Big city nights.

Ночи большого города безумны. Рычание побитых дорогами «Харлеев» - отчаянная радость вышедших на охоту зверей; голоса злачных кварталов, отданных пороку вместе с прогнившими потрохами; смех одетых в мини девчонок, чьи рты окольцованы синяком дешевой помады; глаза кокаиновых наркоманов, расширенные до черноты радужки. Поцелуи с укусами, громкий заливистый хохот панков, сидящих по обочинам залитых кровью и спермой дорог. Это пульс ночного Лос-Анджелеса. Это рок-н-ролл, который не знает сна, и огни горят до самого рассвета, чтобы сжечь тебя дотла… *** Винс проснулся с криком. Его голос отдался звоном в грязном стекле незанавешенного окна. Смятая простынь сбилась во влажный от пота ком, и Нил обнял себя руками, дрожа, как ребенок, увидевший ночной кошмар. Сон. Снова этот жуткий, смазанный от кокаинового прихода сон. Слайды воспоминаний, подсвеченные огнем, вырывающимся из растерзанного кузова автомобиля. Это случилось ровно год назад. Осень, холодный Лос-Анджелесский вечер, такой редкий для благословенного пляжным племенем города. Тогда-то Раззл и разбился. Винс помнил все – даже больше, чем нуждалось его мазохистское естество, с болезненным наслаждением перебиравшее ту ночь по костям. Они были пьяны и, как казалось им, влюблены – не самое лучшее сочетание. Раззл сидел на переднем пассажирском – «сиденье самоубийц», как иногда выражаются дорожные фараоны – и пил, как пепси, неразведенный виски из пластикового стакана. Двигатель прижавшегося капотом к земле автомобиля ревел, заглушая его счастливый, пьяный до безумия смех. Винс курил, положив руку на руль. Они неслись в чернильно-синюю ночь. - Это здорово, - Раззл отбросил со лба прядь непослушных волос и широко улыбнулся, - Отец, этот Сикс – просто чума. Скажи ему, чтобы он… - Чтобы он что? – пьяно захихикал Нил. - Перестал лезть ко мне, когда я с девчонками, - быстро закончил Раззл, - Он у вас буйный какой-то. Винс расхохотался. - А то ты меня не знаешь! Я поставил бы на колени и Никки, и Мика, и… девчонок. - О Томми-то ты забыл упомянуть, - съехидничал барабанщик. Винс пожал плечами и промолчал. Огни за окном смазывались в одну большую неоновую кляксу. Машину останавливали раза три, если не больше – Нил не мог вспомнить точно. Один раз они встали прямо под фонарем – почему-то не оранжевым, а рыже-красным, как ржавчина. Раззл продолжал болтать о музыке, о Майкле, который «красится, как дешевая путана с Сансет», о лосинах Томми с «животным» принтом, о том, что они забыли купить пива, за которым уехали с вечеринки. Винс не слушал, бездумно рассматривая его правильное, загорелое лицо с остро очерченными скулами и яркими, лихорадочно горящими глазами. На каждой остановке они пытались – Винс был уверен, что именно пытались, так и не добившись нужного результата из-за ужасного состояния – заниматься любовью, как это представлял себе Раззл. По его мнению, это был «рок-н-ролл», «все это делали» и «Монро столько раз рассказывал». Нил был немного смущен, чем удивил самого себя – подобные вещи, присущие фрикам и гедонистам, он проделывал уже не раз. Глядя на странного до комичности парня, который сидел справа от него в одних джинсах, Винс мрачно констатировал себе, что влюбился в этого некрасивого по шаблонным стандартам, но яркого, как само пламя, человека. Только этим можно было объяснить жалкую, детскую нерешительность, сковавшую его онемевшие руки, ноги и сердце. Он потянулся к Раззлу, накрывая его пересохшие губы своими, и заткнул, наконец, поток бессвязной речи, которой тот был обязан кокаину. Они целовались долго. Винс чувствовал, что тает, запуская руки в длинные, пахнущие лаком и сигаретами волосы друга – от необоснованно сильного влечения, распускавшегося в нем огненным цветком. Он был влюблен, но, как казалось ему тогда, не любил – как можно любить этого безумца?.. Раззл уткнулся носом в шею Винса и что-то тихо замурлыкал, отдавшись своим мыслям. Нил обнимал его, плохо понимая, зачем он здесь, кляня себя за то, что он бессовестно пьян и не может ничего объяснить. Он вспомнил, что Томми не хотел отпускать его с той вечеринки. Нет. Не просто не хотел – хватал за руку, за край кожаной куртки, за крашеные волосы с отросшими корнями, почти умолял остаться. «Мне не нравится этот мудак» - тихо признался он, отведя Винса в сторону, - «У него есть на тебя виды». «Виды?» - Нил завороженно смотрел на бледно-греческое лицо Томми, словно не понимая сказанного, - «А ты, оказывается, ревнуешь. Вот уж не знал, что ты умеешь»… Если бы он мог предвидеть, как исказится от ужаса это задумчивое, тайно любимое им лицо, он бы остался. Послал бы Раззла с его заморочками к чертям собачьим и остался бы в доме. И ничего бы не случилось. Ничего. Слабые мысли, недостойные оправдания… Вспоминая ту ночь, Нил каждый раз думал, как странно бы было, если б Раззл остался жив. Не превратился бы в кровоточащий фарш с костями, а остался бы собой – вечно хихикающим наркоманом с контрастирующе грустным выражением подернутых пеленой глаз, ничего не говорящей кокаиновой улыбкой, такой же немой, как улыбка Джоконды. В конце концов, он пришел к единственно правильному выводу – не было бы ничего. Судьба подарила ему мертвую кошку в праздничной коробке с бантом. Букет высохших роз, обручальное кольцо с руки мертвеца. Последняя ночь, проведенная с этим парнем, его истекающие часы, которые он так щедро пожертвовал Винсу, окровавленное тело с опустевшими навсегда глазами – и это «навсегда» было таким бесконечным и жутким, что Винсу поначалу хотелось оказаться на его месте, чтобы изгнать удушающий ужас утраты, осознание этой бесконечности, этого «навсегда». После того, как его машина на полной скорости, визжа покрышками и оставляя гуталиново-черный тормозной след, врезалась в какую-то робко плетущуюся по встречной полосе легковушку, Нил помнил лишь отрывки – именно они, полные страха и сожаления, всегда снились ему, наступая и давя друг друга своим хаосом. Вот он сидит за рулем, а рядом, почти на его коленях, лицом вниз лежит Раззл. Белые джинсы пропитала какая-то теплая жидкость, и Винс знает, что она красная, почти черная в агонически дергающемся свете полицейских мигалок. Где-то в глубине души он знает уже и то, что друг мертв. А вот он стоит на обочине – стоит на коленях, его не тошнит, но хочется умереть в этой пахнущей бензином и кровью пыли. Томми, Никки и какая-то убитого вида девушка поднимают его, лицо Ли искажено, словно разбито, и он, черт побери, плачет, как девчонка. Нил встает и идет к машине Сикса, криво припаркованной метрах в десяти от дымящихся и горящих обломков кузова - месива из железа, кожаной обивки за безумное количество денежных знаков и запаха волос Раззла. Он точно знает, что не сядет на переднее пассажирское сиденье. Его взгляд скользит по силуэтам полицейских, врачей скорой помощи, случайных зевак – и вот он, Раззл, очерченный пламенем и мигалками силуэт, стоит, как ни в чем не бывало. На губах все та же джокондовская полуулыбка, руками в стороны разводит, дурак, ржет – видно, не отошел еще. Винс вырывается из рук Ли, чтобы подбежать к нему, потрясти его за плечи – очнись, чувак, мы тут чуть не сдохли, к дьяволу, - но силуэт внезапно растворяется, смешиваясь с языками огня, такого же ржаво-рыжего, как свет, лившийся с бесконечной высоты фонарного столба на пьяного, влюбленного Раззла. *** Нил потер виски пальцами и сел на кровати. Отпустило. Валиум должен помочь вновь уснуть. Нетвердым шагом он прошел в ванную, хватаясь за дверные косяки, спотыкаясь в темноте, как слепой щенок. Тишина давит… *** После трех таблеток и стакана явственно отдающей хлоркой воды его, наконец, прорывает. Плачет он тихо – если плакать громче, может начаться истерика, которую будет трудно остановить. Этот силуэт везде. Высокая фигура без рубашки, с растрепанными волосами и поднятыми руками, стала частью жизни, горьковато-сладким воспоминанием. Это стало чем-то вроде неубиваемой песни, которая вертится у вас в голове, перекрывая мысли. Как черное пятно на совести. Или как красные подтеки на руках. Винс успокаивается, когда за окном начинает светать. Утро холодное, ветреное, серое. Где-то неподалеку рычит мотор – Нил не уверен, мотоцикл это или очередной «зверь» на четырех колесах со снесенным глушителем. Город засыпает, будто покрываясь серовато-сизым рассветным пеплом. А ночи его все-таки чертовски безумны… Мужчины и женщины, поцелуи и хохот, истерический плач, и реки, моря, океаны американского виски – жидкой валюты нового поколения. Это пульс жизни и дыхание смерти в одном, и Винс думает, что так и должно быть. В конце концов, кто сказал, что последний аккорд должен быть обязательно мажорным? Рок-н-ролл, который никогда не умрет, обречен быть демоном и одержимостью до последнего вздоха, сжигая твое тело до скелета, чтобы развеять его прахом над пыльной дорогой. Кто сказал, что он пожелает тебе жить долго и счастливо?