The Doberman

Том кричал так, что звенели стекла. В узком пространстве кухни было и без того тесно, а от его криков и метаний я вжался в стену и молил бога только об одном - чтобы это скорей закончилось. А еще жалел, что из-за жары оставил открытыми настежь окна, и соседский доберман уже вовсю разрывался, вторя Мейгану и не давая спать всей округе. - Ты меня вообще слушаешь, нет? - Том резко остановился и затих, и от этой тишины зазвенело в голове. - Блять, все как обычно, для кого я распинаюсь? Пошел ты на хуй, Серж, со своей Эми и вашим ебучим домом! В который раз за вечер я повторял одну и ту же фразу, но с каждым разом она становилась все невесомее, менее значимой, и сейчас прозвучала фальшивой пустышкой, но сил и за это извиняться уже не было. - Том, я все понимаю, но тебе не из-за чего злиться, - голос тихий, сам себя не узнаю, в горле першит, будто я тоже кричал весь вечер. Всё равно он не услышит, хоть шепчи ему, хоть кричи. Глухая стена, он все для себя уже решил, и этот разговор - чистая формальность. - Слушай, называй это как угодно, но если ты покупаешь себе дом и селишь в него эту... - Том скорчил гримасу отвращения, и это сделало его лицо некрасивым. - Даже не сказав ничего мне. Что это по-твоему? Он тоже выдохся. Стоял, прислонившись к холодильнику, а на виске пульсировала жилка - наверное, снова голова болит, вон как тяжело дышит и из красного становится бледным. Сероватая от тусклого света лампы кожа и темные пятна вокруг глаз говорили о том, что он плохо спит, и нервный срыв - не сиюминутное явление. Какой я дурак, нужно было подождать и не звать его сегодня, но мне так хотелось рассказать обо всем поскорей, и терпеть уже не было сил. Кто же знал, что он снова воспримет все в штыки? Эта черная полоса тянулась уже достаточно долго, дольше, чем когда-либо, и от промелькнувшей в голове мысли "это конец" стало страшно до потных ладоней и пульса 120. - Это всего лишь дом, и в нем две половины. Для меня и для нее. И студия. - Я полагал наивно, что твоя вторая половина - это я, - не упустил возможности уколоть Том. - Половина дома - это стены, и ничего больше. И ты же знаешь, что соседи шептались и косились, когда ты оставался у меня, потому я и придумал предложить Эми жить со мной, тогда твои ночевки не будут никого волновать! - господи, ну почему так сложно объяснить ему, что это - для нас, что я хочу позаботиться обо всем, пока не стало поздно. - Жить с тобой, есть с тобой, спать с тобой, - он отлепился от холодильника и подошел к двери. - И только не говори опять, что делаешь это ради меня. Он вышел во двор, а я не стал ничего отвечать. Устал ему возражать. Устал извиняться. Он подавлял меня, душил, становясь из уютного теплого шарфа удавкой на шее. Чем я это заслужил? Это же все было для него, для нас! Теперь, похоже, это уже не важно. Не помню, как я осел на пол, положив голову на колени. Какое-то время со двора еще тянуло дымом, Том курил, и я малодушно надеялся, что он успокоится и вернется. Обдумает все там, выжжет свои глупые обиды сигаретным дымом, поймет, что погорячился, и вернется ко мне. Но лай стих, соседский доберман уснул, а Том растворился в воздухе, исчезнув из моей жизни вместе с горьковатым дымом "Мальборо". Я чувствовал себя смертельно уставшим и едва нашел силы дойти до дивана в гостиной. Эми еще не переехала окончательно, привезла только пару коробок, и я был один в пустом необжитом доме. В доме, который, действительно, поделен на две половины, чтобы не смущать девушку томовым обществом, нашими стонами, когда мы трахаемся, нашим пением, смехом и разговорами до утра, когда нам хорошо. "Или криками и руганью, как сегодня" - услужливо подсказал мозг. Хорошо, что она этого не слышала, объясняться ни с кем больше не хотелось, хотелось просто тишины. Я нашел в одной из коробок плед, скинул туфли и скрутился калачиком на новой кушетке. Утро вечера мудренее, нужно просто это пережить, день-другой, и он придет с упаковкой пива или бутылкой шампанского, чтобы отметить наше новоселье. И Эми пригодится - приготовит что-нибудь поесть, нужно же отрабатывать квартплату. Я улыбнулся, укрылся поплотнее и уснул глубоким, но неспокойным сном. Утром было паршиво, но я гнал от себя мысли о вчерашнем, запрещал себе вспоминать все его колкости, умело запущенные прямо в цель, туда, где наверняка будет больно. Пускай, он это не всерьез, он же любит меня. Кусок в горло не лез, я выпил кофе и бродил по пустому дому до тех пор, пока машина Эми не посигналила, возвращая меня к реальности, где нужно носить коробки и улыбаться - как-никак, мы приятели, и она делает мне одолжение. Жить со мной очень трудно - я ничего не умею и ничем не помогу по дому, часто я даже не слышу, что со мной говорят или о чем-то просят. Мама, и та обижалась порой, а ведь она знает меня, как никто другой. А еще в этом доме у меня, наконец, будет маленькая домашняя студия - воплощение мечты, и тогда остальной дом совсем перестанет меня интересовать. Один я тут пропаду, и хорошо, что рядом будет кто-то, кому не плевать, где жить, иначе я быстро бы сделал этот светлый дом филиалом фермы, а уж какой там царил бедлам - страшно и вспоминать. Вскоре все ее вещи были перенесены внутрь, и Эми, позабыв обо мне, принялась обживаться, расставляя личные вещи и завешивая шкаф одеждой. Я же в свои коробки так и не смог заглянуть - хотел сделать это вместе. Даже в спальню я так и не входил, дожидаясь того, с кем смогу сразу же ее опробовать. Я не слышал, как Том вошел, потому что Эми попросила поднять к ней наверх очередную коробку, и потому его голос за спиной застал меня врасплох. - Вьете гнездышко? - и откуда столько яда в голосе? Я чуть было не уронил коробку, но вовремя подставил колено под дно, а потом опустил ее, сев рядом на ступени. - Не говори глупости, - отвечать на вопрос значило втянуть себя в очередную ссору, потому я поспешил переменить тему. - Я рад, что ты пришел. Он смотрел на меня исподлобья, нервно покусывая губу, словно решая, какой тропой пойти. - Почему? - я чувствовал, что ему действительно важно это знать, хотя для меня это было очевидно. - Потому, что я люблю тебя, и хочу, чтобы ты вместе со мной осмотрел дом, - он подошел на шаг ближе и оперся о перила, и я смог дотянуться до него рукой. - Серж, ты где там застрял? - как не вовремя! Том дернул плечом, сбрасывая мою руку и снова закрываясь. - Любишь, говоришь? Не забудь пригласить на крестины ваших детей, - зло выплюнул он, а я увидел блеснувшие в его глазах слезы, но он не дал этой слабости взять над собой верх. - О, Том, привет! Проходи, поможешь нам распаковать вещи. Серж до сих пор ни одной коробки не раскрыл, - не дождавшись ответа, Эми вышла на лестничную площадку и не искренне понимала, что здесь происходит. - Не рановато начала командовать? - Том вернулся в комнату, прошелся, борясь с поднявшими голову демонами внутри него, но победить их так и не смог. - Да пошли вы все! - Эй, ты чего? - они никогда не были друзьями, но хамить Том себе никогда раньше не позволял. - На хуй идите, оба, - ответил он уже спокойней. Глаза блеснули, но уже не от заволакивающей их влаги, а потому, что Том упивался горечью своей правоты. Ему не важны были мои слова и поступки, важно было, что решил он сам. А мне словно отвешивали пощечины, одну за одной. Он хлопнул дверью, которая едва не слетела с петель, а я согнулся пополам, меня тошнило. - Пиццорно, это что сейчас было? - если бы я сам знал. Решение позвать ее сюда уже не казалось таким правильным, сейчас я хотел бы побыть один. Ничего не ответив, перебежками, опираясь на стены и мебель, я добрался до кухни и склонился над раковиной. Меня скручивали спазмы, но кроме кофе в желудке давно ничего не было. В слизи и желудочном соке была кровь. Похуй, сердце кровоточило больше. Как он мог так поступить, ведь знал, что мне больно. Видел, что я хочу, чтобы он остался, и потому уходил, видел, что хочу, чтобы понял, потому закрывался. Я хотел любви, а он меня ненавидел. Как можно забыть все, что у нас было, что было между нами из-за какой-то дурацкой фанерной коробки с крышей? Он не верил мне, и когда я дал ему для этого повод - я не понимал. Почему мои слова потеряли для него ценность, когда стали пустышкой? Что, мать его, я сделал не так сейчас? Ведь он пришел явно не для очередной ссоры, но чужой человек значил для него сейчас больше, чем я, ее слова перевесили мои. Я ничего не мог понять, и это разрывало мою душу, а голова гудела, будто после попойки. Я зачерпнул пригоршню воды и прополоскал рот. - Иди приляг, и тебе нужно к врачу, блевать кровью - не нормально, - послать ее на хуй, вторя Тому? Нет, я так уже не могу. - С каких это пор ветеринары лечат людей, - устало огрызнулся я. - Я не лечу, и откачивать тебе если что не буду, ты взрослый мальчик, и сам должен решать свои проблемы, - а это уже о Томе. Спасибо, что хотя бы тут обошлось без советов. Она ушла, а я вышел во двор, присел на траву и закурил, глядя на спящего добермана на соседской лужайке. Том любит собак, а через низкий забор так удобно за ним наблюдать. Окурок бросил вчера на траву, ублюдок. Как не думать о нем, чтобы не сдохнуть? О Лондонской квартире не знал никто, это был мой маленький секрет. Устав выть ночами на луну, глядя на молчащий вот уже неделю телефон, я сел в поезд и оказался здесь, в своем убежище от жизненных штормов и неурядиц. Нельзя было дальше жить в студии на диване, не есть, курить и ждать, потому что с каждым днем я все более ясно понимал, что ждать нечего - Том не позвонит и не придет. Я устал винить себя - почему не посоветовался на счёт дома (но ведь это моя собственность и это был сюрприз!), почему позвал Эми туда жить (но ведь это прикрытие для нас и бесплатная экономка), почему не захотел встречаться у Тома в квартире (но ведь это центр города, нас все чаще узнавали, а скрывать отношения, ставя машину у его окон, где вокруг куча соседей, практически нереально). Я делал это все для него, чтобы оградить и защитить, и пускай это скучно и практично, а мистер спонтанность этого не любит, но лучше так, чем расхлебывать последствия, когда станет слишком поздно. Он нихрена не делал для того, чтобы защитить и поддержать меня, Серж может все, тянуть на себе группу, вытирать слюни Тому, общаться с лейблом, писать альбом, но и этого ему было мало! Блять, как же раскалывается голова! Когда я спал нормально в последний раз? Ноги сами принесли меня в какой-то клуб, где еще до первого стакана выпивки я закинулся какой-то дрянью, и меня немного отпустило. Я прыгал на танцполе, пил, снова танцевал, курил не только сигареты и снова шел в отрыв. Я отпустил свои эмоции, меня никто здесь не знал, и я мог быть кем угодно, но когда очнулся, то рассказывал кому-то о Томе, и понял, что от себя не уйти. Выплескивая свою обиду на чужих безразличных людей я не решал свою проблему, а лишь бередил рану, расковыривая ее, чтобы показать всем, что вот, он действительно ранил меня, но ведь это я знал и так. Нужно было забыть обо всем, хотя бы ненадолго, иначе я бы просто слетел с катушек, а ловить меня было некому. Больше некому. В квартире я вытряхнул карманы и нашел еще пару таблеток, и, запив их ромом, провел несколько дней в забытьи. Еще несколько дней я много пил, так, чтобы забыться, потому что в этой тишине не было снов, не было мыслей, не было Тома. Надеюсь, что этому подонку сейчас так же хреново, как и мне, потому что со мной такое случилось впервые - ни одна размолвка и ссора прежде так меня не ломала, даже после драки мы быстро мирились, а сейчас я понял, что он может без меня. Это было очень больно. Когда, несмотря на позднее время и мой заплетающийся язык, Дибс сообщил мне, что у Тома все нормально, он проводит время со своим младшим братом Джоном и его компанией, и что, кажется, они взяли домой собаку, и Том возится с ней и даже отказался из-за этого встретиться с Дибсом, я понял, что остался один на один с миром. На прощание он попросил меня не дурить и напомнил, что группа ждет меня и ждет новый материал, а я ничего не ответил и повесил трубку, корчась от очередного удара под дых. Ненавижу его, эти бесстыжие голубые глаза, обещавшие любовь и дружбу навек, оказавшиеся просто льдинками. Его губы, умеющие дарить наслаждение, но вместо этого кривящиеся в презрительной ухмылке и выплевывающие ядовитые слова. Руки, умеющие обнимать, но выталкивающие из объятий. Пропади все пропадом! Я разбил стоящую на комоде рамку и вытащил фото. Посмотрел немного на счастливые лица, а после порвал в клочья. Нашел старую тетрадь с песнями и стихами, все о нем. Тому это не нужно, а мне - тем более. Я попытался сжечь ее целиком, а когда ничего не вышло, стал рвать по странице и жечь одну за одной, пока не уничтожил все, что было в квартире. Механические действия успокоили, и под треск горящей бумаги я понял, как мне окончательно его забыть, выбросить из своей жизни раз и навсегда. Я улыбался, впервые за эти дни. Мне казалось, что я сумел сбежать, вырваться из этого порочного круга болезненных недоотношений. Не знаю, как долго я бы еще выдержал. От страха отступиться от задуманного я снова пил напропалую, и не знаю, как меня пустили в поезд в таком состоянии. Если бы знали, что я задумал, наверняка бы передумали. Машина стояла в гараже, и, не заходя в дом, я направился прямиком туда. Глотнув бензина, я слил через бог весть откуда взявшийся тут шланг содержимое бака в канистру, и под покровом ночи принялся поливать все, что попадалось мне на глаза. Дом деревянный, это не должно быть сложно. В кино, по крайней мере, это занимало всего лишь несколько секунд. И не будет больше этого чертового напоминания о жутких днях, я не смог бы с этим жить, не смог бы тут находиться и не сойти с ума. И все вещи, связанные с ним, сгорят вместе с домом. Если бы я сам начал их перебирать, то мне не хватило бы духу от них избавиться. Пускай все горит, очищая меня, вытравливая дымом эту болезненную, неправильную любовь. Сейчас, сняв розовые очки, я четко понял, что у нас не было будущего, и, оглядываясь на то, что у нас было и что я представлял себе идеальными отношениями, я видел, что это все было больше в моей голове, чем в реальной жизни. Я все идеализировал, я сам придумал себе эту любовь, я построил в своей голове песчаный замок, на который Том наступил, ничего не заметив. Он растоптал меня, и из этого огня я восстану, как феникс. Или сдохну в этом пожаре, потому что от одиночества я или свихнусь, или сторчусь, и неизвестно, что произойдет быстрее. От запаха бензина мутило, звук выплескиваемой из канистры жидкости был не лучшей мелодией, а мои кроссовки успели намокнуть, но меня это не беспокоило. Я швырнул пустую канистру, и она громко ударилась о камень, словно бой колокола, и этот звук умножался в моей голове, разрастаясь. Я наслаждался этим катарсисом, я умирал в нем и рождался снова. Из-за выпитого пальцы плохо меня слушались, и я никак не мог найти зажигалку в кармане. - Серж, это ты? - испуганный голос показавшейся во дворе Эми привел меня в чувства. Боже, что я делаю?! Я же чуть было ее не убил! - Серж, тихо, тихо, все хорошо, не нужно ничего делать. Посмотри, ты весь извозился в бензине. Она говорила со мной, как с психом, коим я и являлся, а меня начало трясти. - Я... Прости. Прости, что разбудил тебя. Все в порядке, идем в дом, - я нес чепуху, пытаясь убедить нас обоих, что облить дом бензином - в порядке вещей, и волноваться не о чем. Вопреки моим ожиданиям, Эми не стала кричать и не сбежала, взяв самое необходимое. Мы вошли в кухню, а мелодия в моей голове никак не утихала. Эми что-то говорила, но я не мог ее расслышать, я должен был выпустить музыку наружу. И тогда я сделал единственное, на что был способен - взял стоящую в углу гитару и подобрал мелодию, а после записал крутящиеся в голове слова: Silence in the yard Doberman’s asleep You never have to lay your head down here Watch them disappear Эми с кем-то ссорилась по телефону, материлась, как сапожник, но я так и не понял, кому и что она говорила, расслышал только слова: "Если ты не приедешь сейчас, я сама сожгу твою квартиру, я тебе клянусь!", но смысл слов от меня ускользал. Лист бумаги был весь перепачкан бензином, строки смазаны. От меня жутко воняло, и я стянул с себя одежду, оставшись в одних трусах, и вышвырнул ее во двор. На полу было холодно, меня знобило, я обнял гитару, своего единственного верного друга, который никогда не предаст, и наслаждался наступившей в голове тишиной. - Господи, какая вонища! Ты совсем ебанулся, что ли? - в ночной тишине его глубокий голос звучал слишком громко и резко и я дернулся, больно ударяясь локтем о стену. Гитара упала, жалобно зазвенев струнами. Сильная рука потянула меня наверх, тут же заключая в еще недавно бывшие родными объятия. - Идем мыться, сумасшедший. Мы поднялись наверх, не проронив ни слова. Прошли через спальню в ванную. Том включил душ и попытался снять с меня белье, но от этого прикосновения меня словно прошило током. - Уходи, Том, - не дожидаясь ответа, я шагнул под воду, так и не раздевшись. За закрытой дверцей кабины я не видел, ушел ли он или остался, но быть рядом с ним сейчас я не мог. Моя слабость - не его забота, если он меня не любит, а жалости мне не нужно. Я возьму себя в руки, со мной все будет хорошо. Когда я вышел в ванной было пусто, в спальне тоже. Я бросил на кровать мокрое полотенце и вытянулся рядом, ощущая, как же сильно я устал. Со двора доносился звук льющейся воды, кто-то смывал следы моего безумия, но мне было уже всё равно. Ничего не изменилось с его приходом, эти следы не смыть водой. I was alone I was alone again