не остается. - С самого начала? – подсказывает Юнхен. Он не знает, что чувствовать и как относиться. Ханбин не выглядит как человек, который счастлив. Но и более несчастным тоже не выглядит. - Может быть, - неопределенно отвечает Ханбин. Он никогда не влюблялся раньше, или, по крайней мере, не обсуждал это с Юнхеном, но и свою личную жизнь старший тоже упоминал вскользь. Говорить с Ханбином о каких-то чувствах как-то… Странно. Не то чтобы Юнхен думал, что Ханбин всю жизнь проживет один, но это действительно и странно, и внезапно. - Очень нравится? – осторожно спрашивает Юнхен, чувствуя себя кем-то вроде матери, которая узнает о плохом настроении своего ребенка. - Очень, - резко, но быстро отвечает Ханбин и откидывается на спинку стула. А потом выпрямляется и начинает судорожно собирать карандаши в футляр, как будто собирается куда-то сбежать. Но замирает, как только складывает все на краю стола. Юнхен наблюдает за ним молча, подперев голову рукой, и понимает, что никогда не сможет отказаться от этой дружбы. Даже если уедет в другую страну и влюбится в кого-то настолько же сложного, как Ханбин. Чжинхван не смог. И он тоже не сможет. А Ханбин даже думать о таком не будет. - И что ты будешь делать? – спрашивает Юнхен, потому что младший, видимо, не собирается рассказывать сам. Иногда в голову приходит мысль, что Ханбину просто нравится сидеть и угрюмо молчать. - Ничего, - мотает головой он. – У меня нет права привязывать к себе кого-то. Юнхен ничего не отвечает, хотя у него есть что сказать. Он чувствует себя скованно, потому что оставляет свое мнение при себе, но понимает, что Ханбин все равно не готов ничего слушать, если что-то твердо решил для себя. Юнхен мысленно желает Чживону удачи и обещает себе не вмешиваться. В конце концов, он уважает своих друзей. А еще – всегда готов взять Ханбина за руки и помочь ему подняться. - Мы с тобой неплохо справлялись, да? – непринужденно начинает Юнхен. – Все это время. Ханбин смотрит на него с непониманием. Он еще не успел переключиться со своих мыслей на что-то другое и явно не ожидал, что Юнхен не будет расспрашивать дальше. - Вдвоем, - продолжает Юнхен. Ханбин замирает и, кажется, даже перестает дышать. Это очень опасная тема, и после нее он может закрыться еще больше, но Юнхен знает, что хуже, чем было год назад, не будет больше никогда. - Хен вернулся к нам, - напоминает Ханбин тихо. - Нет, - мотает головой Юнхен и тепло улыбается. – Он к нам сбежал. Он произносит эту фразу без плохого подтекста. Потому что это нормально – зарываться в друзей, когда жизнь преподносит неподъемные тяжести. Потому что это, на самом деле, очень здорово, быть для кого-то опорой и поддержкой. Вызывать улыбки. Становиться платформой. Смотреть в чью-то спину и видеть, как близкие люди счастливы. - Нам надо отпустить его, да. Юнхен понимает, что Ханбин тоже не стоял на месте все это время. Взрослел, пусть и медленно, но взрослел, а потом совершил резкий скачок в другую жизнь – не по своей воле, конечно, но справился. И шанс когда-нибудь увидеть его счастливую жизнь неожиданно становится не нулевым. - Хорошее слово, - хвалит его Юнхен. – Хорошее. Он чувствует, как море слез возвращается, но на этот раз не знает, кому звонить, чтобы стало легче. Ханбин сидит перед ним, растерянный, в полном душевном раздрае, и плакать сейчас, ему в лицо – верхушка эгоизма. - Расскажи мне, - просит Ханбин, действительно просит, не в своем резком холодном стиле, какой подходит для его обычного настроения. - Расскажу, - кивает Юнхен. И голос такой сиплый, что хочется себя ненавидеть. - Мы неплохо справлялись, - соглашается Ханбин и, протянув руку, неловко гладит Юнхена по волосам. – Благодаря тебе. - Благодаря тебе, - эхом отзывается Юнхен, и ком в горле такой огромный, что говорить практически невозможно. – Люди сами выбирают, привязываться к тебе или нет, знаешь. А иногда у них просто нет выбора. Рука Ханбина на долю секунды замирает, но после он невозмутимо продолжает перебирать пальцами мягкие волосы. Юнхен вздыхает и позволяет морю слез вылиться наружу. Потому что это правильно – зарываться в друзей, когда тебе плохо. Так правильно.