***
И вот, прошло всего два месяца с того дурацкого разговора и сейчас... я слепо шарю одной рукой по стене, ища за что бы ухватиться, а другой до хруста пластика сжимаю телефонную трубку. В голове плывут обрывки разговора, постепенно заставляя осознать жуткую реальность. Полторы недели ни одного звонка или сообщения от Аомине, и вот: "Найден на пересечении улиц ХХХХ и ХХХХ. Три ножевых. Потерял много крови. Спасти не удалось." — Эй, это же шутка, правда? — так и не найдя опоры, опускаюсь прямо на пол, не обращая внимания на то, что телефонная трубка уже несколько минут захлёбывается судорожными гудками, и что ответить мне попросту некому. Сколько я так просидел, прежде чем раздался звонок в дверь? Сколько раз я сам успел сдохнуть внутри за те минуты, за которые заплаканная Момои рассказывала мне о том, что там на самом деле произошло? Сколько ещё, чёрт тебя дери, ты собираешься притворяться мёртвым, Дайки?! Как оказалось, очень долго. Всегда. Я сам в этом убедился всего через несколько часов. Да, нытьё о слишком затянувшейся шутке можно оставить для дешёвых голливудских драм — холод и бледность твоей, до миллиметра мною изученной, кожи, залегшие под глазами тени и отсутствие пульса не заметить просто нельзя. Как и то, что ты ни разу не отозвался, сколько бы раз я ни произносил твоё имя. А я... я до последнего ждал, что ты вот-вот откроешь глаза, встанешь, потянешься, как ленивый кот, и привычно взлохматишь мне волосы. Не встал, сколько бы я ни цеплялся за край гроба, оставляя едва заметные вмятины.***
В тот день было тепло и солнечно — насколько это вообще возможно в середине октября, — но Кагами, стоящий за спиной Куроко, видел, как тот дрожит, будто его обдувает ледяной ветер, и прячет ладони глубоко в карманы своих чёрных брюк, бесстрастно и немного устало кивая тем, кто подходил к нему, чтобы выразить свои соболезнования. Тем, кто, чёрт бы их побрал, снова и снова втыкал в него словесные иголки, в очередной раз напоминая, что самого родного и близкого, того, кто своим теплом грел лучше солнца, больше нет. И не будет. Тайге изо всех сил хотелось заорать, что Тецу — не подушечка для втыкания булавок, и лучше бы всем заткнуться, оставить свои, наверняка заученные и тщательно отрепетированные — вплоть до градуса скорби во взгляде и сожаления в голосе, — речи и идти куда-нибудь подальше от дрожащего под фантомным ветром Куроко. Потому что тех, кто был искренен, Кагами мог назвать поимённо, и они стояли чуть в стороне: Акаши, скрестивший руки на груди, что-то жующий Мурасакибара, Мидорима, привычным пафосным жестом поправляющий очки, Кисэ, в своих искренних эмоциях похожий на побитого щенка, и то и дело начинающая тихо всхлипывать Сацуки. Непобедимая когда-то баскетбольная команда, лишившаяся теперь одного важного звена. Ещё одно напоминание о... «Чёртов Дайки! Ты и при жизни-то был не сахар, и в своей смерти как заноза в заднице. Даже мне уже не по себе от того, что нигде в поле зрения не мелькает твоя самоуверенная рожа.» Всего за три часа бывшая девушка Куроко уже несколько раз была на грани истерики, а вот сам Тецу не выказал эмоций ни разу, спрятавшись за маской почти-безразличия, да только Тайга всё равно старался держаться к нему поближе; он и сам не знал почему, но при взгляде на замершую на фоне бледно-голубого безоблачного неба фигуру Куроко его интуиция била в набат, словно предупреждая о возможной буре. И он не ошибся. Когда уже заколоченный гроб опускали вниз, Тецуя вздрогнул, будто кто хлопнул его по плечу, и подозрительно тихо, спокойно сказал: — Это же неправда. Чтобы Дайки так нелепо ушёл? Смешно!.. Нужно просто открыть эту грёбанную крышку. Вот увидишь, он... Со стороны это выглядело так, будто Кагами заботливо придержал слишком близко подошедшего к краю Куроко, а на самом деле он едва успел схватить едва не прыгнувшего вниз Тецу за плечо. Будь Тецуя хоть немного сильнее физически, он бы вырвался, а так — пару раз дёрнулся и бессильно обвис тряпичной куклой, понимая, что не сможет стряхнуть руку Тайги, сжимающую его плечо как стальные тиски. Реальность, ухмыляясь, добивала его ногами, но сил на защиту у Куроко больше не было.***
Холодный осенний воздух врывался в комнату через распахнутое окно. Куроко, невозможно уставший и потерянный, сидел на кровати, на которой были разложены фотографии — глянцевые прямоугольники, запечатлевшие в себе последние пять лет их с Аомине жизни. Тецу смотрел на них, но словно не видел, перекладывал с места на место, нещадно сминая тонкую фотобумагу. Он уже давно решился на то, что собирался сейчас сделать, а потому ни капли не колебался и ни о чём не жалел. Рука не дрожала, когда он сжал пальцы на рукоятке пистолета и медленно приставил его к виску. «— Эй, Тецу, что ты будешь делать, если однажды меня не станет? — Не знаю. Наверное, я буду плакать.» — Прости, Аомине-кун. Кажется, я тебе соврал. Когда гаснет солнце, тень исчезает вместе с ним, бесследно растворяясь в поглотившей мир темноте. Куроко был Тенью, а это значит — последний вдох, зажатая в кулаке фотография и решительное нажатие на курок при выдохе. «К чёрту всё! Надеюсь, мы ещё увидимся, Дайки.»